Крылатая сотня. Сборник рассказов - Олег Верещагин

Возьму и съезжу, подумал я. Вот возьму и съезжу. Вон, до Витьки Барбаша добралось письмо аж из Боснии!!! Тоже от девчонки: "Незнайомый друже русс…" Мы все угорали, а он отбрёхивался, покраснев, как помидор… Но письмо аккуратно носил в кармане.

— Коль, в шахматы сыграем? — подал голос Витька.

— Вспомни о дураке… — вздохнул я. — Ладно. На что играем?

— На ку-ка-ре-ку. Кто продует — влезет на ангар и будет…

— Я вам влезу, — сказал из-под кубанки предположительно спавший сотник. — Крышу проломите… петухи.

— Попишу за петуха, — пообещал я. Колька, не поднимая кубанки, показал мне кулак. Потом превратил его в фигу.

— Не на ангар, на тополь за двором, — торопливо поправился Витька, расставляя шахматы.

— Давай. Десять раз кукарекаешь, — предупредил я.

— Идёт… Э, а чего сразу я кукарекаю?!

— А потому что ты точно продуешь… Ходи, раз белых к себе повернул.

— Хожу…

* * *

Макс Дижонов заложил вираж. Жорка Тезиев, прижав к плечу приклад РПК, дал очередь по бегущим — двое последних упали обратно в укрытие. Казаки, лезшие вверх по склону, поддержали "авиаторов" дружным рёвом. Первые их гранаты уже долетали до спешно покидаемых турками позиций.

"Воин небес" заходил с другого конца. Олег Гурзо, почти стоя на сиденье, поливал врага короткими очередями ПКМ. Макс поднял над плечом руку с оттопыренным пальцем — от последнего стрелявшего по казакам "браунинга" сыпанул расчёт, но почти тут же попадал под огнём Гурзо. "Свирепый Карлсон" ещё какое-то время преследовал бегущих, но казаки, занявшие позиции, уже неистово махали снизу руками, и оба планера пошли на посадку.

Сели почти крыло в крыло. Подбежавшие терцы бросились качать экипажи. Смеющиеся мальчишки отбивались, крича, что и так нарушили приказ, что им велели груз сбросить, а не садиться — и уж тем более не турок разгонять…

— Мы эту высотку уж миномётами пахали — без пользы! — кричал молодой есаул. — Просим авиацию — как в трубке: "Ждите… ждите… ждите…" А они сверху жарят, они сверху всю округу поливают! А тут вы…

— Нам вот ещё за эту самодеятельность такой фитиль в попу вставят, что он изо рта вылезет! — Андрюшка Колпин нахлобучил шлем, который всё время, пока его подбрасывали, держал обеими руками на животе. — Не, станишники, нам лететь пора. Лететь, лететь, лететь…

Отсмеиваясь и уже привычно матерно отругиваясь, мальчишеские экипажи попрыгали в свои лёгкие машины. Крыло в крыло, подскакивая на кочках и камнях, рванулись вперёд — мимо раздавшихся терцев. Андрюшка оторвал "гриф" первым, чуть ли не вертикально, показал Максу "fuck". Дижонов погрозил кулаком, пошёл ниже; "Воин небес" замер на миг в высшей точке подъёма, круто скользнул, лихо сваливаясь на крыло, к земле…

…и напоролся на метнувшийся снизу — из-за реки — белый тугой след.

Вспышка.

* * *

Их привезли в станицу и положили на разостланный брезент — на площади перед правлением.

Андрюшка лежал первым, руки у него сильно обгорели, и куртка на груди — но лицо осталось чистым, и синие глаза смотрели недоумённо и, как это ни жутко, весело. Словно он спрашивал: "Ой, что это со мной, ёлы? Не встаётся…" Голова Олега была расколота, и кто-то укрыл жуткий подтёк из пролома краем брезента.

Дашка стояла возле него на коленях.

— Вот они… лежат наши орлята… сломались у них крылышки… — сказал Шевырёв. Голос у него сорвался, атаман медленно встал на колено и без раздумий, без брезгливости, поцеловал обоих мальчишек в лоб. По очереди, Олега и Андрея. Было тихо, только на ветру хлопало знамя. Шевырёв закрыл мальчишкам глаза, и тогда в толпе кто-то вскрикнул и зарыдал, а потом — рыдание заглохло. Ветер хлестнул особенно яростно, и знамя развернулось над трупами. — Ничего… — с трудом сказал атаман. — Ничего, ребятишки… Вас теперь другие крылья несут… посильнее… А мы уж тут за вас… значит… как положено… — и вдруг налился чёрно-синей кровью и вскинул чугунный кулак: — Поквитаемся! За всё и за всех!

Кррррах! Разорвал тишину залп стоящего в ногах убитых караула.

Ахнуло вокруг эхо, летя прочь от станицы и возвращаясь к ней.

* * *

Тимка Задрыга возился возле выкаченного из ангара "Потёртого Гарри", когда я подошёл, пиная ботинками комья высушенной солнцем серой земли.

— Ты чего делаешь? — спросил я.

Тимка оглянулся. Лицо его было угрюмым и решительным. Смерив меня взглядом, он отшагнул в сторону и кивнул:

— Вот. Мы решили переименовать.

На носу планера — вместо надписи "Потёртый Гарри" — было написано свежей белой краской:

АНДРЕЙ КОЛПИН

— Восемнадцатую тоже переименовывают, — вздохнул Тимка и поправил букву А. — Вернее, это Макс первый решил… В "Олега Гурзо". А мы уже потом…

— Слушай… — я мучительно перевёл дыхание. — Но если же нас собьют… это же будет значить, что ребята снова умерли…

— Нет, — мотнул головой Тимка и поставил на траву банку с краской. — Фигня. Они не умерли. Просто… ушли. А раз вот такие машины у нас будут — значит, они снова воюют…

Я молча приобнял его за плечи и постоял так. Потом стукнул его в висок виском — и пошёл в ангар.

Колька ругался с Тошкой Задрыгой и Витькой Тимко.

— Ну на кой хер тебе в сотне фельдшер?! — орал Витька. — Я же летаю лучше тебя! В клубе летал лучше! Ты сам знаешь!

— Как на кой хер фельдшер?! — кричал Колька. — Сам не видишь, на кой?!

— Не вижу! Много он ребятам помог бы! Ну ладно — раньше, пока мы тихушничали — я один из вас что-то соображал по медицине! Но сейчас-то любую из девчонок свистни — побежит!

— Тьфу!!! — плюнул Колька. — Ладно! Ну а ты-то куда?! — повернулся он к Тошке. — Ты же оружейник! О-ру-жей-ник!!!

— Не разрешишь — подземным голосом сказал Тимка и хлюпнул носом, — я убегу.

— Куда-а?! — застонал Колька и зафигарил кубанку в угол. — Куда ты сбежишь, убогий?!

— Куда глаза глядят, — буркнул Тимка.

— Да поймите вы — лишнего аппарата всё равно нет!

— Коль, аппарат пришлют, — тихо сказал Витька. — А мы уже под боком… Готовый экипаж…

— Ладно! — рявкнул Колька. — А сейчас — пошли вон! — они, толкаясь, выскочили наружу. — Ты чего пришёл?! — рыкнул он на меня.

— Увольнение просить, — сказал я. Колька так и сел. Потом покачал головой и выдохнул:

— Ну — денё-о-о-ок-х… Куда?

— В станицу, к Дашке. До вечера, — сказал я. — Коль, пожалуйста. Мать у неё слегла, бабка вообще при смерти… ты же знаешь…

— Иди! — Колька выдернул из стола блокнот с формами-увольняшками. — Вот, пишу! До

семи ноль-ноль завтрашнего числа! Иди отсюда все, дайте мне…

Он уронил лицо на руки, упавшие на стол — и тяжело разрыдался.

* * *

За южной околицей станицы, где речка ныряла в каменное ущелье, пленные рыли окопы и вкапывали аляповатые бетонные репера. Верховые казаки — не местные — надзирали за происходящим с сёдел — неподвижные, похожие на странные конные статуи. Турки и какие-то негры работали уныло, молча, но споро, не отлынивая, хотя никто из охранников к ним даже не приближался. Было ещё прохладно, утро — без двадцати семь.

Когда я оставил дом Гурзо, там все спали. Я всю ночь почти работал кем-то вроде сиделки — и даже бегал к маме, а точнее — к её начальнице за успокоительным. Сейчас хотелось спать, и я надеялся только на одно — доберу в ангаре, днём вылеты вряд ли будут.

— Э, летун! — окликнул меня один из казаков. — Новости не слушал? — я помотал головой. — Наши Новгород освободили, и японский десант на Курилах зажали; Тихоокеанский флот потопил всю эскадру поддержки! — он махнул кубанкой. Я в ответ выставил большой палец.

Кажется, мы в конце концов всё-таки победим, подумал я. Пнул камешек, погнал его перед собой. Господи, как давно я не играл в футбол…

Какой будет жизнь, когда мы победим? Мне почему-то всё время казалось, что всё вернётся и будет как раньше… а вот сейчас, вот в этот момент, в это утро я вдруг ожесточённо подумал: не хочу, как раньше! Как раньше — это опять, значит, вернётся шумная бестолковщина, "народные избранники" (где они?!) на плакатах, наглые рожи "приподнявшихся", тупая долбёжка телепрограмм — всё то, о чём я раньше и не думал, чего и не замечал, а сейчас вдруг вспомнил с гадливой отчётливостью. Из-за кого у страны не было армии, чтобы защитить нас?! Из-за кого мы пошли воевать?! Кто приказал военным сложить оружие, кто вообще пустил на нашу землю врага?!

Нет. Не будет, как раньше. Уж я постараюсь.

* * *

Мне и правда удалось выспаться. Правда, лёг я не сразу — чуть ли не до полудня мы возились с профилактикой и разными мелочами, но потом я всё-таки завалился. И проснулся часов через шесть, а то и больше. Снова бой шёл неподалёку (ну, относительно неподалёку — километрах в пятидесяти), уже вечерело, и Колька тряс меня за плечо: