Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

Когда началась Великая депрессия, Сторсс выступил против урезания зарплаты чиновников и увеличил налоги. Экономическое недовольство предсказуемо вылилось в политическое сопротивление. Налогообложение без должного представительства привело к тому, что киприоты стали проклинать чужеземное правление, как «самое худшее зло». Они хотели национального освобождения через энозис — присоединение к Греции. Считалось, что объединение необходимо даже в том случае, если бы остров купался в золоте». В открытом письме Сторрсу епископ Никодимос из Китиона писал: «Вы гордитесьтем, что Свобода и Справедливость царят в Англии, но вы хотите, чтобы тирания и несправедливость продолжали царствовать на Кипре». Епископ и другие его сторонники подали в отставку из Законодательного совета, что привело к беспорядкам.

Поздно вечером 21 октября 1931 г. несколько тысяч демонстрантов направились к Дому правительства. Вооруженные знаменами, факелами, палками и камнями, они наступали, священники в толпе подобрали свои длинные одежды. Демонстранты кричали «Энозис!» и пели национальный гимн Греции. Толпа заняла круглую террасу у главного входа.

Губернатор отправил послание, заявляя, что примет одного или двух лидеров, если остальные отступят «на приличное расстояние»[3465]. Вместо этого демонстранты стали бить окна, подавили полицию и подожгли здание. Языки пламени пронзали тьму, и деревянное строение быстро превратилось в пепел.

Хотя это выступление и другие беспорядки вскоре подавили, колониальное правление на Кипре больше никогда не было прежним. Причина в том, что британцы, как и обычно, отреагировали несоразмерно случившемуся. Они отнеслись к спонтанному выступлению, в котором погибли не более шести человек (все — киприоты), как к заранее подготовленной революции. В самой метрополии министр по делам колоний пришел в бешенство и предвещал чуть ли не конец света. «Киприоты присоединились к международным врагам Британской империи, — сказал он. — А если Британия падет, то конец придет и всему миру»[3466]. Поэтому на острове расквартировали войска, появились суда Королевского ВМФ, а «Викерс Викториос» Королевских ВВС патрулировали небо. В Никосии губернатор говорил: британцам следует вести себя диктаторски. Он заявил королю: «Любое колебание на этом этапе будет безнадежным. Необходимо нанести удар, ударить сильно»[3467].

Сторрс приостановил действие конституции, распустил Законодательный совет и муниципальные советы, назначил собственных местных старост. Он депортировал епископа Никодимоса, которого называли «кипрским Ганди», а также других известных «агитаторов». Британцы запретили носить оружие и проводить собрания, они ограничили вывешивание греческих флагов и перезвон церковных колоколов. Губернатор наложил коллективный штраф в размере почти 35 000 фунтов стерлингов и лично потребовал примерно в два раза больше истинной стоимости своих сгоревших картин, книг, марок, нефрита, греческих скульптур, вышивок и других предметов искусства. После их потери он вспомнил об уничтожении Александрийской библиотеки, разграблении Византии и Рима и других подобных шагах назад в прогрессе цивилизации[3468].

После беспорядков несколько тысяч человек арестовали. Состоялись суды, люди получили сроки. По словам многих жителей, сам остров превратился в тюрьму. Ко времени отъезда Сторрса в 1932 г. они могли только биться о решетки. Сам он заявил, что его тошнит и от острова, и от населяющего его народа. Режим подавлял всю оппозицию, была запрещена Коммунистическая партия, стеснена церковь.

В любом случае, в период Великой депрессии большинство киприотов были заняты выживанием. Как писал один националист, «вместе с введенными в действие нелиберальными мерами и молчанием, которое длится более восьми лет, на острове свирепствуют засуха и безработица»[3469].

Правители и те, кем они правили, временно примирились на период Второй Мировой войны, когда подобный Дон Кихоту Черчилль пришел на помощь Греции. Но местная вражда возобновилась после того воцарения мира. По мере ослабления позиций Британии в Палестине и Египте, Кипр снова стал стратегически жизненно важным. Поэтому хотя правительство Эплп инициировало реформы, оно отказало в требовании «энозиса и только энозиса». Этот призыв послужил предупреждением о том, что грекам и киприотам следует остерегаться британцев. Тех, кто сотрудничал с ними, называли «сэры предатели»[3470].

Для утверждения имперской власти в 1949 г. губернатором назначили сэра Эндрю Райта. Когда-то он был помощником у Сторрса. О нем говорили, как о «прекрасном человеке викторианского типа, которых теперь почти не встретишь на британской колониальной службе». Райт «смотрел на киприотов, как на детей, которым требуется твердая рука, а иногда и порка»[3471].

Казалось, что почти сразу же они заслужили наказание и эту самую порку. В 1950 г. церковь провела плебисцит, на котором 215 108 киприотов греческого происхождения, то есть 96 процентов взрослых греков-киприотов, проголосовали за энозис. Многие из них преклоняли колена перед документом, словно это была икона. Объявив, что вопрос суверенитета закрыт, Райт попросил дополнительной власти, чтобы отправить в тюрьму подрывные элементы. В Уайт-холле и за его пределами высказывались сомнения, люди задумывались, имеет ли Британия какое-то право только для собственного удобства удерживать колониальное правление над «цивилизованным и образованным населением»[3472]. Но Министерство по делам колоний четко заявило, что у губернатора и так достаточно власти. Ему нельзя позволить «начинать политику репрессий в надежде, что никто не заметит»[3473].

Поэтому Райт мог только ударить по мятежу там, где он начинался. Он попытался стереть самые очевидные проявления — граффити, которые появились на каждой доступной поверхности. Типичный лозунг гласил: «Греки, свободу добывают кровью! Энозис!»[3474] Менее видимым, но более зловещим оказался альянс, заключенный между этнархией и террористами.

В 1950 г. Макариос III был избран архиепископом Кипрским. Этот сын козопаса горячо верил в энозис со времен послушания в монастыре Киккос. На стене монастырской кухни он даже нацарапал призыв «Да здравствует союз», а в дальнейшем говорил об этом, как о своем первом политическом заявлении[3475]. Макариос учился в Греции и Америке, быстро поднимался в церковной иерархии. Теперь, в возрасте тридцати семи лет, он намеревался использовать свое положение этнарха, чтобы избавить Кипр от чужеземного ярма. «Я не позволю своим глазам закрываться во сне, — объявил он, занимая трон святого Варнавы, — пока золотые крылья солнца не поднимутся, чтобы объявить о долгожданном дне национального освобождения»[3476].

Макариос представлял собой впечатляющую фигуру — черная борода, клобук, длинные одежды. Он проповедовал энозис с пылкостью и фанатичностью. Его проповеди, политические и религиозные, являлись смесью музыки и поэзии, а мягкий и приятный голос звучал ритмично и мерно, словно епископ читал стихи. Макариос, окруженный сигаретным дымом в своей обветшалой резиденции, преднамеренно пытался напоминать дельфийского оракула. Он был откровенным и искренним, но двусмысленным, динамичным, но загадочным, вдохновляющим, но хитрым. Ему удавалось передавать благожелательность сквозь слегка прикрытые глаза, улыбаться, но, тем не менее, оставаться бесстрастным. Видевший его американский обозреватель назвал Макариоса «благочестиво выглядевшей копией Иисуса Христа», а заодно — «самым хитрым из греков»[3477].

Зато полковник Джордж Гривас был неприкрашенным, открытым и откровенным фанатиком — прямым, жестоким и безжалостным. Он по старинке свято верил в дисциплину, имел жесткие, торчащие во все стороны усы. Со времени обучения в школе в Никосии этот человек верил в «крестовый поход ради более великой Греции»[3478]. Во время войны он основал роялистское движение сопротивления в материковой части Греции, хотя оно уделяло больше времени убийству коммунистов, чем борьбе с немцами. В дальнейшем он решил, в духе Ирландской республиканской армии, что британцев можно удалить только силой. Полковник встретился с этнархом, они договорились о цели энозиса, и дали священную клятву ее добиться. Но освободители не соглашались в методах. Макариос надеялся сопротивляться насилию саботажем, а Гривас с помощью греческого правительства готовился к яростной партизанской войне. Но какой бы ни была тактика, киприоты к 1954 г. знали: восстание неизбежно, оно скоро начнется. Этнарх так и не определился насчет кровопролития. Но он объявил: «Мы примем помощь даже из нечистых рук»[3479].