Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Евтихеев взялся читать столбцы, подозвал Соболева, что-то ему показывал пальцем с умным видом, тот важно кивал, показывал пальцем иное. Оба делали вид, будто никакого Данилы в горнице нет, и одновременно — что написанное в столбцах имеет к нему прямое отношение. Данила искоса глянул на окошко. Нет, не уйти — рамы железные, в них узор из железных же прутьев в виде кругов и клиньев, и в этот узор вделаны куски слюды. Мало того — окно на замке, мало чем поменее амбарного! Как видно, не он первый додумался удрать из Разбойного приказа в окошко…

Данила, дав клятву, некоторое время был суров и мрачен — коли бы сейчас приступился к нему кат, и точно мог бы изрубить в кусочки, словца бы не услышал. Но невозможно долго стоять вот этак, пень пнем, и думать о погибели. Данила задал себе вопрос — что означает поведение Евтихеева? И хоть не сразу, но ответил: подьячий ждет Савку, посланного взглянуть на Бахтиярово тело. Бежать недалеко — туда и обратно, пожалуй, версты не наберется. А что такое верста для здорового бойкого молодца? Опять же, лишнего времени в избе для покойников не потратит — рожа у бедняги Бахтияра приметная, долго в нее вглядываться не придется.

Хоть в этом Данила оказался прав. Савка распахнул дверь, встал на пороге, быстро поклонился.

— Ну, что, врал конюх? — спросил Евтихеев.

— Не врал! Точно, лежит там Бахтияр! Да и не первый день! Я спрашивал, кто принес!

— И кто же?

— Конюхи с Аргамачьих конюшен… — и, увидев недовольство на лице подьячего, Савка тут же добавил: — Там смотрителем Федот Строчевой, он врать не станет, зачем ему?

— Не умничай! Как Бахтияра порешили?

— Рана в горле, узкий нож, не иначе, жилу перешиб.

— Какой еще узкий нож?

— Клинок в ширину менее полувершка, — Савка показал расстояние пальцами.

— Так и я говорил, что джеридом закололи, — подал голос Данила.

— А ты почем знаешь, что джеридом? — спросил Соболев.

Тут-то Даниле и стало страшно.

Он многому научился — ходить за бахматами и аргамаками, драться на кулаках, управляться с норовистым конем, и ему казалось, что главные науки в жизни усвоены. Он даже нашел способ справиться с Богдашкиным злоязычием. О том, что не всегда следует выкрикивать все, что тебе ведомо, он знал, но неким до поры бесполезным знанием. Это была уже вторая ошибка — пожалуй, что поопаснее первой.

Евтихеев встал, хмурый и грозный.

— Эй, молодцы! — крикнул он. — Бакшеева, Середникова сюда! Савка, стой, не пущай сучьего сына!

Данила понятия не имел, что затеял подьячий, но вряд ли приятное. Скорее всего, хотел, чтобы пленника немедленно отволокли в Беклемишевскую башню, к катам.

Сейчас, когда пытка стала неизбежной, Данила понял — нельзя до нее дожить! Нужно расстаться с жизнью сейчас же — в драке кинуться на чей-то нож. Подсаадачник и засапожник у него отняли в кабаке, но оставались джериды — стало быть, он мог прихватить с собой кого-то из Разбойного приказа на тот свет!

Отскочив в угол, он полез за пазуху и быстро вытащил замотанные в чистую тряпицу джериды. Тем временем вызванные подьячим Бакшеев и Середников вошли в горницу даже без поклонов.

— Ну-ка, возьмите молодца да обыщите! — приказал Евтихеев. — Непременно у него джериды сыщутся!

— Только суньтесь! — крикнул Данила и ухватил джерид так, как следует для броска.

Возникло противостояние — в углу готовый к бою и совершенно утративший рассудок Данила, у дверей — Савка, Бакшеев и Середников, у стола стоят онемевшие от такой наглости подьячие. Долго это длиться не могло, но как раз на исходе мига общего молчания дверь опять распахнулась и в горницу влетел поставленный стоймя мешок человеческого роста. За мешком, придерживая его, чтобы не грохнулся, ввалился здоровый детина, до того здоровый, что сразу всем стало мало места.

— А вот еще один! — зычно возгласил детина. — Бахтияра ему подавай!

В мешке рычало и страшно хрюкало.

— Кто таков? — быстро спросил Евтихеев.

— А шут его разберет! Духовного звания, коли не врет!

Тот, кто был в мешке, судя по звукам, яростно отплевывался.

— Разоблачай! А вы стойте, его не пущайте! — Евтихеев мотнул головой в сторону Данилы.

Из мешка зазвучал мощный, густой, но хриплый и пропитой голос.

— Бляди! — проревел он. — Пустите, не то прокляну! Мое слово крепко!

И дальше мастер крепкого слова пустился в такие загибы, что Евтихеев на некое мгновение напрочь забыл про Данилу — ему как хозяину помещения достались особо извращенные пожелания.

По движениям стоящего дыбом мешка можно было без труда определить, где у него зад, где перед, и откуда вылетают гнилые слова. Соболев отпихнул обалдевшего Савку и залепил мешку препорядочную оплеуху.

Дальше началась безобразная суета — приказные кинулись зачем-то хватать и валить на пол взбунтовавшийся и орущий мешок, вопил и Евтихеев, кляня подчиненных за то, что приволокли ему крикуна, не удосужившись сперва его вразумить.

Образовался проход к неплотно притворенной двери.

И Данила кинулся вон из горницы.

Он пробежал какими-то переходами, кого-то сшиб с ног, влетел в комнату, где сидели подьячие и писцы, пробежал насквозь, выскочил в сени и едва не скатился с крыльца.

Следовало бежать прочь, скрываться, спрятаться до того часа, как сможет вмешаться дьяк Башмаков. А куда бежать — Данила не знал. Он спасся чудом, но надолго ли?

На конюшнях его будут искать первым делом. А нигде, кроме как на конюшнях, он не мог найти пристанища. Вот разве что у девок… Эти сумеют спрятать!

Была бы Авдотьица в Москве — Данила бы к ней помчался. Но ее нет, зато где-то поблизости есть Настасья. Вот только недоставало явиться к ней беглецом бесприютным… того гляди, в ватагу позовет, чтобы стал подручным у Филатки или у Лучки…

Толпа у приказного здания, выстроенного покоем и имевшего немало крылечек, была изрядная, большую часть составляли площадные подьячие, кормившиеся с того, что прямо тут, отойдя к стенке, писали прямо на колене челобитные, а сам челобитчик стоял, нависая над писаниной, и называл имена с прозваниями. В эту толпу Данила и врезался. Кто-то заорал ему вслед, кто-то заревел «Имай вора!» — Данила, распихивая людей, пробивался неведомо куда, лишь бы подалее от Разбойного приказа.

Его схватил в охапку мужичище силы немереной, Данила брыкнул его, и вдруг взвыл мужичище, грохнулся наземь, едва не потащив за собой пленника. Его рука была вывернута диковинным образом — хуже, чем выворачивает кат на дыбе. А Данилу цапнули за плечо и с такой силой дернули, что его развернуло, и он, не в состоянии справиться с ногами, заскакал на месте.

— Куда тя понесло?! — злобно крикнул Богдаш. — За мной!

И тут же заехал кулаком в скулу другому любителю ловить беглецов с дыбы.

Не ломая голову над тем, откуда возле Разбойного приказа взяться Желваку, Данила побежал следом за ним. Они пересекли Ивановскую площадь, Данила свернул было налево, к конюшням, но Богдаш дернул его за руку, потащил вправо и принялся нырять из переулочка в переулочек — тут было немало дворов, и княжеских, и боярских, и совсем небогатых, так что конюхи очень скоро затерялись среди плетней, заборов и бурьяна.

— Стой! — приказал Богдаш. — Пришли! Тут двор князя Сицкого. Тут у меня человечек один служит, он тебя спрячет, пока Разбойный приказ не угомонится.

— Ты откуда взялся? — спросил, тяжело дыша, Данила.

— С неба свалился!

Иного ответа от Богдашки трудно было ожидать. Но, когда человечек был вызван, когда провел обоих конюхов службами и указал место в сарае, Желвак сменил гнев на милость и объяснил, что произошло.

Он даже не заметил сперва, что Данила ушел с конюшен. Потом, обиходив коней, он вышел на двор и сел погреться на солнышке. Время было почти обеденное, и Богдаш неторопливо размышлял, чем бы себя побаловать. Собственно, эта неторопливость Данилу и спасла. Если бы Желвак ощутил нешуточный голод, то давно бы переоделся и побежал на торг — искать едальню почище. А так он просто наслаждался тишиной, покоем и зрелищем кое-как прибранного конюшенного двора.

Но всякое блаженство рано или поздно кончается. Во двор ворвался Ульянка и кинулся искать деда Акишева. Несколько погодя дед сам торопливо вышел к Богдану.

Ульянка ждал, как было велено, Данилу у дверей кабака «Под пушками». По натуре он, видимо, был нетерпелив, развлекать себя зрелищем толпы на торгу не пожелал и даже рассердился — можно ли столько торчать в разгульном кабаке? Потому-то он и вошел вовнутрь — чтобы Данила опомнился и покинул злачное место. Но Данилы внутри не обнаружилось.

Помня, что кабак служил пристанищем подозрительному Бахтияру, Ульянка забеспокоился — не случилось ли беды. Он поспешил к Аргамачьим конюшням — рассказать все старшим, чтобы они пришли Даниле на выручку.