Жизнеописание Михаила Булгакова - Мариэтта Омаровна Чудакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сохранилась тетрадь с началом новой, четвертой редакции, доведенной до 5-й (незаконченной) главы, – 60 листов текста, далее половина тетради оставлена чистой. Только на листе 74 – название главы 6-й, «Степина история», а на листе 88 – главы 7-й, «Волшебные деньги» (7.4). Тетрадь эта датируется либо второй половиной 1936 года, либо 1937 годом. Перед нами, несомненно, начало самостоятельной редакции (а не варианты отдельных глав), по каким-то причинам оставленной автором. В ней Булгаков вернулся к раннему, предшествующему третьей редакции построению: история Пилата и Иешуа вновь перенесена была к началу романа и составила 2-ю главу – «Золотое копье». И снова работа над романом была остановлена.
В 1937 году она была начата заново. На титуле появилось название: «Князь тьмы» – и даты: «1928–1937» (7.5, л. 1). На этот раз написано было тринадцать глав – примерно треть романа. Эта, пятая редакция, оставшаяся незаконченной, составила две тетради – 299 страниц рукописного текста (7.5–6) – и обрывалась на главе «Полночное явление» следующими словами: «…и знала об этом романе только одна женщина. Имени ее гость не назвал, но сказал, что женщина умная, замечательная…» (7.6, с. 298–299).
В один из моментов наиболее обостренных поисков выхода из сложившейся литературно-биографической ситуации Булгаков, как можно судить по записям в дневнике Е. С. Булгаковой, принимает решение вновь вернуться к «роману о дьяволе» – затем, чтобы непременно завершить его и представить для печати. Он видит в этом наиболее важный и решительный литературный шаг. Ради этого он оставляет, среди прочего, «Театральный роман» – на середине, неожиданно и, как оказалось, навсегда.
Итак, в том же 1937 году роман еще раз был начат заново – как мы предполагаем, осенью. На титуле впервые появилось название, ставшее окончательным, – «Мастер и Маргарита»; вновь поставлены даты «1928–1937». Теперь автор больше не оставлял работу – она становится главной в течение всего последующего года.
Ежедневно занятый служебными своими обязанностями в Большом театре – не только писанием отзывов на либретто разных авторов, но и напряженным участием в репетициях, – постоянно озабоченный судьбою своих либретто, Булгаков систематически продвигает шестую редакцию романа, главу за главой. Роман расширялся; в него, как в воронку, втягивались излюбленные мотивы и картины. Так, панорама большого и разноликого города на закате из гоголевского «Рима» оказалась необычайно творчески заразительной для Булгакова. Дважды пытался он ввести ее в свои сценарии «Мертвых душ», оба раза это не удавалось, он восклицал в письмах: «И Рима моего мне безумно жаль!» (письмо к П. С. Попову от 7 мая 1932 года, ГБЛ, ф. 218, 1269.4), – и наконец ввел близкие по строению панорамы в последние редакции собственного романа, сделав их повторяющимися и композиционно выделенными элементами: они начинают и заканчивают главы (Воланд, оглядывающий город с высоты «одного из самых красивых зданий в Москве»), приобретая особый вес к концу романа (прощание Мастера с городом).
Менялся тон повествования. Исчезали черты того «неумелого» рассказчика первой редакции романа, который брался за перо, мучимый сомнениями в том, что сумеет связно передать события, – рассказчика, очень уважающего Кондрата Васильевича, начальника 115-го отделения рабоче-крестьянской милиции, и заслужившего, однако же, его «нерасположение» за то, что слишком много внимания уделяет этому делу, которым и без него есть кому заняться. От этой повествовательной позиции остались лишь отдельные островки, явно чужеродные «новому» повествованию.
Определилась и композиция – роман в романе. Как в зеркалах, поставленных друг против друга, в романе, дописывавшемся глава за главой зимой и весной 1938 года, он же сам и отражался. Роман о Пилате и Иешуа сообщался не сразу, не в виде единой вставной новеллы. Его развертывание сопровождается иллюзией «дописывания» на глазах читателя: начало было рассказано Воландом во 2-й главе, продолжение снилось Иванушке – в главе 16-й «На Лысой горе (Казнь)», конец его читала Маргарита, когда рукописи романа возвращены были автору («Погребение»). Сам Мастер к книге, написанной им, уже не был причастен и прикладывал к ней свою руку только в конце того романа, который повествовал о нем самом, – в ответ на возглас Воланда: «давайте конец! Пора!» (7.12, с. 1055).
Идея «романа в романе» родилась, как было нами показано,