Саваоф. Книга 2 - Александр Мищенко

– Почвы у нас какие? Солонцы, тяжелые земли. Но мы их в «Росе» на службу урожаю поставили. Используем набор культур, которые улучшают структуру почв, разрыхливают их. Сеем люцерну, клевер, донник, тимофеевку, горох, вику, подсолнечник, суданку, просо, овес. В соответствии с севооборотом удается получать зерновые хорошего качества. Повышается плодородие почвы, сняли проблемы со злостными сорняками на полях.

И вот я дома у Шилова. Поет он про очи жгучие и что скатерть белая залита вином. Есенина: тот вечерний несказанный свет.

Я: Делай нервные всплески.

Бередит Саша душу мне, запевая:

– Постелите мне степь, занавесьте туманом…

О жизни разговор пошел. Зачинатель его Шилов:

– Задумаюсь, и страшно мне очень становится. У дочки Интернет на уме, туда-сюда. Книги не жалует. А слово печатное – не анекдот протрекать.

Я: Мы с женой для неба отвоевываем внука у Интернета.. Микроскоп, телескоп, дачные наблюдения за закатами, за птичками, жучками, паучками, бабочками… В чем смысл жизни, друзья?

Степкин: чтобы осталось потомство, чтобы жизнь продолжалась в детях и внуках.

Страхов: В том, чтобы посидеть с друзьями за столом и погутарить. Поехать на охоту. Воздуха вдохнуть, родиться и помереть.

Я: Смысл жизни не познаем толком. Вторая позиция: самое главное – вселенная должна двигать локтями. Живая вселенная. Искание – первое, любовь, размножение – второе. Мы – образования атомарно-биологического характера. Человеческое вещество. К чему вот ты стремишься, Страхов?

– Я, сейчас, когда выпил? Мне б бабенку молодую. 6З лишь годочка-то мне.

Я: Нам примерно по 50—70 лет. Чего вы еще хотите от жизни?

Степкин: Дожить ее достойно, хотя бы внука дорастить. Достойно на заслуженный отдых уйти. Чтоб под жопу не дали. Оптимизации ж всякие… Не до карьер теперь. Была с перебежками карьера, да прошла…

Страхов: Пафоса не люблю. Все под богом ходим. Если помирать – желательно летом, чтоб не мерзлую землю копать.

Степкин: Если раны – небольшой.

Страхов: Было дело у меня, арабская война, Египет. Самое страшное сейчас – постель. Хочу спокойно и тихо умереть в ней. Мы полагаем, однако, а бог располагает. Кирпич на голову упал и все тут. Кранты.

Я; Ввиду возлияний бурных Страхова. Неужели вы серьезно думаете подначиваю, что вы смертны?

Степкин: Вчера были маленькие мы. В потомках непрерывность. Смерть – переход из тленного состояния в нетленное.

Страхов: Разовью-ка я дурость эту.

Я: Электроны наши не умирают.

Стразов: Тело умрет. А мысли? Куда они денутся? Не горшок чугунный с глиной моя голова. Так думаю, друганы. Умирает физическое тело. Дух должен сохраняться. Не должно быть конца, предела какого-то.

Мы встретимся с тобою после смертиВ зеленых кущах, где струится ветер,Где воздух чист и вздох дождя прохладегн,Где вечный день и светел, и отраден,

Вне зла…Вне суеты…Мы встретимся с тобою после смерти

Степкин: Мысли не умирают. Бессмертны они. Гениальные мысли появляются от чьих-то мыслей. Сейчас прогресс быстро развивается почему? От скопления мыслей из прошлого… Где-то в соседних домах в вечерние эти часы, в деревнях, в городах далеких и близких идет подобного рода вечный людской разговор о смысле жизни…

Вдвоем стояли мы у Чебачьего в темени ночи.

– Такая человечиха мне попалась, – выдавливал он из себя слова. – Дочку жалко – обливается сердце кровью. Закрою глаза и вижу, как бежит она ко мне и кричит: «Папа, папочка, голубчик мой!» Думал я поначалу, когда сошлись, отчего кожа тугая у нее, розово-золотистая. Оказывается, в аэробике богиня она. Из трав настои всякие пьет. Духи те пользует, которые не старят. Свет и тепло дозами принимает. Да что о них-то. Сногсшибательные тонкости, есть тут. Оказывается, в темноте блеск глаз идет к дозированной улыбке. Поклялась мне когда-то, что и в пятьдесят лет больше двадцати пяти ей не дадут по виду. В общем, хорошая еще гроза одна, и расколоться может семья моя.

Так случилось, что подъехал ко мне из Казанки в этот час другой мой брателла по литературным уже делам, толковый прозаик из начинающих, рыбинспектор Толя Савельев.

Никак не ожидали мы в этот вечер гостя. Но настоявшаяся тишина ночи колыхнулась вдруг от взревевшего где-то в лесу мотоцикла. У чабанских домиков забрехали собаки. Полулежавший у костра Игорь Созинов оттолкнулся от земли локтем, вслушался в рокотливый гул.

– Толина коляска, – предположил он. – Видно, так уж допекло человека в берлоге его, что не выдержал и к нам махнул к нам согреть свою душу. Шуткуя под Петра Павловича Ершова, я продекламировал:

Плесом снеги разметая,Мчит кибитка удалая.

А сам подумал: «Толя – драматический, а может быть, даже и трагический человек». «Написал бы ты повесть о нем», – посоветовал мне когда-то Игорь. Но теперь-то я чувствовал, что судьбу бывшего рыбинспектора повестью не избыть, тут пахнет романом.

На этом озере осенью раньше случилось с ним событие, после которого слетел он в бывшие со своей рыбинспекторской службы.

Бывают же такие вечера! Глухо все в природе. Ватное небо, металлически светит вода. Сумерки сковали мир, – лес, поля и воды озера тускнеют и цепенеют. Давит на душу, все враждебно кругом, как открытый ружейный ствол, и рождает тревогу. Рыбинспектор Савельев один на Чебачьем. Оцепенело стоит он у лодок и поглядывает на мерцающую воду. Замороженность проникает в сознание, чувствует он себя нахохленным вороном. Как у Басе:

На голой веткеВорон сидит одиноко.

Осенний вечер. Экспедиция свернула работы, Игорь Созинов уехал в город и попросил инспектора покараулить по дружбе палаточный стан научников.

Тихо летят снежинки, шумят волны, шуршат мыши в сухой траве. Что их гнетет, что волнует? Первый мороз, снег или долгая зима?

По земле разлилась чернота ночи. И вдруг ее пронзил свет фар. Радость плеснула в душе инспектора: возвращается, значит, Созинов. Но вскоре на воде зазвучали голоса людей. По озеру шарил прожектор – это браконьеры ставили сети.

Савельев опешил: порядочный браконьер волком будет ползти, постарается не плеснуть, не брякнуть на воде. «Из города бандюги», – решил он. Вспомнил наставление своего шефа, районного инспектора Бессолова: «Попадут они тебе – не связывайся с ними, Толян: убьют или утопят. Хрен с имя, как говорится, с наших озер много не убудет от них». И Савельеву оставалось сейчас пережидать. Хоть и был он человек десятка не робкого, служил на карельской границе, имел на счету задержания нарушителей, осторожность не лишняя: на «ура» подставлять лоб под пулю – дело нехитрое.

Лишь в два часа вернулся Созинов с шофером Сашей Смелковым. Захватив ружье, спешно попрыгали мы в машину и через несколько минут уже осветили Турухтаний песок фарами. Из кустов вылезли два браконьера. Один из них был районный инспектор, плечистый красавец Бессолов. Увидев «своих», его «помощник» бережно засунул во внутренний карман пистолет. Немного просчитался Бессолов: думал, что научники уже укатили.

«Вот и тихоня наш, – изумился Савельев, – по инспекции, как линь по дну, ходит, воды не замутит, и такая связка…»

Вскоре после этого я попал в одно купе с Бессоловым, ехали вместе с озер в областной центр. Он знал, что мы дружим с Савельевым и допытывался, что же тот рассказал о случае на Чебачьем. Не мог стерпеть теперь Бессолов в инспекции «чистенького», честного человека. «Дипломатия» его срывалась, и он невольными репликами выдал себя:

– Я чувствую его, овечка в стае. Мы разберемся с ним, – процедил он сквозь зубы.

«Да-а, хватаешься ты, Бессолов, за кормушку по-волчьи», – размышлял я.

Бессолов вернулся из вагона-ресторана под градусом и ничего не таил:

– Я браконьер, пусть, но я семьдесят нарушителей задержал, а это не фунт изюму! Я как легавая собака, могу выследить и догнать любого браконьера. А что?

Самодовольная улыбка скользнула по его лицу, он картинно передернул плечами.

– Силенка есть.

И стоял статный, видком – гусар толстовский, с красивыми дугами черных бровей и наглыми голубыми, как у Долохова, глазами.

– Надо успевать, покуль молодой. А то философствуют некоторые: работа, работа. Об одном производстве, мол, думают, а о чем-то греховном – ни-ни. Просто хлюпики, слабаки – не могут и прикрываются работой. Не могут или бог не дал, когда раздавал пипирки, – и он хохотнул утробным смешком. – Меня бог не обидел: пипирка головастик не заячья… А всем ведь хоцца любить.

Подумал я об Игоре Созинове. В Тюмени встретился он с Лидией Александровной Даниленко, приехавшей в областной центр по каким-то своим делам. О личном разговорились, о превратностях любви.