Председатели и губернаторы. Взаимосвязь времен, Или Судьбы, жизнь и деятельность председателей Краснодарского крайисполкома, глав администраций (губернаторов) Кубани за 65 лет ­ с 1937 по 2002-й. - Виктор Салошенко

Как говорится, да уж!

Или вот этот, за душу берущий перл от липового автора из Апшеронска: «НАСТАЛ ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ КУБАНИ, когда большевиками губернатором назначен Егоров. Сначала он развалил сельское хозяйство, обманул крестьян, отобрав все, что причиталось по чекам. Потом продал сахар, забрав у бедных людей последнее. День и ночь гудят самолеты, вывозящие наше продовольствие грузинам и армянам, в то время как у русских смертность превышает рождаемость».

Но как бы там ни было, у Егорова, помимо его государственных забот и человеческих устремлений, эта возня сил и здоровья отнимала значительно.

15

Задумывался ли Егоров, в то время стремительно, словно на дрожжах росший политик и крупный государственный Деятель (взять хотя бы две его должности: министр по делам национальностей и региональной политике России и глава кремлевской администрации), о смысле и ценностях своей жизни? Или он обладал настолько прагматическим умом, что сия деликатная сфера бытия человека во власти его не затрагивала и не особо его волновала. Есть работа, высокая должность. Что еще надо?

И все же, мне кажется, Николай Дмитриевич в душе был человеком глубоко ранимым и, может, даже религиозным.

Однажды, накануне переезда в Москву, где предстояло с ходу осваивать высоченные и ответственные должности, находиться с Президентом Ельциным на короткой ноге, он вдруг почувствовал себя одиноким, несмотря на то, что вокруг было много друзей, старых и новых, но которые водили дружбу с ним по разным обстоятельствам: одни ради дела, другие ради должности, третьи — на всякий случай, авось пригодится…

В то время он похудел, осунулся. Он явно болел — это было видно по ставшей замедленной походке. Даже его «начальственный», не по годам объемный живот, который на глазах будто вырос, никак не говорил о здоровье хозяина. Напротив, лицо у Егорова с каждым годом, а затем месяцем становилось все более обрюзглым, и только печальные глаза, в которых порой отражалась настоящая, затаенная боль, выдавали его с головой: Николай Дмитриевич был не на шутку болен. Из близкого окружения Егорова о плохом состоянии его здоровья, пожалуй, достоверную информацию имел куратор здравоохранения края, доктор Юрий Владиславович Дьяченко. Но он, свято соблюдая тайну Гиппократа, всячески переводил разговоры на эту тему в разряд шуток или дежурного ответа: а почему вы об этом спрашиваете? Здоровье у Николая Дмитриевича вполне в норме!

Егоров не любил афишировать свой недуг и даже запретил докторам появляться на пороге своего кабинета, как бы того ни требовали обстоятельства.

Его должности, требовавшие отменного здоровья, заслоняли вдруг вставшую перед ним проблему, и он, не щадя себя, полностью посвящал себя изнурительному и выматывающему силы труду.

Первый тревожный сигнал прозвучал в Грозном: он вдруг почувствовал, как проваливается в глубокий мрак. Ночью ему стало плохо, но он, перекошенный от боли и мокрый от разом подскочившей температуры, сидел, укутавшись солдатским одеялом, будто восковая кукла. Даже порученца не кликнул, сжав до боли свои зубы, так что почти прокусил палец. Потом в кругу самых близких друзей он с горечью признался, что именно в Грозном в результате той новогодней, не пролазной грязи и дикого холода он лишился одной четверти легкого.

Но это был всего лишь первый звонок. За ним последовали все новые и новые, цепко настигавшие упорно идущего к вершинам власти Егорова.

И тогда он воззвал к Богу. Нет, он не пошел в церковь, чтобы попросить прощения у Господа за свои прегрешения, он не стал искать встречи со священником. Он просто подумал о милосердном и всепрощающем Боге как избавлении от непереносимых страданий и физических мучений.

Мало кто знал, что в своем бумажнике, возле сердца, он носил маленький клочок бумаги, время от времени заглядывая в него и задумываясь над чем‑то притягивающими его строками:

Легкой жизни я просил у Бога:Посмотри, как мрачно все кругом.Бог ответил: «Подожди немного,Ты меня попросишь о другом».

Вот уже кончается дорога,С каждым годом тоньше жизни нить…Легкой жизни я просил у Бога…Легкой смерти надо бы просить…

Иван Тхоржевский

(1878–1951)

Потом, когда у него стали выпадать волосы, он, облысев и превратившись в худенького стриженого подростка с большими печальными глазами, наконец‑то прекратил неравную борьбу с болезнью, словно уповая на судьбу: будь что будет.

Вот тогда‑то и начал по — настоящему задумываться о Боге атеист и бывший безбожник Николай Егоров. Он просил принести книги и перелистывал их страницы, обязательно уточнял, так, чтобы не догадались о его тайном желании исповедаться: найдите что‑либо философское либо церковное, пожалуйста. И ему приносили книги, которые, с трудом зажав в руке, он читал, грустя и иногда плача.

Почему‑то он часто вспоминал светлый лик патриарха Московского и всея Руси Алексия II, с которым особо сблизился в кремлевской администрации. В тот раз принесли его обращение по случаю празднования дня Святой Пасхи, и Егоров, едва сдерживая слезы, нашел то, что искал…

«Заканчиваются дни Великого Поста. Церковь вступает в Страстную седмицу — период воспоминания Страданий и Смерти Господа Иисуса Христа. В это время всех нас, чад

Христовых, объединяет светлая скорбь о Спасителе, принесшем Себя в жертву за наши грехи. Мы вместе возблагодарим его за эту жертву, открывшую нам двери Неба.

А затем — 18 апреля по старому стилю, или 1 мая по новому, — мы встретим праздник Воскресения Христова. В святую пасхальную ночь мы Прославим Христа, Восставшего из гроба, и воспоем в наших храмах Воскресения день, и просветимся торжеством, и друг друга обымем, рцем братие, и ненавидящим нас простим вся Воскресением… Наступает праздник, несущий людям мир, согласие и всепрощение, дающий нам радость полноты жизни во Христе.

В этот день Сам Господь изгоняет из наших сердец всякую злобу. И я прошу всех вас: тех, кто каждодневно ощущает свою близость к Церкви, и тех, кто далек от ее жизни, но все же слышит Голос Православия в своей душе, и даже тех, кто считает себя неверующим, проникнуться духом мира, даруемым нам пасхальным торжеством…»

…Когда я думаю о Николае Дмитриевиче Егорове, мне почему‑то становится его непередаваемо жаль, словно вину какую‑то перед ним чувствую. Ведь он, будто восковая свеча, сгорел, ушел из жизни на наших глазах, одних затронув и не пощадив, других, напротив, уберег и спас от суровых обстоятельств жизни в своих огромных тайниках большой, порою почти необъятной власти.