Фавориты Фортуны - Колин Маккалоу

Поднялся ропот, но ропот мирный. На лицах, повернувшихся к Луцию Котте, как цветы к солнцу, было написано удивление. Палата размышляла. Луций Котта говорил все убедительнее.

— Мне кажется, что мы, сенаторы, стали сентиментальнее за годы, минувшие от Гая Гракха до диктаторства Луция Корнелия Суллы. Мы с сожалением вспоминали привилегию быть присяжными, забывая о реальных обязанностях жюри. Нас было триста против ста пятидесяти рыцарей с общественной лошадью. Затем Сулла вернул нам нашу любимую обязанность быть присяжными. И хотя он увеличил состав Сената, чтобы справиться с этой проблемой, мы вскоре оказались перед фактом, что все мы, живущие в Риме, постоянно заняты то в одном, то в другом жюри. Потому что постоянные суды многое добавили к обязанностям присяжных. Судебных процессов было значительно меньше, когда большая часть их должна была осуществляться народным собранием индивидуально. Думаю, Сулла рассуждал так: меньший состав каждого жюри и больший состав самого Сената облегчат обязанности присяжных. Но он недооценил проблему. Я приступил к исследованию, убежденный только в одном; что Сенат, даже в своем увеличенном составе, недостаточно многочислен, чтобы обеспечить жюри для каждого суда. И все же, почтенные отцы, я не хотел бы возвращать суды всадникам восемнадцати первых центурий. Я чувствовал, что это было бы двойным предательством — по отношению к моему собственному сенаторскому классу и по отношению к отличной системе правосудия, которую дал нам Сулла своими постоянными судами.

Теперь все слушали, восхищенные: во всем, что говорил Луций Котта, был определенный здравый смысл!

— Сначала я думал разделить состав жюри поровну между Сенатом и восемнадцатью старшими центуриями. Каждое жюри будет состоять на пятьдесят процентов из сенаторов и на пятьдесят процентов из всадников. Однако несколько расчетов показали мне, что бремя ответственности для сенаторов все же слишком тяжело.

Лицо Луция Котты было очень серьезным, глаза сияли. Вытянув вперед руки, он продолжал, слегка понизив голос:

— Если человек пришел, чтобы составить свое мнение о коллеге, каким бы статусом тот ни обладал, он должен прийти на слушание свежим, активным, заинтересованным. Но это невозможно, когда данный человек входит в состав сразу нескольких жюри. Он измучен, он становится скептиком, он уже не заинтересован ни в чем — и гораздо более склонен к взяточничеству. Ибо какую другую компенсацию, спрашивает он себя, может он получить, кроме взятки? Ведь государство не платит своим присяжным. Поэтому государство не должно иметь права отбирать у человека огромное количество личного времени.

Последовали кивки и одобрительный ропот. Палате очень нравилось, к чему клонит Луций Котта.

— Я знаю, что многие из вас думают точно так же. Что обязанность быть членом жюри должна быть распределена между большим количеством людей. Я знаю, естественно, что совсем недавно состав присяжных был поделен между двумя сословиями. Но, как я уже сказал, ни одно из решений, которые приходили нам на ум до сих пор, не было принято. Если мы имеем тысячу восемьсот всадников минус члены Сената в восемнадцати старших центуриях, тогда доля всадников остается довольно большой и один всадник может, вероятно, за один год присутствовать только в одном жюри.

Луций Котта помолчал, довольный тем, что видит. Он продолжал быстрее:

— Человек первого класса, дорогие мои коллеги-сенаторы, — именно то, что нам нужно. Человек первого класса. Известный человек, состоятельный, с доходом не менее трехсот тысяч сестерциев в год. И все же, поскольку Рим — древний город, некоторые вещи либо не изменились вовсе, либо продолжают функционировать, но с лишними людьми или добавленными функциями. Как, например, первый класс. В самом начале у нас было восемнадцать старших центурий. Мы упорно сохраняли эти восемнадцать центурий по сто человек в каждой. Когда в результате роста первого класса мы получили еще семьдесят три дополнительных центурии, мы решили расширить первый класс другим способом — не прибавляя число центурий, а увеличивая количество человек в каждой центурии свыше первоначальной сотни. Итак, мы получили тысячу восемьсот человек в восемнадцати первоначальных центуриях и много тысяч человек в семидесяти трех других. Так почему бы, спросил я себя, не предложить выполнять общественные обязанности этим тысячам людей первого класса, которые по социальному положению и по происхождению не могут принадлежать к восемнадцати центуриям, владеющим общественной лошадью? Если бы эти, более молодые люди составляли треть каждого жюри, груз обязанностей для одного человека сделался бы значительного легче. Но большим стимулом для младших всадников будет их название — tribuni aerarii. Вообразите, если вам потребуется жюри, скажем, из пятидесяти одного присяжного: семнадцать сенаторов, семнадцать рыцарей с общественной лошадью и семнадцать tribuni aerarii. Семнадцать сенаторов имеют опыт, знают законы и давно знакомы с обязанностями жюри. Семнадцать всадников с общественной лошадью происходят из известных семей и богаты. А семнадцать tribuni aerarii обладают свежестью, новым и совершенно другим опытом, членством в первом классе римских граждан и, по крайней мере, значительным состоянием.

Луций Котта вновь протянул руки вперед. Правая опустилась вниз, левой он показал на бронзовые двери Палаты.

— Вот мое решение, почтенные отцы! Тройственный состав жюри с равным членством от трех структур первого класса. Если вы дадите мне senatus consultum, я сформулирую мое предложение, как полагается, и представлю его Трибутному собранию.

У Помпея были фасции на сентябрь. Он сидел в своем курульном кресле на переднем краю возвышения. Возле него стояло пустое кресло Красса.

— Что скажет избранный старший консул? — спросил Помпей, как положено, Квинта Гортензия.

— Избранный старший консул хвалит Луция Котту за великолепно проделанную работу, — ответил Гортензий. — Как курульный магистрат и как судебный адвокат, я аплодирую этому в высшей степени разумному решению злободневной проблемы.

— Избранный младший консул? — спросил Помпей.

— Я согласен с моим старшим коллегой, — ответил Метелл, у которого не было причины противиться предложению теперь, когда дело Гая Верреса ушло в прошлое, а сам Веррес исчез.

Опрос продолжался. Никто не мог найти изъяна. Были некоторые, конечно, кто хотел к чему-нибудь придраться. Но всякий раз, думая о том, чем для них могут обернуться эти возможные изъяны, они вздрагивали и молчали.

— Это действительно великолепно, — сказал Цицерон Цезарю, когда, выходя из Палаты, они оказались рядом. — Мы с тобой оба любим работать с честными присяжными. Каким ловким оказался Луций Котта! Взяточнику придется покупать две части жюри, чтобы обеспечить себе нужный вердикт, — что значительно дороже, чем покупать всего лишь половину! И то, что примет одна часть, две других захотят отклонить. Я предсказываю, мой дорогой Цезарь, что взяточничество в жюри хотя и не исчезнет полностью, но значительно уменьшится. Tribuni aerarii будут считать делом чести вести себя порядочно и оправдывать свое членство среди присяжных. Да, действительно, Луций Котта решил очень умно!

Цезарю было очень приятно сообщить об этом своему дяде за обедом в своем собственном триклинии. Не было ни Аврелии, ни Цинниллы. Циннилла была на четвертом месяце беременности, ее постоянно тошнило, а Аврелия присматривала за маленькой Юлией, которая тоже не совсем хорошо себя чувствовала. Так что мужчины обедали одни, чему были даже рады.

— Признаюсь, я думал о взяточничестве, — сказал Луций Котта, улыбаясь. — Но не мог же я говорить открыто об этом, если хотел, чтобы мое предложение одобрили.

— Правда. Тем не менее об этом подумали многие, а что касается Цицерона и меня, мы находим это громадным достижением. С другой стороны, Гортензий мог в душе сожалеть об этом. Если не говорить о взяточничестве, лучшее в твоем решении то, что оно сохраняет постоянные суды Суллы, которые я считаю величайшим прогрессом в римском правосудии со времен установления слушаний и жюри.

— Очень хорошая похвала, Цезарь! — Луций Котта на мгновение оживился, затем поставил бокал с вином на стол и нахмурился. — Цезарь, тебе доверяет Марк Красс. Поэтому, может быть, ты развеешь мои опасения. Во многих отношениях этот год был спокойным — ни одной войны, которую бы мы не выиграли, казна уже не испытывает того стресса, от которого она страдала многие годы. Проведена перепись всех римских граждан в Италии. Хороший урожай в Италии и провинциях. Между старым и новым в правлении установилось что-то вроде приемлемого равновесия. Если отбросить неконституционность консульства Магна, то этот год и правда был хорошим. Когда я шел сюда по Субуре, у меня возникло такое ощущение, что обычный римский народ — счастливей, чем был, по крайней мере, поколение назад. Я имею в виду тот сорт людей, которые редко голосуют и считают бесплатное зерно Красса искренней помощью, предназначенной немного увеличить их доходы. Согласен, они — не те, кто страдает, когда летят головы и льется кровь на Форуме, но настроение, которое порождают такие вещи, овладевает и ими, хотя их собственные головы остаются вне опасности.