Сочинения - Оноре Бальзак

– Вы, по-моему, выдающийся человек! – сказал Газональ.

Фроманто взглянул на провинциала, но не проронил ни слова, ничем не выдал своих чувств и вышел, ни с кем не простившись: несомненное свидетельство гениальности!

– Ну вот, кузен, ты только что видел олицетворение полиции, – сказал Леон провинциалу.

– Этот человек оказал на меня действие, способствующее пищеварению, – признался почтенный фабрикант.

Тем временем Гайар и Бисиу беседовали вполголоса.

– Я дам тебе ответ вечером, у Карабины, – громко сказал Гайар в заключение и, не взглянув на Газоналя, не попрощавшись с ним, снова уселся за письменный стол.

– Какой невежа! – воскликнул южанин, выйдя за порог.

– Его газета насчитывает двадцать две тысячи подписчиков, – сказал Леон де Лора. – Это – один из пяти влиятельнейших органов печати, и по утрам Гайару не до учтивости. Если уж нам нужно идти в палату, чтобы уладить дело кузена, давай выберем самый долгий путь, – закончил он, обращаясь к Бисиу.

– Изречения великих людей подобны позолоченным ложкам: позолота сходит от частого употребления, так и блеск афоризмов теряется от частых повторений, – заявил Бисиу. – Куда мы сейчас направимся?

– К нашему шляпочнику, отсюда до него рукой подать, – ответил Леон.

– Браво! – воскликнул Бисиу. – Если мы будем продолжать в том же духе, мы сегодня, пожалуй, не соскучимся!

– Газональ, – продолжал Леон, – ради тебя я подшучу над шляпочником, только будь важен, как король на пятифранковой монете; ты бесплатно увидишь редкостного чудака, человека, который от сознания собственного величия свихнулся. В наше время, мой милый, все жаждут славы, но многие вместо этого становятся смешными; отсюда – столько ходячих карикатур, совсем свеженьких…

– Но когда все прославятся, чем тогда можно будет выделиться среди прочих? – спросил Газональ.

– Чем? Глупостью! – отрезал Бисиу. – У вашего кузена орден, а я – хорошо одет, и все смотрят на меня…

При этом замечании, объясняющем, почему в Париже ораторы и другие выдающиеся политические деятели не вдевают больше орденские ленточки в петлицы фрака, Леон указал Газоналю на вывеску, где золотыми буквами значилось знаменитое имя: «Виталь, преемник Фино, фабрикант шляп» (а не шляпочник, как говорили в старину); объявления Виталя приносили газетам такой же солидный доход, как объявления трех продавцов целебных пилюль или миндаля в сахаре; вдобавок он был автором небольшого труда о шляпах.

– Друг мой, – сказал Бисиу, подводя Газоналя к роскошной витрине, – у Виталя сорок тысяч франков годового дохода.

– И он продолжает торговать шляпами? – завопил южанин, внезапно сжав руку Бисиу с такой силой, что едва не сломал ее.

– Ты сейчас сам увидишь, что это за птица, – ответил Леон. – Тебе нужна шляпа – ты получишь ее даром.

– Что, господина Виталя нет? – спросил Бисиу, не видя никого за конторкой.

– Господин Виталь правит в кабинете корректуру своего сочинения, – ответил старший приказчик.

– Что? Каков стиль?! – шепнул Леон своему двоюродному брату. Затем, обратившись к старшему приказчику, он спросил:

– Можно поговорить с ним, не опасаясь нарушить его вдохновение?

– Пригласите этих господ сюда, – произнес чей-то голос.

То был голос буржуа, голос человека, имеющего право быть избранным в палату, голос, в котором слышались влияние и богатство.

Вслед за тем в дверях соблаговолил показаться и сам Виталь; он был во всем черном; рубашка и украшенное бриллиантом жабо сияли ослепительной белизной. В глубине кабинета три приятеля разглядели красивую молодую женщину, сидевшую с вышиваньем в руках возле письменного стола.

Виталю можно было дать лет сорок; честолюбивые замыслы подавили в нем природную жизнерадостность. Он среднего роста, что является обычно признаком превосходного здоровья. Довольно полный, он следит за своей наружностью; он лысеет со лба и не огорчается этим обстоятельством, ибо это придает ему вид мыслителя. Жена смотрит на него и внимает ему с благоговением – видно, что она убеждена в гениальности и славе своего супруга. Виталь любит художников, но не потому, что понимает толк в искусстве, а из какого-то братского чувства; он сам себя считает художником и дает это почувствовать, упорно отказываясь от сего благородного звания и с обдуманной настойчивостью подчеркивая, что его занятие неимоверно далеко от искусства; все это делается для того, чтобы ему твердили: «Но вы ведь подняли шляпное дело до уровня науки».

– Ну как, придумали вы наконец для меня шляпу? – спросил пейзажист.

– Что вы, сударь, в две недели?! – воскликнул Виталь. – Да еще для вас!.. Двух месяцев и то мало, чтобы напасть на форму, которая подходила бы к вашему лицу! Видите – вот ваш литографированный портрет, он всегда здесь; я уже основательно вас изучил! Я не стал бы так стараться и для принца, но вы ведь больше, чем принц, – вы художник! И вы меня понимаете, друг мой.

– Перед вами – один из выдающихся наших изобретателей, – сказал Бисиу, представляя Газоналя, – человек, который был бы не менее велик, чем Жаккар, согласись он только ради этого отправиться к праотцам. – Наш друг, владелец суконной фабрики, открыл способ извлекать индиго из старых синих фраков; он пожелал познакомиться с вами, личностью поистине незаурядной, ибо вы ведь сказали: «Шляпа – это весь человек». Ваше изречение привело его в восторг. Ах! Виталь, у вас есть вера! Вы во что-то верите, вы страстно увлечены своим делом!

Виталь задыхался от приятного волнения, он даже побледнел.

– Встань, жена!.. Этот господин – князь науки.

По знаку мужа г-жа Виталь послушно встала. Газональ отвесил ей поклон.

– Буду ли я иметь честь подобрать для вас головной убор? – спросил Виталь с радостной готовностью.

– За ту же цену, как для меня, – заявил Бисиу.

– Разумеется! Я не притязаю на иное вознаграждение, кроме удовольствия быть иногда упомянутым вами. Господа! Вашему другу нужна живописная шляпа, вроде той, какую носит господин Лусто, – произнес Виталь, со значительным видом посмотрев на Бисиу. – Я подумаю над этим.

– Вы не жалеете трудов, сказал фабрикант провинциальный фабриканту парижскому.

– О, только для немногих – для тех, кто умеет ценить мое усердие. К примеру сказать, среди аристократии значение шляпы постиг лишь один человек – князь де Бетюн. И как это мужчины не понимают простой вещи, совершенно ясной женщинам; из всех предметов одежды прежде всего бросается в глаза шляпа! Почему они не подумают о том, чтобы изменить нынешний фасон шляп, прямо скажу – отвратительный! Но из всех народов мира французы особенно упорствуют в однажды содеянной глупости! Господа, я вполне сознаю все трудности! Я говорю сейчас не как автор сочинений на эту тему, где, думается, я сумел философски исследовать данный вопрос, нет, сейчас я говорю исключительно как шляпочник; только я один нашел способ хоть немного облагородить ужасные головные покрышки, которыми пользуются сейчас во Франции, – пока мне еще не удалось окончательно ниспровергнуть их.

Он показал им уродливую современную шляпу.

– Вот – враг, господа, – заявил он. – И подумать только, что самый остроумный народ в мире соглашается носить на голове этот обломок печной трубы, как выразился один из наших писателей. Вот все изгибы, которые мне удалось придать этим безобразным линиям, – прибавил он, показывая одно за другим свои творения. – Но хотя, как вы сами видите, я умею приноравливать их к самым различным типам: вот, например, шляпа врача, эта – бакалейщика, эта – денди, далее – шляпа художника, эта – человека тучного, а та – человека тощего, – все они отвратительны! Постарайтесь уловить мою мысль до конца!

Он взял в руки широкополую шляпу с низкой тульей.

– Вот шляпа, которую в свое время носил выдающийся критик Клод Виньон, человек независимый, изрядный кутила… Затем он поладил с правительством, его назначили профессором, библиотекарем; сейчас он пишет только в «Деба», его сделали докладчиком Государственного совета, он получает шестнадцать тысяч жалованья и четыре тысячи зарабатывает в газете; у него орден… Отлично! Вот его новая шляпа!

И Виталь показал шляпу, формой и изгибами приличествующую человеку вполне благонамеренному.

– Вам следовало бы сделать для него шляпу полишинеля! – воскликнул Газональ.

– У вас, господин Виталь, гениальная голова по части головных уборов, – заметил Леон.

Виталь поклонился, не поняв насмешки.

– Не можете ли вы мне объяснить, – спросил Газональ, почему ваши магазины по вечерам закрываются позже всех других, даже позже, чем кафе и кабачки? Меня это сильно заинтересовало.

– Во-первых, наши магазины очень выигрывают при вечернем освещении, а кроме того, на десять шляп, проданных днем, вечером приходится пятьдесят.