Подозрения мистера Уичера, или Убийство на Роуд-Хилл - Кейт Саммерскейл

Версия об убийце со стороны обсуждалась и на страницах газет. «Тщательное, от подвала до чердака, обследование дома на Роуд-Хилл убеждает в том, что не то что один, но и полдюжины непрошеных гостей вполне могли бы найти в нем той ночью укромное местечко без риска быть обнаруженными», — писала «Сомерсет энд Уилтс джорнэл», представляя далее детальное описание интерьера:

Ни в одном из известных нам домов, имеющих девятнадцать комнат, не встречалось столько возможностей для укрытия, как здесь. В погреб, разделенный на шесть больших и поменьше отделений, ведут две двери; кроме того, надо спуститься по нескольким ступеням. Посредине лестницы в глубине дома громоздится просторный пустой буфет. В незанятой спальне над гостиной имеется незастеленная кровать с балдахином, туалетный столик с покрывалом до самого пола и два высоких платяных шкафа почти без одежды; оба запираются как снаружи, так и изнутри. На этом же этаже, прямо напротив друг друга, две комнатки — в них сложено немного дров. Этажом выше имеется еше одна свободная спальня, также с кроватью, покрытой балдахином, со столом, ширмой и платяными шкафами, такими же, как внизу… далее — две комнатки, одна почти пустая, в другой сложены дорожные саквояжи миссис Кент; большой комод, способный укрыть дюжину человек; еще небольшое помещение без окон, с двумя ванными и лестницей, ведущей на чердак и, далее, на крышу…

Собственно, продолжает автор статьи, кто угодно мог бы «ознакомиться» с любым закоулком в этом доме: «Два года, что предшествовали появлению мистера Кента и его семьи, дом пустовал, и местные излазили его вдоль и поперек… следы этих посещений настолько бросались в глаза, что, когда дом готовили к приему новых владельцев, лестницы пришлось перекрашивать шесть раз, настолько загадила их деревенская детвора». Здание «фактически превратилось в общее достояние, — писала „Фрум таймс“, — все, кому заблагорассудится, могли совершенно беспрепятственно бродить по нему».

На протяжении первой недели пребывания Уичера в селении Кенты почти не выходили из дома, лишь дважды или трижды Холком возил Мэри-Энн и Элизабет во Фрум. Там в отличие от селения или Троубриджа члены семейства могли провести день, не рискуя вызвать пересуды и не ловя на себе косые взгляды.

В нашем распоряжении нет описаний внешности Элизабет и Мэри-Энн, и они словно бы сливаются, представляя собой некий образ. Лишь в мимолетных эпизодах — Элизабет в одиночестве взирает на звездное небо или прижимает к груди крошку Эвелин, когда в кухню приносят тело Сэвила, — появляется на мгновение возможность разделить этих двух исключительно замкнутых, никого до себя не допускающих молодых женщин. Мэри-Энн, представ перед судом, буквально впала в истерику. Элизабет не позволяла слугам прикасаться к своей одежде как до, так и после стирки. «Мисс Элизабет всегда сама складывает свое белье, я до него никогда не дотрагиваюсь», — показала Сара. Обеим было уже почти по тридцать, и перспектива замужества становилась все более сомнительной. Подобно Констанс и Уильяму, старшие сестры представляли собой союз двоих, и внутренняя близость освобождала их от потребности общения с кем-либо еще.

В конце недели Сэмюел впервые поставил полицию в известность о душевном расстройстве Констанс. Отрицая ранее даже малейшую вероятность виновности дочери, он теперь как будто развернулся на сто восемьдесят градусов. «Мистер Кент, — писала „Девайзес энд Уилтс газетт“ в номере от 19 июля, — без всяких колебаний и в самых недвусмысленных выражениях заявил, что убийство совершила его собственная дочь! В качестве возможной причины он выдвинул ее анормальное поведение в детстве». Бросая тень на дочь, защищал ли он самого себя? Или прикрывал кого-то из членов семьи? Или пытался спасти Констанс от смертного приговора, подчеркивая ее душевное нездоровье? Ходили смутные слухи, будто бы на пару с Мэри Пратт Сэмюел отравил свою первую жену, а четыре младенца умерли в Девоншире не своей смертью, но убиты отцом… И может быть, миссис Кент-первая была вовсе не буйнопомешанной вроде жены героя, запертой на чердаке в доме мистера Рочестера («Джейн Эйр»), а невинной жертвой, опять-таки наподобие литературной героини («Женщина в белом»), изолированной во флигеле собственного дома.

На публике Сэмюел все еще избегал прямо говорить о душевном состоянии своей первой жены. «Теперь что касается психических отклонений в семьях по обеим линиям, — писала „Бат кроникл“. — На эту тему мистера Кента расспрашивали особенно обстоятельно, но он утверждал, что никогда не обращался к врачам по этому поводу». Это противоречит тому, что он рассказывал Степлтону о враче из Эксетера, диагностировавшем у его покойной жены шизофрению, но не снимает сомнений в ее психической полноценности. Парсонс и Степлтон — друзья Сэмюела — в один голос говорили о чрезмерной возбудимости Констанс. «Два врача, допрошенных по одиночке, — говорилось в той же статье, — твердо высказались в том смысле, что душевное состояние Констанс не отличается стабильностью и она подвержена нервным срывам». Уичеру же Сэмюел заявил, что в семье его первой жены были случаи сумасшествия. «Отец семейства, — писал в очередном отчете детектив, — сообщил мне, что мать и бабушка мисс Констанс страдали нервными расстройствами, а дядя (также по материнской линии) дважды лечился в психиатрической больнице».

Уичер поведал также об одном странном случае, происшедшем в доме Кентов весной 1859 года, когда Сэвилу было два года. Тогдашняя няня мальчика Эмма Спаркс уложила его вечером спать, как обычно, в вязаных носках. Наутро она обнаружила, что «с мальчика снято все, а носки и вовсе исчезли». Впоследствии они были обнаружены: один — в детской, другой — в спальне матери. Уичер заподозрил, что это дело рук Констанс, ибо «в тот вечер она была единственной, не считая миссис Кент, из взрослых членов семьи в доме, — мистер Кент уехал в служебную командировку, а старшие сестры гостили у кого-то». О местонахождении Уильяма он не упомянул — возможно, тот был в пансионе. Это происшествие — в общем-то всего лишь глупая шутка — могло задним числом рассматриваться как репетиция к реализации более страшных намерений. В нем отражается двойственная природа убийства Сэвила, аккуратность и скрытность: спящего мальчика осторожно извлекают из постели, держа его на руках спускаются вниз, выносят из дома и убивают. В точности неизвестно, кто именно рассказал Уичеру об этом случае: Эмма Спаркс или чета Кент, — он допрашивал всех троих. Но в любом случае никакой доказательной ценности этот эпизод не имел. «Не вижу, что можно отсюда извлечь», — заметил Уичер. Тем не менее он принял его к сведению — как психологический казус. В романе Уотерса «Приключения настоящего детектива» (1862) инспектор «Ф» поясняет: «Мне удалось выяснить кое-какие факты, пусть и ломаного гроша не стоящие как доказательство в суде, однако весьма важные в психологическом отношении».

В 1906 году Зигмунд Фрейд сопоставлял полицейское расследование с психоанализом:

В обоих случаях мы имеем дело с тайной, с чем-то скрытым… Преступник знает тайну и скрывает ее; больной — не знает, она скрыта даже от него самого… Следовательно, в этом отношении различие между преступлением и душевной болезнью имеет фундаментальный характер. Однако же задача психотерапевта, по сути, сходна с задачей следователя. Мы, врачи, должны обнаружить скрытый психический феномен, и, чтобы достичь этого, приходится применять различные детективные приемы.[50]

Вот и Уичер не только собирал факты, имеющие отношение к преступлению, но и выискивал нити, ведущие к внутренней жизни Констанс, к ее скрытой психической сути. Преступление было обставлено с использованием настолько запутанной символики, что просто не поддавалось какой бы то ни было разумной интерпретации. Ребенка швыряют в туалет для слуг, словно какую-то падаль. Преступник совершает то ли ритуальное убийство, то ли охвачен безумием — во всяком случае, он словно бы не раз, а четыре раза убивает мальчика: душит, перерезает горло, бьет ножом в грудь и топит в фекалиях.

Сэмюел пересказал Уичеру и еще одну любопытную с точки зрения психологии историю. Дело в том, что летом 1857 года его дочь была совершенно захвачена неким судебным процессом по делу об убийстве.

Мадлен Смит, двадцати одного года от роду, дочери архитектора из Глазго, было предъявлено обвинение в убийстве своего любовника, какого-то французского клерка. Утверждалось, что она подсыпала мышьяк в его чашку с горячим шоколадом. Якобы ей нужно было разделаться с ним, чтобы выйти замуж за более солидного претендента. После скандального судебного расследования, широко освещавшегося в печати, жюри присяжных признало выдвинутые против подсудимой обвинения «недоказанными» — вердикт, возможный только при ведении процесса в «шотландской» системе судопроизводства. Большинство считали Мадлен Смит виновной, но тот факт, что ей удалось обвести правосудие вокруг пальца, да еще с таким потрясающим хладнокровием, лишь добавил этой женщине популярности. Среди ее поклонников оказался, в частности, Генри Джеймс, назвавший совершенное ею преступление «выдающимся произведением искусства». Он буквально жаждал увидеть ее: «Много бы я дал за возможность взглянуть на ее лицо в кругу семьи».