Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов

или маленькой печурки, «буржуйки» (как ее прозвали пролетарские «аристократы»), на которой готовилась пища в те дни пещерной жизни.

В этом году я успел дописать недостающие главы новейшей истории до 1914 г. и затем вернулся назад к новой истории (XVI–XVIII вв.). Кроме этой главной работы, я продолжал чтение лекций в университете и работу в Комиссии для исследования ритуальных процессов.

То была очень оригинальная комиссия. Предприимчивый Г. Я. Красный столковался с одним из бывших обер-секретарей Сената И. А. Блиновым о том, чтобы составить комиссию из 8 членов, русских и евреев, на паритетных началах, с целью издавать хранящиеся в сенатском Архиве акты по ритуальным процессам времен царизма[102]. В комиссию вошли, кроме двух инициаторов, с русской стороны: известный историк профессор С. Ф. Платонов (тогда товарищ заведующего Государственным архивом, позже арестован большевиками и умер в тюрьме), проф. Л. П. Карсавин и археолог В. Г. Дружинин; с еврейской стороны: Г. Б. Слиозберг, а после его отъезда из России С. Г. Лозинский, Л. Я. Штернберг и я; сверх того были два секретаря: бывший сенатский делопроизводитель Нечаев и журналист Волковыский{689}. Паритетное начало в составе комиссии было установлено обоими инициаторами как гарантия беспристрастности в подборе материала и его комментировании, но это уже вносило элемент недоверия. Действительно, оказалось, что русские члены комиссии не были совсем свободны от веры в ритуальный обычай, хотя бы у одной еврейской секты, и старались подыскивать этому доказательства в актах ритуальных процессов. Как я потом выразился в одном заседании комиссии, для наших русских сочленов было теоремою то, что для нас, евреев, было аксиомой: ложность ритуального обвинения. Весьма подозрительным казался мне чиновник Блинов, когда-то близкий к виновнику дела Бейлиса министру юстиции Щегловитову, для которого он, может быть, искал оправдания в старых процессах. Мне часто казалось, что он при содействии кой-кого из русских товарищей саботирует дело.

Имелось в виду в первую очередь издать акты огромного Велижского процесса 1823–1835 гг.{690}, занимавшего 24 толстых фолианта в сенатском Архиве. Я, как единственный член, знавший Велижское дело по источникам, предложил издать из всех этих томов один, заключающий в себе сводку всего дела в виде записки Сената, указывая на то, что мы не сможем напечатать десятки томов по одному только процессу; но большинство комиссии (при поддержке посредника Красного) отклонило мое предложение и решило печатать весь материал, то есть фактически отдать ряд лет только на подготовку его к печати. С трудом добился я, чтобы в хронологическом порядке был издан предварительно один том актов по небольшому Гродненскому ритуальному процессу 1816 г. Но и тут прошел ряд заседаний в обсуждении мельчайших деталей вопросов об орфографии, примечаниях, указателях, библиографии и даже биографиях причастных к процессу русских чиновников. Я непрестанно напоминал о необходимости приступить к сути дела, к редакции текстов и составлению введения; мне вместе с председателем комиссии Платоновым поручено было написать историческое введение, но и тут пошли бесконечные прения о том, как обеспечить строжайшую «объективность» до того, чтобы не предрешать даже самый вопрос, существовали ли ритуальные убийства. Тут мне пришлось дать генеральное сражение. Я доказывал, что поскольку мы готовим научное издание, мы обязаны исходить из научно установленного факта, что не было ритуальных убийств, как не было злодейств со стороны ведьм, которых средневековые суеверы сжигали на кострах; я говорил, что мы призваны исследовать историю процессов, но не расследовать дело по существу. Мне возражали, что ввиду веры многих христиан в ритуальные убийства мы не должны давать им повода думать, что мы предрешили вопрос в отрицательном смысле. Слишком усердный Г. Красный, стараясь доказать свою объективность, предложил пригласить еще двух русских гебраистов для проверки порученного мне и ему: еврейских выражений в русском тексте документов, что было радостно подхвачено русскими членами. Кончилось тем, что после целого года заседаний (декабрь 1919—декабрь 1920) мы успели подготовить к печати только актовый текст одного тома (Гродненское дело) без введений, а печатать его нам не суждено было. Наша комиссия, числившаяся раньше в ведомстве Комиссариата просвещения, перешла в ведение еврейского отдела Комиссариата национальных меньшинств. Этот отдел (будущая Евсекция) послал из Москвы ревизоров для осмотра Еврейского университета и научных комиссий. Одним из ревизоров был киевский журналист Литваков{691}, только что перебежавший от Бунда к коммунистам (еще в 1919 г. он посетил меня по делу «Еврейской энциклопедии» и на мой вопрос категорически ответил, что он антибольшевик). В Москве решили объединить все научные комиссии в один еврейский исследовательский институт, но из этого проекта ничего не вышло и комиссии были просто закрыты.

Предо мною лежит теперь памятник наших заседаний — большой том протоколов с изложением прений в ритуальной комиссии. Неизгладимое впечатление осталось у меня от обстановки этих заседаний, вследствие ассоциации с одним переживанием давнего прошлого. Летом 1893 г. в Одессе я получил из Велижа от Л. Этингена большой фолиант сенатской записки по Велижскому делу, случайно найденный у частного лица. Я погрузился в чтение этих официальных актов и — до сих пор не могу забыть — чувствовал себя так, как если бы меня самого держали в инквизиционной камере, где пытали моих предков. А в 1920 г. я в самом помещении высшего суда, Сената, перелистывал десятки томов страшного процесса и видел среди вклеенных вещественных доказательств перехваченную переписку несчастных заключенных с своими семействами, часто писанные углем на лучинках записки с намеками к родным, застывшие слезы и заглушенные вопли жертв навета. Вот сижу в сенатском Архиве, в сенаторском кресле, и предо мною папка для бумаг с наклеенною фамилией сенатора, сидевшего раньше на этом месте, и под сводами старинного здания реют тени страшного былого, века Николая I, тени моих замученных братьев и сестер. А за стенами здания, на исторической Сенатской площади, маршируют красноармейцы, еле волочат ноги изголодавшиеся петербургские обыватели, и новая деспотия царит на месте старой...

Узник большевистского царства, я в это время имел только один раз общение с «потусторонним» миром Европы и Америки, но оно связано было с потрясающей трагедией. В мае в Петербург приехал член американской делегации для помощи разгромленным украинским евреям Г. Пайн{692}, которого пропустили в Россию как представителя еврейских рабочих союзов в Нью-Йорке. Он сообщил мне, что близко, в эстонском Ревеле, находится другой член делегации, профессор Еврейской теологической семинарии в Нью-Йорке Израиль Фридлендер, переводчик моих трудов на немецкий и английский языки, который не был допущен в советский Петербург. С нетерпением ждал я свидания с этим другом, с