Государевы конюхи - Далия Трускиновская

— Ахти мне, и у Клюкиных он побывал! — воскликнула самая юная из бабок, хотя и ей было под семьдесят.

Богдаш, не будь глуп, тут же перечислил приметы Бахтияра. Все совпало — и хромота, и сросшиеся брови, и зеленая однорядка. Кто-то видал, стоя в калитке, как клюкинские псы драли странника, и Данила услышал о себе много любезного — налетел-де боярский сын, личико — кровь с молоком, с плеточкой, прогнал псов, покусанного с земли поднял и увел.

— Ну, матушки, спаси вас Господь, много поведали, — сказал наконец Богдаш. — Пойдем мы, все хорошенько обдумаем. Вот, помолитесь за рабов Божьих Богдана и Данилу.

Он дал старшей бабке алтын на свечки, а она его поправила: нет такого святого Богдана, а есть Федот, он всем Богданам покровитель.

— По-гречески так оно и выходит, — согласился Богдаш.

— Федот, сиречь Тео-дот, Богом данный, — добавил Данила.

С тем они и убрались от храма.

— Стало быть, Клюкин Михайла, лет ему пятьдесят, ездит за товаром далеко, статочно, и в Сибирь, привозит пушной товар. Теперь ясно, у кого мы можем про него узнать, — сказал Богдаш, когда они отошли подальше от клюкинского двора.

— Это — первое. Второе — его гости. После того как Бахтияра псами травили, он всем объявил, что более чужих на порог не пустит. Сдается, он для того это затеял, чтобы никто тех молодцов случайно у него не повстречал, что ночью приходили. И, выходит, они еще не раз приходить будут, — задумчиво произнес Данила.

— Выходит еще и то, что молодцы — из тех портных, что шьют под мостом вязовой дубиной. Кем бы они еще могли быть? Коли он их от добрых людей прячет?

— А ты вспомни про тот кошель воровских денег, что у Бахтияра нашли. Сдается, все это дельце только на воровских деньгах и замешано. Потому Бахтияр покойный и Башмакова поминал. Кому ж еще про это доносить? И молодцы, может статься, без всякой вязовой дубины трудятся…

— Стало быть, этой ночью опять следить будем? — обдумав эти слова, спросил Богдан.

— Будем, Богдаш.

— И добычу со скоморохами делить?

Данила покосился на товарища. Богдашка, хитрый черт, помянул скоморохов, но думал наверняка при этом о Настасье.

И что же отвечать?

А ничего не надобно отвечать. Просто идти рядом, всем видом показывая, что на скоморохов — наплевать. Не то опять привяжется: кума да кума…

Богдан дураком не был — понял наконец, что Данила о Настасье рассуждать более не будет. И заговорил об ином — о джеридах. Семейка, будучи спешно послан в Казань, не успел сдержать слова — не поучил Данилу, как их кидать. А Богдаш решил восполнить это упущение. Придя на конюшни, они забрались на самые задворки, туда, где стоял домишко Семейки и Тимофея. По дороге подобрали клочки бумаги. Богдаш догадался — соорудил из старой ряднины подушку, туго набитую сеном, прикрепил к стенке, приколол бумажку — чтобы кидать в нее джерид без опасения, что повредится его узкое жало. И Данила оказал себя способным учеником. Богдашка по природной своей язвительности тут же усложнил задачу — привязал джериды на тонкие шнурки, как оно и должно быть. Учителем он был въедливым, толковым, да только нетерпеливым. Но Данила не возражал — за мастерство следовало платить.

К ночи собрались и поехали следить за клюкинским двором. Но слежка вышла неудачная — у Клюкиных легли рано, никаких тайных гостей не принимали, скоморохи, или кто там так ловко свистал в темноте весну, тоже не появились.

— Ну и любить их в хвост и в гриву, — заметил недовольный Богдан. — Видать, рановато мы вчера убрались — что-то тут еще было, раз те скоморохи более не пришли.

— А тут одно и могло быть. Те двое молодцов, что пришли ночью, до сих пор у Клюкина сидят, а скоморохам то ведомо, — сразу ответил Данила, довольно много размышлявший о загадках клюкинского двора.

Пока получалось так. Покойный Бахтияр по одному ему ведомой причине следил за изготовителями воровских денег. Очевидно, он, придумав складное вранье, забрался на клюкинский двор, где то ли ждали загадочных гостей, то ли они уже там обретались. Бахтияра разоблачили и погнали прочь, после чего хозяева с перепугу придумали покражу и перестали пускать к себе всех, кто просился на ночлег, — а к зажиточному купцу всегда какая-нибудь нищая братия на ужин набивается. До того боялись, что согласились выставиться в дурном свете перед соседями…

— А не сходил бы ты к крестничку? — вдруг предложил Богдашка. — Девки-то со скоморохами дружат, они скажут тебе, не приходила ли ватага.

— Побойся Бога, Богдаш. Нешто на белом свете всего одна скоморошья ватага? Сам же знаешь, зимой, к Масленице, их сколько приходит. Да и черта ли скоморохам в воровских деньгах? Они ведь, сам знаешь, пугливы, их и так отовсюду гоняют…

— Особливо кумушка твоя пуглива!

Данила уже знал все оттенки Богданова голоса. Сейчас товарищ откровенно задирал его, напрашивался на спор. И это было неприятно.

Мало того что Данила вообще не хотел о чем бы то ни было спорить с ехидным Богдашкой — так он еще каким-то внутренним ухом заранее слышал все те гадости, которые товарищ собрался высказать о бабах вообще и о Настасье в частности. Слушать это он не желал. Потому промолчал, сильно огорчив этим желавшего сцепиться Желвака.

Так и доехали до Боровицких ворот, окликнули сторожевых стрельцов на стене — свои, мол! — стукнули в калитку, сторож впустил, и они, расседлав и обиходив коней, пошли спать в Семейкин с Тимофеем домишко.

Данила заснул не сразу — душа тревожилась, беспокойно металась по некому миру, где рядом были вещи несовместимые — умиравший в бесчестии отец и Настасья в санках, уносящихся по широкой белой улице. Душа боялась встречи — и, очевидно, сравнивала два страха, тот и этот, тот — возле остывшего отцовского тела, когда на Данилу в конце концов снизошло спасительное отупение, и этот, от которого все внутри дрожало и чувствовалось сердце. Кроме того, был огромный, мощный, сияющий Богдаш — такой, каким он показался Даниле полтора года назад, когда трое конюхов сговорились взять под свое покровительство «шляхтича», раскрывшего убийство Родькиной тещи. Богдаш и так-то был великолепен, ходил, задрав нос, а в мире, по которому бродила, не умея успокоиться, Данилина душа, он был вроде архангела с иконы, в благородных доспехах, в багряном плаще, только нимба недоставало, да заместо него золотились кудрявые волосы и короткая бородка.

Душа-то маялась, а тело устало. И оно оказалось сильнее души — взяло да и уснуло.

Наутро дед Акишев прислал за ними правнука Алешку — сына Родьки Анофриева. Алешке шел уже десятый год — можно понемногу к делу приучать. Потому Акишев с весны забрал его на Аргамачьи конюшни. Пока парнишечка был на побегушках, одно подай, другое поднеси. Но вот этак, подавая и поднося, да слушая при этом разговоры старших, он учился. Он уже знал, что хоть овес аргамакам необходим, а перекормить опасно — как раз начнутся у коня колики, и возни с ним надолго хватит. Запомнил же он это благодаря крепкому дедову подзатыльнику — был прихвачен на том, что пытался добавить в кормушку своему любимцу Байрамке лишних полфунта овса.

Алешка принес горшок горячей каши. Это было очень кстати — с утра после ночного розыска есть хотелось просто невыносимо. Потом пошли на конюшни мыть и чистить лошадей. Хотя государь с ближними отбыл в Коломенское, заглянуть с проверкой вроде было некому, на конюшнях соблюдался прежний порядок — кони должны блестеть! Только к обеду Данила с Богданом освободились и отправлись на торг — искать купцов, что могли бы поведать о Клюкине.

Самой купеческой порой была зима — по укатанному снежному пути, по речному льду ходко шли обозы с товаром. Но и летом, когда дороги просыхали, многие отправлялись в путешествия — кто сушей, кто водой, на стругах. Про Клюкина знакомые купцы сказали: зимой-де вернулся из сибирской украины, привез пушного товара много, привез китайскую ценинную посуду, хотя в самом Китае не был, коли не врет…

Слишком подробные расспросы могли кончиться плохо — наверняка найдется брат-сват, который тайно предупредит Клюкина: конюхи из Аргамачьих-де розыск ведут. Потому и узнали Данила с Богданом немного — только время зря потратили. Не было пока ни одной зацепочки, кроме той ценинной посуды… не у налетчиков ли, ограбивших караван, который доподлинно тащился из Китая, взял ее Клюкин?..

А коли так — не сдружился ли купец с налетчиками, которым такой приятель страх как был необходим, чтобы сбывать дуван? Может, и до Сибири-то он не доехал, а просто перенял обоз, подготовленный налетчиками? Тогда становится ясно, отчего к нему ночные гости шастают и почему он их от случайных людей прячет.

Впрочем, и Данила, и Богдаш понимали — все их умопостроение вилами по воде писано. Оставалось лишь тосковать по Тимофею и Семейке — у тех, хотя бы в силу возраста, знакомцев среди купцов было поболее.