Подозрения мистера Уичера, или Убийство на Роуд-Хилл - Кейт Саммерскейл

Разногласия врачей позволяли выдвигать различные версии. Если Сэвила задушили, а раны нанесли лишь затем, чтобы скрыть подлинную причину смерти, то мальчика могли убить под воздействием импульса, из-за опасения, что он проговорится. В таком случае убийцами могли быть няня и отец, увиденные им в одной постели. И, напротив, трудно представить, чтобы в такой ситуации Сэвил погиб от сильного удара ножом.

Парсонсу такие рассуждения представлялись совершенно неубедительными. Он не сомневался, что убийство совершила Констанс. Осмотрев в ту роковую субботу лежавшую на кровати ночную рубашку, он заметил, что она не просто чиста, но «исключительно чиста». Похоже, это свежая рубашка, в ней явно не могли спать шесть ночей. Он обратил на это внимание Фоли, но тот отмахнулся. Парсонс сказал Уичеру, что Констанс отличается неуравновешенным и злобным характером. Он, Парсонс, уверен в том, что девушка «одержима манией убийства», и, с его точки зрения, все дело тут в наследственности.

Дело в том, что врачи XIX века, специализировавшиеся на душевных болезнях (их тогда называли просто «психушниками»), считали, что в большинстве случаев нервные расстройства передаются по наследству, чаще всего от матери к дочери.[35] По слухам, первый приступ безумия случился с миссис Кент, когда она была беременной Констанс. Поэтому вполне допустимо предположить, что ребенок, появившийся на свет в таких обстоятельствах, особенно предрасположен к душевным заболеваниям: в 1881 году Джордж Генри Сэвидж писал, что в приюте Белтхем ему показали детей, «пропитавшихся безумием еще в утробе матери… с самого рождения эти младенцы представляли собою настоящих дьяволят». Другая теория — скорее психологическая, нежели физиологическая — базировалась на предположении, что постоянные размышления о дурной душевной наследственности уже сами по себе способствуют развитию болезни (на этой идее построен сюжет новеллы Уилки Коллинза «Безумный Монктон», опубликованной в 1852 году). Но эффект в обоих случаях тот же. Парсонс как-то сказал Уичеру, что «он не стал бы ложиться спать в доме, где мисс Констанс не заперта надежно в своей комнате».

Однако могло случиться так, что версия Парсонса относительно Констанс рикошетом ударила бы по нему самому. В конце 50-х годов XIX века была раскрыта группа медиков, отправлявших в психиатрические лечебницы совершенно здоровых женщин; легкость, с какой они подтверждали наличие душевного заболевания, шокировала всю страну. В 1858-м подобным делом занималась специальная парламентская комиссия, а еще два года спустя этот сюжет нашел отражение в «Женщине в белом». Таким образом, нельзя было исключить того, что врач может без каких-либо оснований объявить человека душевнобольным.

Вернувшись в Темперенс-Холл, Уичер положил фланельку на видное место и пригласил деревенских опознать ее. Эта тряпица, пропитанная хлороформом, писал репортер «Сомерсет энд Уилтс джорнэл», могла быть использована для того, чтобы усыпить Сэвила или заглушить его крики; единственным иным объяснением, отчего она оказалась в туалете, говорилось далее в статье, может бьть то, что «она случайно упала на пол, когда убийца наклонился, чтобы завершить свое кровавое дело, но в таком случае получается, что женщина, убившая мальчика, была полураздета». Так аналитические рассуждения о вроде бы малозначащей вещи позволили журналисту создать зловещую картину: полураздетая женщина затаскивает ребенка в туалет и там закалывает. Сверх всякой меры увлекшись этой версией, он совершенно упустил из виду еще один вариант: фланелька вообще могла не иметь никакого отношения к убийству.

Как было указано в отчете Уичера, туалет использовался всеми слугами в доме, а также заезжими торговцами. Найдена фланелька была не рядом с телом, а под ним, в выгребной яме. «Вполне возможно, — продолжал детектив, — что она оказалась там еще до совершения убийства, и в таком случае владелица, увидев ее, могла отказаться от принадлежащей ей вещи просто из страха оказаться в числе подозреваемых».[36] Надо было обладать холодным рассудочным умом, чтобы увидеть в обыкновенном предмете действительно всего лишь обыкновенный предмет и признать, что люди, случается, лгут не потому, что виновны, а потому, что напуганы. Уичер допускал и еще одну возможность: не исключено, что убийца бросил фланельку в туалет, чтобы сбить с толку полицию. «Возможно, — писал он, — эта вещь была просто подброшена с целью навести подозрение на невиновного».

В общем, нагрудная фланелька была одной из нескольких ниточек, уцепившись за которую все участники расследования — полиция, газетные репортеры и читатели, — пытались размотать весь клубок. Пока убийца не найден, все может оказаться важным, все может таить в себе разгадку. Заинтересованная публика, подобно параноикам, все вокруг наделяла необыкновенной значимостью. Было ясно, что все станет на свои места и обретет обыденный смысл, лишь когда убийца будет пойман.[37]

Поскольку Уичер был убежден, что мальчика убил кто-то из обитателей дома, все подозреваемые находились в поле его зрения. Это было поистине таинственное, необычное убийство,[38] хотя и совершенное в ничем не примечательном загородном доме, — ведь предстояло не просто выявить преступника, но разгадать потаенное «я» этой личности. Это был в чистом виде вызов, поединок ума и выдержки: у кого окажется больше того и другого — у детектива или у убийцы?

Для того чтобы проникнуть в глубь внутреннего мира обитателей дома на Роуд-Хилл, требовалась не столько логика, сколько инстинкт, то, что Шарлотта Бронте называет «восприимчивостью — тем особенным свойством, которым наделены детективы». В то время уже формировался словарь, соответствующий тонким, не поддающимся определению методам работы детектива. В 1849 году слово «hunch» (предчувствие, подозрение) было впервые употреблено в смысле чего-то такого, что способствует раскрытию преступления. А слово «lead» (руководство, пример, указание) приобрело в этом контексте значение «нить» или «след».

Уичер внимательно наблюдал за обитателями дома, их реакцией, выражением лиц, непроизвольными телодвижениями, вслушивался в звучание речи и по поведению пытался воссоздать характер; как утверждал сам Уичер, «вычислял их».[39] Пожелавший остаться неизвестным детектив как-то попробовал раскрыть суть этого процесса в разговоре с журналистом Эндрю Уинтером. Он поведал, как ему удалось поймать одного афериста. Это произошло в 1856 году, во время церемонии закладки Веллингтонского колледжа, неподалеку от Кроуторна, в которой приняла участие королева. «Если бы вы спросили меня, почему, едва увидев этого типа, я сразу решил, что он вор, мне было бы затруднительно ответить, — поражался детектив. Он действительно не знал, в чем тут дело. — Что-то в том было такое, что-то свойственное всем аферистам, что сразу привлекало внимание и заставляло следить за ним. Вроде бы он не заметил, что за ним наблюдают, и втерся в толпу, но затем обернулся и посмотрел в мою сторону. Для меня этого было достаточно, хотя никогда раньше я его не видел и, насколько можно было судить, ни в чей карман он еще не залез. Я сразу же направился к нему и, положив руку на плечо, спросил: „Что вам здесь надо?“ „Если бы знать, что здесь окажется кто-нибудь из ваших, ни за что бы меня тут не было“, — мгновенно ответил он приглушенным голосом. Затем я спросил, работает он в одиночку или их целая банда, на что он ответил: „Один, честное слово, один“. Тем не менее я отвел его в комнату, специально предназначенную для задержанных». Решительность, проявленная детективом, инстинктивное ощущение какого-то «непорядка», опыт общения с аферистами, работающими в высшем свете, а также четкий стиль повествования — все это заставляет предположить, что собеседником Уинтера был Уичер. На это, между прочим, указывают и разговорные обороты: точно такую же фразу — «для меня этого было достаточно» — он употребил в беседе с Диккенсом.

Трудно облечь в слова те неуловимые движения, на анализе которых детектив строит свои догадки, — случайная гримаса, беглый жест. Хорошо написал об этом в своих мемуарах, опубликованных в 1861 году, детектив из Эдинбурга Джеймс Маклеви. Наблюдая за стоящей у окна служанкой, он «уловил даже ее взгляд, нервный и настороженный, заметил также и попытку податься назад при виде появившегося мужчины; от его внимания не ускользнуло и то, что девушка вновь выглянула в окно, убедившись в том, что он занят своим делом». В одном из своих детективных рассказов, публиковавшихся под псевдонимом Уотерс в середине XIX века, журналист Уильям Рассел попытался передать характерные особенности самого процесса наблюдения: «Ее взгляд, таков уж этот взгляд, не отрывался от меня — и в то же время он словно проникал в глубины ее собственного мозга, — этот изучающий и оценивающий взгляд был направлен не только на мое лицо, но также и на себя». В этом описании схвачена самая суть работы детектива: он пристально вглядывается в окружающий мир, но в то же время и не менее пристально — внутрь самого себя, проникая в глубины памяти. Глаза же других — это книга, подлежащая прочтению, а нажитый опыт — словарь, используемый при этом.