Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века - Коллектив авторов

мы до сознания, что народное образование, просвещение, культура есть самая жизнь народа, ее сущность?» – с болью в душе Голицын не раз задавался риторическим вопросом. Особую тревогу у него вызывали такие российские проблемы, как правовой нигилизм; «полный застой у нас знания, науки, просвещения, прогресса» под влиянием революции («Все свелось у нас к полемике, даже к пасквилю, к „платформам“ и партийным вопросам и интересам»); распространенное в массах отрицание ценности образования и культуры («Отцы наши прожили без знания, так и мы благополучно проживем без него»); отсутствие кадров для государственной и общественной службы, которые отвечали бы требованиям современности («Наши государственные „мужи“ – по большей части люди, случайно попавшие на ту или другую должность и заботящиеся прежде всего об этой должности и о сохранении ее, а не о деле, которое с нею сопряжено»; «Ничем не разобьешь слепоту государственных „мужей“, всегда думающих, что Россия для них, а не они для России»; «Люди моего поколения вовсе не пригодны к какому-либо плодотворному, созидательному труду, у нас не хватает умения приложить к делу свои руки, и мы ограничиваемся рассуждениями о нем… да и в молодежи что-то мало видно обещающего…» «Целое поколение – а может быть, два или три – должно отжить и исчезнуть, должно уступить место другому, более состоятельному и иначе развитому, дабы достигнуто было усовершенствование жизни вообще, о котором лучшие умы мечтают».

«Я больше не верю в политический прогресс у нас, в достижение идеала строя, по крайней мере в скором времени, пока мы не перевоспитаем себя коренным образом», – выступая с этим признанием в 1908 году, Голицын предлагал начинать «с развития самодеятельности как в обществе, так и в личности», «напрячь все свои силы на образование в самом широком смысле этого слова», поскольку «это – единственный путь для подготовления будущего и – скажу даже – для спасения. Всякие иные задачи помимо этой бесцельны».

«Что за ничтожество наша политика рядом с наукой, со знанием! – эта мысль постоянно звучала на страницах дневника Голицына. – А мы, пигмеи, увлекаемся ею, воображая, что эта политика должна чему-то служить, что-то одушевлять, быть даже конечною целью всякого человеческого труда. Пора бы отказаться от подобных взглядов, пора бы выбросить политику за борт ради знания и саморазвития, ради культуры своей собственной и общей. Только во всеоружии этой культуры можно людям властвовать и над политикой». Вызвать в народе «стремление к свету знания, к культуре, искать пути к удовлетворению его» – в этом Голицын видел «громадную задачу» наших «лучших людей». Важным условием успеха он считал, наряду с обеспечением широкого доступа к образованию, внедрение в массовое сознание мысли о единстве науки и жизни («Наука без связей с жизнью есть отвлеченность, а жизнь без науки не жизнь»), а также преодоление внутреннего сопротивления среды (причем не только в крестьянстве) распространению просвещения: «Печально не отсутствие самого знания, недостаточность его, а отсутствие сознания потребности его. Общество, несущее это в себе, обречено на бессилие». «Культ науки, знания» должен служить у нас основой жизни как частной, так и общей» – развивая этот тезис, князь ссылался на опыт англичан, немцев и французов, занявших «первое место в области науки, мысли, художества» исключительно благодаря постановке во главу угла «культуры, зиждущейся на самобытном сознании и на свободе мысли и труда». Убежденный в том, что без широкого развития культуры, науки и образования у России нет будущего, он всерьез обдумывал проект создания в стране «вместо политических партий, союзов, кружков» «всероссийского союза или общества во имя развития знания, просвещения, культуры» – причем как организации «в самых широких размерах, с самою обширною программой и без примеси политики».

Увлеченный идеей популяризации историко-научного наследия, В.М. Голицын с конца 1907 года занимался созданием на базе Политехнического музея в Москве издательского центра по выпуску научно-популярных журналов (по аналогии с западноевропейским опытом). Обосновывая актуальность своего проекта, он особо подчеркивал спасительную роль «света благого просвещения в смутные времена». «Наука – единое и верное убежище, никогда не обманывающее», – делился Голицын собственным опытом.

«Нечего надеяться на правительство, которое думает только о себе и о своей сохранности, на Думу, которая показала свою несостоятельность в творчестве, на общество, которое отреклось от каких бы то ни было идеалов», – заявлял Голицын, делая ставку на «завоевание свободы и света снизу». Отводя от себя подозрения в призыве к революции, он разъяснял, что имеет в виду «упорядочение и развитие местной жизни, ее органов и элементов, развитие самостоятельности в их деятельности, а главное – просвещение в самом широком смысле этого слова». По его мнению, для реализации данной перспективы надлежало «слиться воедино всем нашим культурным силам, всем людям науки ради совместного труда». «Но, окидывая взором окружающее, современное, говорю я себе: какой это далекий идеал, настолько далекий, что не решаешься верить в его осуществимость», – приходил Голицын к неутешительному выводу в 1909 году, и впоследствии не находя оснований для оптимизма.

Подобный настрой был характерен тогда и для его надежд на утверждение в России конституционных начал. «Обидно мне думать, что вряд ли доживу я до того дня, когда снова произойдет рассвет свободы, света и обновления. А рассвет этот будет, как завтра будет рассвет дня – я в этом твердо уверен, несмотря на то что с каждым днем все более кажется, что заря этого благодатного дня все удаляется». Сохраняя веру в то, что «в жизни всегда все ведется к лучшему», Голицын продолжал поддерживать объединительные тенденции в рядах либеральной оппозиции. В 1912 году он был избран членом московского комитета Партии прогрессистов. Реализацией давней мечты Голицына и других либералов-центристов о создании «конституционного центра» стало образование в августе 1915 года Прогрессивного блока в IV Думе.

По воспоминаниям С.М. Голицына, внука Владимира Михайловича, в канун свержения самодержавия его дед «предвидел, куда приведет бессмысленная политика царских министров, и, как истинный патриот, глубоко страдал, чувствуя свое бессилие изменить что-либо». Трактуя революционные события 1917-го как «естественный плод нашего многолетнего режима», В.М. Голицын летом того года отмечал закономерность: «Наша хваленая монархия создала революцию, а революция готова создать диктатуру!» При этом он считал бесперспективным поиск виновников: «Все мы одинаково виноваты, но и все оказались одинаково слепыми и бессознательными орудиями рока, в том числе и Николай». Он обращал внимание на созвучие старых мыслей Ф. Гизо ситуации в России: «Много зла наделало то, что под понятием о свободе подразумевалась революция, а под понятием о порядке – деспотизм и произвол… Действительно, мы свергли иго проклятого режима и завоевали свободу, но по уши увязли в революционной анархии, обманывая или