Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅) - Автор неизвестен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Симэнь выказал явное неудовольствие, которое тотчас же заметил Пань.
– Назовите, пожалуйста, год рождения госпожи, – сказал он.
– Она родилась в год барана, – отвечал Симэнь. – Ей исполнилось двадцать семь.
– Так, – протянул даос. – Попробую отслужить молебен звезде покровительнице жизни с зажженными светильниками. Увидим, что они покажут.
– Когда вы намереваетесь служить, отец наставник? – спрашивал Симэнь. – Что приготовить для молебна?
– Нынче ровно в полночь под первым знаком цзы, в третью ночную стражу[12] – отвечал даос. – Я мелом очерчу место алтаря со светильниками, накрою его желтым шелком и установлю звезды в соответствии с их расположением при рождении госпожи. Для принесения жертв надлежит приготовить пять видов хлебных злаков и финиковый отвар. Вина и мяса не потребуется. Припасите двадцать семь светильников судьбы и церемониальный балдахин, который их будет прикрывать сверху. Вот и все. Вам надлежит молиться, пока я буду совершать молебен. Да, уберите подальше собак и кур, чтобы не мешали отправлению обряда, не допускайте к алтарю слуг.
Симэнь исполнил все наказы даоса, но приближаться к алтарю не решался. Он отказался от пищи, принял ванну и облачился в чистое платье. Ин Боцзюэ был оставлен, чтобы разделить трапезу с даосом Панем.
К полуночи алтарь со светильниками был установлен. Даос Пань разместился на возвышении. Перед ним стоял алтарь, по сторонам которого расположились Зеленый дракон, Белый тигр, Красная птица и Черный воин[13]. Сверху нависали три церемониальных балдахина[14], по кругу были установлены двенадцать небесных дворцов с зодиакальными созвездиями, а пониже стояли светильники судьбы числом двадцать семь.
Даос сотворил молитву. Симэнь в темном рубище, стоя на коленях, молился у ступеней, ведущих к алтарю. Слуги были удалены за ширму, так что с хозяином никого не было. Ярко горели зажженные светильники. Даос Пань восседал, опершись на меч, с распущенными волосами и читал молитвы. Потом он возвел очи к небу, устремился взором к Большой Медведице, дабы причаститься истинной пневмы, и в соответствии с расположением звезд сделал несколько магических шагов вокруг алтаря.
Да,
Три раза был воскурен фимиамИ дух его прошел по трем мирам[15].Веленья прозвучал единый глас.И громом вся земля отозвалась.
Ясное звездное небо вокруг сразу померкло, непроглядная тьма окутала землю. В крытой галерее вокруг заколыхались занавески и пронесся какой-то странный вихрь.
Да,
То был не тигра рев и не драконово рычанье громовое. То вихрь ворвался, срывая цветы и листья, из ущелья выгоняя тучи и дождем обильным их проливая. То гусь дикий, подругу потеряв, жалобно кричит. Уток напуганная стая мечется, стремясь в лесу найти приют. Чанъэ поспешно запирает врата дворца Лунной жабы [16], и Ле-цзы [17] из заоблачных пустот о помощи взывает.
Трижды над алтарем проносился вихрь, потом налетел холодный ветер и задул светильники судьбы Пинъэр. Все потухли враз, кроме одного.
Перед даосом Панем явственно предстал сопровождаемый двумя слугами мужчина в белом одеянии. Он вошел снаружи и положил на стол бумагу. На ней стояли три печати загробного царства. Пань в замешательстве покинул свое место и кликнул Симэня.
– Встаньте, почтеннейший сударь! – говорил он. – Ваша супруга, оказывается, повинна перед Небом. Светильники ее судьбы потухли, и никакие молитвы не в силах ее спасти. Она уйдет на рассвете.
Симэнь выслушал даоса и, не проронив ни слова, опустил голову. Глаза его наполнились слезами.
– Наставник! – обращался он сквозь рыдания к даосу. – Умоляю, спасите ее чего бы это ни стоило!
– Судьба неотвратима, – отвечал даос. – Я не в силах помочь.
Он стал откланиваться, но Симэнь упрашивал его остаться.
– Простимся на рассвете, – говорил Симэнь.
– Мы, монахи, по росистой траве ходим, святые горные обители дают нам приют, – отвечал даос. – Таков наш удел.
Cимэнь больше не настаивал и велел слугам одарить монаха куском холста и тремя лянами серебра.
– Бедный монах постиг учение волею Всевышнего неба, – говорил Пань. – Я дал обет чураться мирских соблазнов и не буду брать на душу греха.
Даос Пань наотрез отказался от вознаграждения. Наконец он принял холст на рясу и на прощанье сказал Симэню:
– Не ходите сегодня к больной. А то беда и вас застигнет. Остерегайтесь, сударь, остерегайтесь!
Даоса проводили за ворота, где он взмахнул раздраженно рукавами и удалился.
Симэнь вернулся в крытую галерею и распорядился убрать утварь. Потеря надежды на исцеление Пинъэр убивала его. Симэнь подсел к Боцзюэ и невольно заплакал.
– Всякому свой век назначен, – говорил Боцзюэ. – Тут уж ничего не поделаешь. Не убивайся, брат.
Пробили четвертую ночную стражу.
– Ты ведь тоже устал, брат, – продолжал Боцзюэ. – Ложись-ка спать, и я домой пойду, а завтра увидимся.
– Скажи, чтоб тебя с фонарем проводили, – сказал Симэнь и велел Лайаню принести фонарь.
Проводив Боцзюэ, Симэнь вошел в кабинет и зажег свечу. Убитый надвигавшейся бедой, Симэнь тяжело вздыхал в одиночестве. «Мне нельзя входить в спальню, – размышлял он над предостережением даоса. – Да разве я утерплю?! Пусть умру, а пойду к ней. Поговорим в последний раз»
Симэнь встал и вошел в спальню Пинъэр. Она лежала, повернувшись к стене. Заслышав его шаги, Пинъэр обернулась.
– Где ты был, дорогой мой? – спросила она. – Что же показали светильники?
– Успокойся! – говорил Симэнь. – Светильники подали надежду.
– Обманываешь ты меня, дорогой, – продолжала Пинъэр. – А мститель с двумя слугами опять приходил за мной. Ты, говорит, монаха позвала, чтобы от меня избавиться, но я подал жалобу загробному судье, и тебе, говорит, не уйти. Завтра тебя возьмут.
Слезы брызнули у Симэня из глаз.
– Дорогая моя! – громко зарыдал он. – Успокойся, прошу тебя! А его из головы выкинь! Как я хотел быть с тобой, но ты уходишь. Уж лучше бы мне навеки закрыть глаза. По крайней мере не пришлось бы так убиваться.
Пинъэр обняла Симэня за шею. Ее душили рыдания.
– Я тоже мечтала всегда быть с тобою, мой дорогой, – наконец, сквозь слезы заговорила она. – Но, увы, я умираю. Пока жива, хочу тебе кое-что сказать. На твоих плечах большой дом и хозяйство, и раз тебе приходится управляться одному, без помощников, будь в делах рассудителен и нетороплив. А Старшую не обижай. Она в положении. Наступит срок, и она родит тебе наследника, который продолжит род и дело. Ты лицо чиновное, так что поменьше с певичками-то гуляй, а домой пораньше приходи. Тебе за хозяйством надо больше смотреть. Не будет меня, кто тебя наставит? Кто совет даст? Кто горькую правду в глаза скажет?
Слова Пинъэр, будто ножом, полоснули по сердцу Симэня.
– Не беспокойся за меня, дорогая моя! – говорил сквозь слезы Симэнь. – Я буду помнить твои наказы. Раньше я не видел счастья и вот теперь расстаюсь с тобой. Горе убьет меня! Это Небо меня карает!
– Насчет Инчунь и Сючунь я договорилась со Старшей, – продолжала Пинъэр. – Инчунь будет у Старшей служить, а младшую, Сючунь, сестрица Вторая хотела взять. У нее нет горничной. Пусть тогда у нее и служит, ладно?
– Какой может быть разговор, дорогая! – заверял ее Симэнь. – Кто ж посмеет обижать твоих горничных! И кормилицу оставим. Будет при дщице души твоей служить.
– Какой дщицы?! – возражала Пинъэр. – Ее ко Всевышнему Владыке отправят. Сожгут, как пять седмиц выйдет, и дело с концом.
– Не тревожься, дорогая! – успокаивал ее Симэнь. – Я буду чтить тебя, покуда я жив.
– Ну иди отдохни! – поторопила его Пинъэр. – Поздно уже.
– Не хочу я спать. Я около тебя посижу.
– Мой час пока не пришел. Ступай! Здесь запах дурной. Со мной горничные побудут.
Симэню пришлось уступить ее настояниям.
– Как следует за матушкой глядите! – наказал он горничным и пошел в дальние покои к Юэнян.
Симэнь рассказал Юэнян о молебне со светильниками, который не предвещал ничего утешительного, и продолжал:
– Я только что от нее. Она еще довольно бодрая. Со мной поговорила. Может, Небо смилостивится. Авось, перетерпит муки и встанет.
– Да у нее глаза впали, губы запеклись, – говорила Юэнян. – Где там встанет! Это перед концом всегда легче становится. Вот она и разговорилась.
– За все эти годы обидела ли она кого в доме, а? Какая она была добрая! Слова дурного от нее ни разу не слыхал. Нет, ее смерти мне не пережить!
Симэнь опять заплакал. Юэнян тоже не сдержала слез, но не о том пойдет речь.
Пинъэр позвала Инчунь и Жуи.
– Помогите мне повернуться к стене, – сказала она. – А который час?
– Еще петухи не пропели, – отвечала Жуи. – Идет четвертая стража.
Инчунь подложила Пинъэр свежую подстилку и, повернув больную лицом к стене, поправила одеяло. Никто в эту ночь не смыкал глаз. Наконец улеглись тетушка Фэн и монахиня Ван. Потом горничные заперли дверь и, постлав прямо на полу у кровати Пинъэр тюфяк, тоже прилегли. Не прошло и половины стражи, как Сючунь с Инчунь крепко заснули. Пинъэр неожиданно встала с постели и начала будить Инчунь.