Государевы конюхи - Далия Трускиновская

— Не видал? Как же не видал, когда ты от нее в кабак был лазутчиком послан? Последний раз говорю тебе — ври, да не завирайся.

Данила крепко задумался. Он подозревал, что Настасья с ватагой где-то неподалеку. Подозревал это и Богдан. Что может быть общего между скоморохами и покойным Бахтияром?

— Молчишь, вор? — спросил Евтихеев. — Ну, стало, на дыбе заговоришь.

— И впрямь по нему дыба плачет, — весомо сказал тот, кто захватил Данилу в плен.

— Я, твоя милость, в кабак тот пришел по важному делу, о чем в Приказе тайных дел известно.

— Ну, послушаем твоих врак…

— Велено нам, конюхам, доискаться, кто таков тот Бахтияр, царствие ему небесное…

— Как это — царствие ему небесное?! — Евтихеев даже вскочил. — Слышишь, Соболев? Выходит, прав я был!

Соболев вроде бы и хотел встать, да передумал, и взгляд у него был нехороший…

— Бахтияра у Водовзводной башни злодеи порешили, — сказал Данила.

— Почем ты знаешь?

— Я там был с товарищами, мы его и отыскали.

— И где же тело?

— Тело, твоя милость, в избе Земского приказа, куда безымянных покойников сносят. Коли его еще в яму не увезли.

— Эй! — крикнул Соболев. — Савка!

На пороге встал молодец, чем-то похожий на Тимофея, темноволосый, насупленный, бровастый.

— Беги в избу Земского приказа, конюх сказывал — там Бахтиярово тело лежит. Проверь, доложи!

Савка поклонился и исчез, дверь захлопнулась. А Данила понял, что Соболев тоже в Разбойном приказе служит, но чином пониже Евтихеева.

— И кто при том был, как отыскали? — спросил Евтихеев.

— Было то ночью. Мы четверо подняли его у башни.

— Что же вы четверо ночью у Водовзводной башни делали? Выслеживали Бахтияра?

— Да мы и не знали, что он там бродит, твоя милость! А пошли на шум! И там, в кустах, он лежал!

— И кто ж его убил?

— Того не ведаем, а только закололи джеридом в горло, весь был в крови.

— Вы четверо… кто еще видал и слыхал? — вмешался Соболев.

— Стрельцы сторожевые.

— Они что же, к вам со стен спускались?

— Нет, сверху глядели.

— Ну вот и первое вранье. Коли дело было ночью, что они могли внизу видеть?

Евтихеев был прав.

— Стало быть, слонялись вы четверо непонятно для чего ночью вдоль стены и у Водовзводной башни повстречали Бахтияра. А слонялись для того, чтобы его повстречать, потому что он больно много про твою куму и про ее налетчиков проведал! И она приказала тебе, куманьку своему, выследить Бахтияра и порешить! Вот как было дело, сучий ты потрох!

Евтихеев провозглашал обвинения, а Соболев согласно кивал.

— Нас четверо было!

— До твоих товарищей, что тебя, татя, покрывают, я еще доберусь в свой черед!

Евтихеев говорил громко, но не орал, слюной не брызгал. И была в его голосе явная радость. Данила сперва подумал было, что подьячий искренне доволен своим удачным розыском: изловил-таки человека, который, по его мнению, связан с лесными налетчиками. Потом догадался: не все так просто! Ему в руки попал конюх с Аргамачьих конюшен, которому покровительствует дьяк в государевом имени Башмаков. Стало быть, вот он, долгожданный случай свести счеты с Башмаковым!

— Коли я по Божьей воле с той Настасьей покумился, то они, товарищи мои, тут ни при чем, как Бог свят! — Данила обвел взглядом углы, нашел полочку с образом Живоначальной Троицы и перекрестился.

— Стало быть, признаешь, что с кумой был в сношениях?

— А как не быть, коли у нас один крестник на двоих? — спросил Данила. — Зимой я ее видал, как крестника навещал.

— Милостив Господь, вложил в твою дурную башку разума, — сказал на это Евтихеев. — Будешь умен — малой кровью дело обойдется. О чем с Настасьей, блядиной дочкой, толковали?

— Да о многом, а что твоей милости угодно знать?

Подьячий задумался.

— О многом, стало быть?

— О многом.

— И тебе ведомо учинилось все, что она затевает?

Данила призадумался. Настасья могла и такое затеять, что обыкновенному человеку и в страшном сне не привидится.

— Ты не молчи! — прикрикнул Евтихеев. — Ты все связно излагай!

— А ты, твоя милость, спрашивай. Почем я знаю, что тебе надобно…

— А спрошу. Когда и как твоя ненаглядная кума навела тебя на Бахтияра? И не ври! Коли вы в последний раз зимой повстречались, то про Бахтияра она тогда знать не могла! Стало быть, вы и после того встречались. Либо она к тебе своего человечка присылала с приказанием выследить и убить. И с приметами.

— Не убивал я Бахтияра…

— Как же не убивал? Ты с товарищами выследил его, дождался, пока он в безлюдное место забредет, там и порешил.

— А коли порешил — для чего бы мне шум подымать, стрельцов звать? Все стрельцы подтвердят, что мы снизу им кричали, и они нам еще факел бросили!

— То мне пока неведомо. Но у Настасьи-гудошницы столько хитростей на уме — тут непременно какая-то ее богомерзкая хитрость.

— Так ты бы, твоя милость, среди своих поискал — кто выдал Настасье Бахтияра? — напрямую предложил Данила. — Мы-то, конюхи, не ведаем, кто для Разбойного приказа трудится.

— Молчи, смердяк! — крикнул Соболев. — За такое — знаешь, что?!

— Да и для Разбойного ли приказа тот Бахтияр трудился? — продолжал, разгорячившись, Данила. — Перед смертью дьяка Башмакова звал!

— Это что еще за враки?!

Данила вдругорядь перекрестился на Живоначальную Троицу.

— Не клади греха на душу, — мрачно предупредил Евтихеев. — Кого он перед смертью звал — никому неведомо, кроме тебя и твоих товарищей. А те и соврут — недорого возьмут! Но на сей раз Башмакову покрыть тебя не удастся, за все ответишь.

— Твоя милость, подумай хорошенько! — не выдержал Данила. — Коли я сам убил того Бахтияра, для чего бы мне столько времени спустя идти его разыскивать в кабаке?

— А вот этот вопросец я сам тебе и задам, как будешь на дыбе болтаться!

Положение было безнадежное — Евтихеев накопил столько злости на Приказ тайных дел, на Башмакова и, соответственно, на Данилу, что слышал только сам себя, считался только с доводами своего рассудка. Поняв, что сквозь такую каменную стенку не пробьешься, Данила повесил голову.

Теперь-то он наконец осознал свою ошибку.

Не надо было слушать ласковые слова деда Акишева! Не надо было принаряжаться и уходить на такой важный розыск с одним лишь Ульянкой! А надо было помочь Богдану обиходить лошадей и тогда уже вместе с ним идти в кабак «Под пушками»! Богдан опытен, ловушку бы сразу учуял. Он-то, поди, постоянно с Разбойным приказом дело имел, знает, как с подьячими вроде Евтихеева разговаривать и чего от прочих приказных ожидать.

А теперь — стой перед Евтихеевым и кляни себя за дурость!

Данила страх как не любил признаваться в собственных ошибках. А сейчас ошибка была налицо. И он невольно принялся искать виновника — сыскал же виновницу. Из-за Настасьи-гудошницы случилось это недоразумение, Настасья незримо встала между товарищами — очевидно, сама о том не ведая. А теперь вот стой да моли Бога, чтобы отвел беду…

Данила прекрасно знал, какого рода сведения получают от тех преступников, кто вздернут на дыбу. Они родных мать-отца оговорят, лишь бы от них отвязались. На себя поклепы удивительные возводят, чтобы кат опустил плеть и велел подручным развязывать окровавленную жертву.

Просвета Данила не видел никакого. Евтихеев сперва велит с него всю шкуру ободрать, изготовит такую сказку, что из-под Беклемишевской башни дорога будет одна — на виселицу. А потом уж преподнесет государю свое превеликое достижение — разоблачил-де конюха-двурушника, что одной рученькой на Приказ тайных дел трудился, другой же — лесным налетчикам помогал. Тут-то и будет вбит клин между государем и Башмаковым…

Евтихеев видел, что Данилины губы шевельнулись, но не разобрал слов. Слова же были простые: «Богом клянусь…» Прочие прозвучали в Данилиной голове и в весьма путаном порядке. Не было принято на Москве клясться ни Богом, ни честью, этот обычай уцелел в памяти с давнего, оршанского времени. Но сейчас Данила без него не мог — он должен был поклясться, что не скажет на дыбе ни единого слова. Возвести поклеп на себя — значит возвести поклеп на Башмакова. Да и на товарищей заодно. Лучше уж молчать — пусть хоть на кусочки режут…

— Молчишь, сучий потрох? — почти ласково спросил Евтихеев.

Разумеется, он вложил в свой вопрос определенное ехидство. Но далеко ему было до Богдашкина злоехидства! Хуже некуда — Семейка с Тимофеем подъезжают к Казани, Богдаш как ни в чем не бывало купает лошадей. Дед Акишев, который знает многих в Разбойном приказе, и не подозревает, что нужно спешно бежать сюда с барашком в бумажке. А сердитый Ульянка небось по торгу бродит, калачами объедается.

— Ну, помолчи, помолчи…

Евтихеев взялся читать столбцы, подозвал Соболева, что-то ему показывал пальцем с умным видом, тот важно кивал, показывал пальцем иное. Оба делали вид, будто никакого Данилы в горнице нет, и одновременно — что написанное в столбцах имеет к нему прямое отношение. Данила искоса глянул на окошко. Нет, не уйти — рамы железные, в них узор из железных же прутьев в виде кругов и клиньев, и в этот узор вделаны куски слюды. Мало того — окно на замке, мало чем поменее амбарного! Как видно, не он первый додумался удрать из Разбойного приказа в окошко…