Подозрения мистера Уичера, или Убийство на Роуд-Хилл - Кейт Саммерскейл

В 1849 году лондонские детективы, в том числе Уичер, Торнтон и Филд, выследили некую Марию Мэннинг по окровавленному платью, засунутому ею в ячейку вокзальной камеры хранения. На пару с мужем Мэннинг убила своего прежнего любовника и закопала труп под полом в кухне. Детективы шли по следам убийц, изучая телеграфные сообщения, расписания поездов и пароходов.[30] Уичер прошелся по гостиницам и железнодорожным вокзалам в Париже, затем обыскал суда, отходящие из Саутхемптона и Плимута. Собирая улики против убийц, он использовал, в частности, свой опыт выявления путей прохождения похищенных банкнот. В конце концов Мэннинг арестовали в Эдинбурге, а ее мужа на острове Джерси. Каждый из них обвинял друг друга, но к смертной казни приговорили обоих. Сама казнь привлекла десятки тысяч зевак, а «обличительные» четверостишия разошлись тиражом в два с половиной миллиона экземпляров. Тогда же была отпечатана целая серия гравюр на дереве, изображавших героические подвиги сыщиков, а комиссар полиции премировал их за «выдающиеся заслуги, мастерство и целеустремленность», проявленные в расследовании этого дела. Уичер и Торнтон получили по десять фунтов, а Филд, как инспектор, — пятнадцать.

На следующий год Уичер поведал Уильяму Уиллзу более заурядную историю о том, как обнаруженное платье вывело следствие на преступника. Некоего сержанта-детектива (скорее всего это был сам Уичер) вызвали в дорогую лондонскую гостиницу, где накануне вечером обокрали одного из постояльцев. На ковре в номере, где стоял обчищенный дорожный сундук гостя, Уичер заметил пуговицу. Целый день он провел в гостинице, внимательно вглядываясь в одежду постояльцев и служащих, рискуя, как он выразился, «прослыть за придирчивого знатока одежды». В конце концов он заметил мужчину, у которого на рубашке болталась нитка и отсутствовала одна пуговица, а те, что были, соответствовали найденной Уичером.

В деле об убийстве в доме на Роуд-Хилл тоже фигурировали ткани. Преступление было совершено в районе, где шьют одежду и где много овец и ткацких фабрик. С самого начала в центре расследования оказалось грязное белье обитателей дома, их прачка стала главным свидетелем, а три «нити»: фланелька, одеяло и пропавшая ночная рубашка — наиболее существенными деталями дела. Уичер вцепился в последнюю — примерно так же, как герой-повествователь новеллы Уильяма Уилки Коллинза «Дневник Анны Родуэй» (1856) вцепился в порванный галстук: «Меня охватило что-то вроде лихорадки: неудержимое желание двигаться от этого первого открытия дальше, узнавать больше — с каким бы риском это ни было связано. Галстук и впрямь сделался… нитью, которую я твердо решил тянуть».

Нить, что вела Тезея из лабиринта, в точности соответствовала и еще одному принципу Уичера: прогресс в работе детектива означает возвращение к тому, что было. Чтобы избежать опасностей и многочисленных ловушек, Тезею то и дело приходилось повторять пройденный путь, возвращаться к началу. Ну а раскрытие преступления — это одновременно и начало, и конец истории.

Разговоры с Кентами и их знакомыми позволили Уичеру проследить историю семьи. Оставалось много пробелов, противоречий, намеков на очередные загадки, и все же ему удалось составить цельную картину, позволяющую, по его мнению, найти объяснение убийству. Много о нем написано в книге Джозефа Степлтона, опубликованной в 1861 году. При всей откровенной пристрастности врача к Сэмюелу Кенту, жесткий рассказ отличается подробностями, бросающими свет на многочисленные кризисные моменты в семейной хронике.

В 1829 году двадцативосьмилетний Сэмюел Кент, сын ковровщика, проживавшего на северо-восточной окраине Лондона, в Клэптоне, женился на двадцатиоднолетней Мэри-Энн Уиндус, дочери преуспевающего каретника из соседнего Стэнфорд-Хилла. Миниатюра, написанная за год до замужества, изображает молодую женщину с вьющимися каштановыми волосами, темными глазами, тонкими поджатыми губами на бледном лице и настороженным взглядом. Ее отец был действительным членом Королевского общества антикваров и специалистом по портлендскому фарфору; его дом был буквально набит картинами и предметами старины.

Молодожены переехали в дом неподалеку от Финсбери-сквер, в самый центр Лондона. Их первый ребенок, Томас, умер в младенчестве от конвульсий, но в том же, 1831 году родилась дочь, Мэри-Энн, а еще через год — Элизабет. Сэмюел был совладельцем фирмы, торговавшей консервированным мясом и овощами, но в 1833 году оставил ее из-за какого-то, так и не выясненного, заболевания. «Здоровье мистера Кента, — пишет Степлтон, — настолько пошатнулось, что он вынужден был отказаться от своей доли в бизнесе». Он отвез семью в Сидмут, что в Девоншире, на морском побережье, занял должность помощника инспектора фабрик на всем западе Англии, где сосредоточились производство и торговля шерстью.

Если верить Сэмюелу, первые признаки нервного расстройства миссис Кент обнаружились в 1836 году, вскоре после рождения сына Эдварда. Она испытывала «слабость и расстройство ума»; помимо того, ее посещали «разнообразные, хотя и не опасные, галлюцинации». Впоследствии Сэмюел приводил и примеры такого рода психических отклонений: однажды его жена потерялась, гуляя с детьми недалеко от дома; в другой раз, это было в воскресенье, когда Сэмюел ушел в церковь, она вырвала из книги несколько страниц и сожгла их; наконец, у нее под кроватью был обнаружен нож. Сэмюел проконсультировался с психиатрами, и некий доктор Блэквелл из Эксетера подтвердил, что миссис Кент страдает слабоумием. Ее физическое состояние тоже оставляло желать лучшего.

Супружеская жизнь тем не менее продолжалась, но дети умирали в младенчестве: Генри Сэвил — в пятнадцать месяцев, Эллен — в три, Джон Сэвил — в пять, Джулия — тоже в пять (Сэвил — иногда с одним «л», иногда с двумя — было девичье имя матери Сэмюела, вышедшей из преуспевающей семьи в Эссексе). Причина смерти всякий раз была одна — атрофия. Все дети были похоронены на местном кладбище.

Констанс Эмили родилась 6 февраля 1844 года. Заботу о новом ребенке Сэмюел возложил на Мэри Дрю Пратт, двадцатитрехлетнюю дочь фермера, год ранее ставшую гувернанткой старших девочек. Это была невысокая, симпатичная, уверенная в себе молодая женщина. Раньше она работала приходящей гувернанткой в семье адвоката, затем у священнослужителя; рекомендовал ее Сэмюелу один местный врач. Мисс Пратт взяла в свои руки воспитание девочки и отдалась заботам о ней с совершенным самозабвением. Под ее присмотром слабая девчушка превратилась в крепкого ухоженного ребенка. За последние десять примерно лет она стала первым ребенком Кентов, родившимся в этот период и выжившим.

Через год, десятого июля 1845 года, у Мэри-Энн Кент родился последний ребенок — Уильям Сэвил. По словам Сэмюела, во время двух последних беременностей ее нервное расстройство стало еще более выраженным. Ведение дома было целиком передано в руки мисс Пратт.

В 1848 году непосредственный начальник Сэмюела, один из четырех главных фабричных инспекторов, настоял на том, чтобы тот сменил место жительства, дабы положить конец распространившимся пересудам о государственном служащем, живущим со слабоумной женой и молодой гувернанткой (такого же рода треугольник возникает в опубликованном годом ранее романе Шарлотты Бронте «Джен Эйр»). Так Кенты переехали из своего пристроившегося к утесу коттеджа с тростниковой крышей и зарешеченными окнами в Уолтон-ин-Гор-дано, небольшую деревушку в Сомерсетшире, где поселились в доме с пышным названием Уолтон-Мэнор. В 1852 году, избегая любопытствующих взглядов соседей, они вновь перебрались, на сей раз в Ист-Кулстон, графство Уилтшир. Тут-то, пятого мая того же года, когда мисс Пратт гостила у своих родителей в Девоншире, Мэри-Энн Кент умерла в возрасте сорока четырех лет от запора кишечника.[31] Похоронили ее на близлежащем кладбище.

В августе 1853 года Сэмюел Кент женился на гувернантке. Церемония бракосочетания прошла в Льюисхэме, на южной границе Лондона. Подружками невесты были три дочери Сэмюела — Мэри-Энн, Элизабет и Констанс. Эдвард Кент, превратившийся ныне в самостоятельного восемнадцатилетнего юношу, служил на торговом флоте и находился в это время в плавании. Узнав по возвращении о женитьбе отца, он был совершенно потрясен и обрушился на него с горькими упреками. Несколько месяцев спустя — шел 1854 год, когда Констанс исполнилось десять, а Уильяму девять лет, — транспортное судно, на котором служил Эдвард, затонуло, направляясь в Балаклаву, и вся команда считалась погибшей. Но по дороге в Бат, куда Кенты поехали, чтобы купить траурные одежды, их нагнал почтальон с письмом от Эдварда: оказывается, он не погиб в кораблекрушении. «Шатаясь, едва не падая в обморок, отец вернулся домой, — пишет Степлтон. — Над сценой, последовавшей за этим, мы опускаем занавес, оставляя читателю возможность самому представить себе бурю чувств, охвативших отца, чье сердце чуть не остановилось от счастья».