Жизнеописание Михаила Булгакова - Мариэтта Омаровна Чудакова

набросок, занявший всего две с половиной страницы, но уже заключающий в себе последний разговор Воланда с Мастером:

«– Я получил распоряжение относительно вас. Преблагоприятное[174]. Вообще могу вас поздравить – вы имели успех. Так вот мне было велено…

– Разве вам могут велеть?

– О, да. Велено унести вас…» (с. 86–87).

На этом оборвана фраза и вся третья (она же – первая полная) редакция романа; неизвестно, куда именно увлекал Воланд изнемогшего Мастера. Заметим здесь, что герой впервые в романе назван так в одной из последних в этой редакции глав в реплике Азазелло: «– Я уж давно жду этого восклицания, мастер» (7.1, с. 54). На страницах прозы Булгакова оно витало, впрочем, давно: в первых редакциях романа так почтительно именовала Воланда его свита (несомненно, вслед за демонологическими источниками, где сатана или глава какого-либо дьявольского ордена иногда называется «Великим Мастером»), а в романе о Мольере это имя закрепилось за главным героем уже в «Прологе» («Но ты, мой бедный и окровавленный мастер! Ты нигде не хотел умирать – ни дома и ни вне дома!»[175]).

Итак, роман, сильнее всех других вещей занимавший писателя с 1928 года, был наконец в черновом виде закончен. Была составлена «Окончательная разметка глав», где глав этих получилось тридцать семь. Далее с поздней осени 1934 года до лета 1936-го автор, все время занятый другими работами, урывками, с большими перерывами, делает обширные дополнения к третьей редакции и переписывает отдельные главы – в двух тетрадях, первая из которых начинается главой 8-й – «Ошибка профессора Стравинского» (7.2). На этом этапе работы все более расширялась роль нового героя, позднее других введенного в повествование; роман перекомпоновывался. Мастер теснил уже Воланда – так, он заменил его у постели Иванушки в лечебнице. «Тут решетка отодвинулась и в комнату Ивана, ступая на цыпочках, вошел человек лет 35-ти примерно, худой и бритый, блондин с висящим клоком волос и с острым птичьим носом» (7.2, л. 42 об.). Сцена знакомства здесь близка к окончательной редакции:

«– Поэт, – неохотно признался Иван. Пришедший расстроился.

– Ой, как мне не везет! – воскликнул он. Потом заговорил: – Впрочем, простите. Про широкую реку, в которой прыгают караси, а кругом тучный край, про солнечный размах, про ветер и полевую силу и гармонь – писали?

– А вы читали? – спросил Иван.

– И не думал, – ответил пришедший, – я таких вещей не читаю. Я человек больной, мне нельзя читать про это. Ужасные стишки?

– Чудовищные, – отозвался Иван».

Он обещает гостю больше не писать.

Услышав про встречу Иванушки с Воландом, гость сокрушается и говорит, что «заплатил бы сколько угодно, лишь бы встретиться с ним (Воландом. – М. Ч.), получить кой-какие справки, необходимые, чтобы дописать его роман, но что, к сожалению, он нищий, заплатить ничего не может». Он признается, «что, собственно, только один человек знает, что он мастер, но что так как она женщина замужняя, то имени ее открыть не может… А что пробовал он его читать кое-кому, но его и половины не понимают». Гость рассказывает далее, что «не успел он дописать свой роман до половины, как…» (далее четыре строки точек – обычные для рукописей Булгакова пропуски текста, которые восполняются в последующих редакциях).

«– Но, натурально, этим ничего мне не доказали, – продолжал гость и рассказал, как он стал скорбен главой и начал бояться толпы, которую, впрочем, и раньше терпеть не мог и, вот, его привезли сюда»; вернувшись еще раз к своему прошлому, гость «рассказал, что когда прочел Износкову, приятелю редактора Яшкина, то Износков так удивился, что даже ужинать не стал и все разболтал Яшкину, а Яшкину роман не только не понравился, но он будто бы даже завизжал от негодования на такой роман и что отсюда пошли все беды. Короче же говоря, роман этот был про молодого Ешуа Га-Ноцри! Иванушка тут сел и заплакал, и лицо у гостя перекосилось, и он заявил, что повел себя как доверчивый мальчишка, а Износков – Иуда!

– Из Кериота! – пламенно сказал Иван» (7.2).

(Эта глава – «Полночное явление» – в следующей, четвертой редакции уже была названа «Явление героя» – и название это закрепило наметившееся в третьей редакции центральное положение нового персонажа, отразившееся позднее и в заглавии романа.)

Была написана глава 13-я – «На Лысой Горе», глава 14-я – «На рассвете», где продолжался разговор Иванушки с ночным гостем, глава 15-я – «Бойтесь возвращающихся» (новый вариант главы 9-й – «Поцелуй Внучаты»), глава 16-я – «Что снилось Босому» (новый вариант главы 8-й «Замок чудес»), глава 17-я – «История костюма и прочее», глава 18-я (без названия), продолжающая главу 12-ю («Дядя и буфетчик»). Новые варианты глав не были сведены с предшествующими в единой нумерации; начатая переработка текста третьей редакции была оставлена ранее чем на середине.

6 июля 1936 года на даче в Загорянке, оторвавшись на день от срочной работы над либретто оперы «Петр Первый» для Большого театра, Булгаков написал заключающую, 37-ю главу романа – «Последний полет» (до этого представленную цитированным наброском), окончание главы «Что снилось Босому» и начал новую «Разметку глав» (7.3).

Фабульная коллизия Мастера получала в этом варианте финала романа разрешение – возможно, еще с 1931 года ясное автору, но до сей поры обозначавшееся в рукописях лишь в конспективном и смутном выражении. Воланд говорит ему:

«Ты награжден. Благодари бродившего по песку Ешуа, которого ты сочинил, но о нем более никогда не вспоминай. Тебя заметили, и ты получишь то, что заслужил. Ты будешь жить в саду, и всякое утро, выходя на террасу, будешь видеть, как гуще дикий виноград оплетает твой дом, как, цепляясь, ползет по стене. Красные вишни будут усыпать ветви в саду. 〈Ручей〉 Маргарита, подняв платье чуть выше колен, держа чулки в руках и туфли, будет переходить 〈его〉 через ручей. Свечи будут гореть, услышишь квартеты, яблоками будут пахнуть комнаты дома. В пудреной косе, в стареньком привычном кафтане, стуча тростью, будешь ходить гулять и мыслить.

Исчезнет из памяти дом на Садовой, страшный Босой, но исчезнет мысль о Ганоцри и о прощенном игемоне. Это дело не твоего ума. [Кончились мучения] Ты никогда не поднимешься выше; Ешуа не увидишь, ты не покинешь свой приют» (7.3, л. 3 об. – 4). Впервые развертывается строчка из тетради 1933 года – «Вишни. Река. Мечтание. Стихи», и по-прежнему загадочно звучат слова, ограничивающие награду, дарованную Мастеру (ср. в тетради 1933 года: «Ты не поднимешься до высот. Не будешь слышать мессы»). «Дом на Садовой» и «страшный Босой», в романе не имеющие никакого фабульного отношения к Мастеру, оказывались вдруг (совершенно непоследовательно) мучительною частью его личных воспоминаний. Это заставляет припомнить «проклятый образ Василия Ивановича» (он же –