Век Наполеона - Уильям Джеймс Дюрант

морали: «Политика разумна только тогда, когда она ведется на принципах морали. По сути, они и есть мораль наций».131 Он призывал к «республике, управляемой одним собранием», но, как и его наставник Годвин, советовал воздержаться от насильственной революции.132 Он защищал Французскую революцию, хвалил Наполеона-консула, отвергал Наполеона-императора, сожалел о поражении французов при Ватерлоо.

Книга Шелли «Защита поэзии», написанная в 1821 году, нашла издателя только в 1840-м. Здесь поэт-изгнанник, опустив философов, превозносит поэтов как «верховных законодателей мира».133 Это утешительное мнение он высказал в предисловии к «Прометею без узды»: «Великие писатели нашего века, как мы имеем основания предполагать, являются спутниками и предвестниками каких-то невообразимых перемен в нашем общественном состоянии или в мнениях, которые его скрепляют. Облако разума разряжает свои накопленные молнии, и равновесие между институтами и мнениями сейчас восстанавливается или вот-вот будет восстановлено».134 Теперь он добавил: «Наш век будет памятным в интеллектуальных достижениях, и мы живем среди таких философов [Кант, Фихте, Гегель, Шеллинг и Годвин] и поэтов [Гете, Шиллер, Вордсворт, Кольридж, Байрон, Шелли], которые превосходят всех, кто появился со времен последней национальной борьбы за гражданскую и религиозную свободу» (1642).135

Напротив, Шелли недооценивал роль, которую наука начинала играть в перестройке идей и институтов. Он предостерегал от того, чтобы научный прогресс, который лишь совершенствует наши инструменты, опережал развитие литературы и философии, которые рассматривают наши цели;136 Так, «беспрепятственное использование расчетливой способности» привело к обогащению немногих умных людей и к концентрации богатства и власти.137

Недовольство Шелли финансами своего второго тестя перекинулось на философию Годвина. Заново открыв для себя Платона (он перевел «Симпозиум» и «Иону»), он перешел от натуралистического к духовному толкованию природы и жизни. Теперь он сомневался во всемогуществе разума и утратил энтузиазм к атеизму. Ближе к тридцати годам он перестал нападать на сверхъестественную религию; теперь он, как и молодой Вордсворт, считал, что природа — это внешняя форма всепроникающей внутренней души. Возможно, существует даже своего рода бессмертие: жизненная сила в человеке переходит после его смерти в другую форму, но никогда не умирает.138

XIV. ПИЗАНСКОЕ КАНТО: 1821–22 ГГ

Когда Байрон добрался до Пизы, он уже почти изжил свою сексуальную историю, за исключением идеализирующих воспоминаний, как в эпизодах с Хайди в «Дон Жуане». В Пизе Тереза Гуиччоли жила с Байроном, но в уменьшающейся близости; большую часть времени он проводил со своими друзьями и друзьями Шелли. Для них он устраивал еженедельные обеды, на которых свободно обсуждались вопросы. Шелли посещал их, вежливо, но твердо отстаивал свою точку зрения в спорах, но ускользал до того, как начиналась сильная пьянка. Тереза пыталась наполнить свою спокойную жизнь содержанием, подружившись с Мэри Шелли и читая историю, чтобы не отставать от интеллектуальных интересов Мэри. Байрон не одобрял занятия Терезы, предпочитая женщин, чей интеллект был скромно подчинен их очарованию.

Он почти забыл Аллегру. Ее мать умоляла Мэри Шелли приехать во Флоренцию, чтобы присоединиться к ней в плане поездки в Равенну, похитить девочку и привезти ее в более здоровый климат и к более широкой жизни. Шелли отказалась это сделать. Затем пришло известие, что 20 апреля 1822 года пятилетняя Аллегра умерла от малярии в своем монастыре. Это событие стало причиной охлаждения дружбы Шелли с Байроном. Ранее этой весной он писал Ли Ханту: «Особые склонности характера лорда Байрона делают близкую и исключительную близость с ним, в которой я нахожусь… непереносимой для меня. В этом, мой лучший друг, я признаюсь и признаюсь тебе».139

Он пытался скрыть свой дискомфорт, поскольку уговорил Байрона пригласить Ханта приехать в Пизу и редактировать новый журнал «Либерал», который Байрон и Шелли планировали запустить в противовес консервативному «Квартальному обозрению». Байрон выслал разорившемуся Ханту двести пятьдесят фунтов; Хант с семьей отплыл из Лондона, надеясь добраться до Ливорно 1 июля 1822 года. Шелли обещал встретиться с ним.

Внешне первые шесть месяцев того рокового года были приятным временем для двух поэтов. Они почти ежедневно ездили вместе верхом и состязались в меткости в пистолетном клубе; Шелли почти сравнялся с Байроном в точности прицеливания. «Мое здоровье, — писал он Пикоку, — лучше; мои заботы легче; и хотя ничто не может излечить от чахотки мой кошелек, он все же тянется как бы к жизни в смерти, очень похожий на своего хозяина, и кажется, подобно кошельку Фортуната, всегда пустым, но никогда полностью не истощенным».140 В январе умерла теща Байрона, оставив ему (несмотря на разрыв с женой) недвижимость, которая приносила ему дополнительно три тысячи фунтов в год. Раскрасневшись, он приказал построить для себя в Ливорно шикарную яхту, назначил шкипером Джона Трелони, назвал ее «Боливар» в честь южноамериканского революционера и пригласил Шелли и его новых друзей Эдварда Уильямса и Томаса Медвина присоединиться к нему и Гамбасам в яхтенной прогулке предстоящим летом. Шелли и Уильямс совместно заказали небольшую парусную лодку длиной восемьдесят четыре фута и шириной восемь фунтов, которая была построена для них за восемьдесят фунтов. Трелони назвал ее «Дон Жуан», а Мэри переименовала в «Ариэль».141

Предвкушая лето, проведенное на лодках, Байрон снял виллу «Дюпюи» недалеко от Ливорно. Шелли и Уильямс арендовали для своих семей дом Casa Magni, расположенный недалеко от Леричи, на берегу залива Специя, примерно в сорока милях к северу от Ливорно. 26 апреля 1822 года Шелли и Уильямс перевезли свои апартаменты в Casa Magni и стали ожидать доставки яхты.

XV. ИММОЛАЦИЯ: ШЕЛЛИ, 1822

Только какой-нибудь поэтический транс мог выбрать для отдыха такое одинокое место или такую дикую природу. Casa Magni был достаточно большим для двух семей, но он был без мебели и приближался к распаду. С трех сторон его окружал лес, а спереди — море, волны которого иногда докатывались до двери. «Шторма и шквалы встретили наше первое прибытие, — вспоминала позже Мэри Шелли, — а туземцы были еще более дикими, чем само место. Если бы мы потерпели крушение на каком-нибудь острове Южных морей, мы вряд ли смогли бы почувствовать себя дальше от цивилизации и комфорта».142