Заповедник для академиков - Кир Булычев

— Хороший писатель. Его уже переводят на иностранные языки. Но его творчество вызывает у нас некоторые сомнения. Почему? А потому что в своей повести «Капитан Дикштейн» он с сочувствием описывает Кронштадтский мятеж, восстание оголтелых левых эсеров против нашего рабоче-крестьянского правительства. — Последние слова получились с отличным ленинским грассированием — Андрей чуть было не похвалил Фрея. — А вот про вас, Андрей Сергеевич, мы ничего не знали.

— Плевали мы на тебя, если бы не чемодан, — пояснила Антонина.

— Вы пришли ко мне на помощь, — сказал Фрей. — И вам, наверное, показалось — какие неблагодарные люди!

— Я это пережил.

— А вот мы не пережили, — сказал Бегишев. — Какого черта в наши дни человек кидается за чужим чемоданом? Значит, он дурак или провокатор.

— Дурак, — признался Андрей.

— А где вы работали до института археологии?

— В разных местах, — сказал Андрей.

— И не сидели? — вмешался Фрей.

Они втроем по очереди задавали вопросы, сразу отрезвев. Они с трудом могли дождаться очереди — как будто в тире с одним ружьем на всех: оживившийся Бегишев, помолодевшая Антонина и выросший на голову Фрей. Алик тем временем убрал осколки, откуда-то достал новые бутылки и открыл их. Никто, кроме Андрея, не обращал на него внимания!

— А что вы делали в Бирме? — спросил Фрей.

— Это было давно. Я там участвовал в раскопках.

Хорошо, если они не очень тщательно копали — могли бы узнать нечто лишнее.

— Почему именно вы?

— Потому что я знаю иностранные языки.

— Зачем вам это понадобилось?

— У меня способности к иностранным языкам. И диплом. Не знаю, что вас больше устраивает.

— Не иронизируйте, — заметила Антонина. У нее оказался наибольший опыт (или способности) к допросам. — Мы спрашиваем дело.

— Мы спрашиваем дело, — подтвердил Маннергейм, который не принимал участия в допросе, а подливал себе пепси-колу из большой пластиковой бутылки и заедал конфетами.

— И мы хотим вам доверять, — сказала Антонина.

— Вы слишком добры ко мне.

— Опять ирония?

— Я так неудачно устроен.

— А если бы вы знали, батенька, — сказал Фрей, — что мы ставим себе целью возвращение социалистического общества в нашу страну, как бы вы к нам отнеслись?

Теперь надо было ответить убедительно. Они тебя слушают, они смотрят, они нюхают воздух, который тебя окружает, они — стая, готовая тебя растерзать или отодвинуться, чтобы уступить тебе место у растерзанной антилопы. Ну, отвечай!

— Это никого не касается.

— Но почему? Не стесняйся. — Фрей мог быть убедительным, даже трогательным, когда нужно. — Говори.

— Я рос и воспитывался в коммунистической семье… — сказал Андрей медленно, запинаясь. — Я был комсомольцем, я во многом сомневался… и были сложные времена.

— Так, — согласился Фрей. — Ты прав.

— Перелом мне… перелом дается непросто.

— Нам всем непросто! — сказала Антонина.

Бегишев уже несколько минут молчал. Смотрел на Андрея, словно гипнотизировал, оценивал, проверял, но рта не раскрывал.

Андрей отпил из бокала. Водка у них была хорошей.

— Мне нужно жить спокойно, мне нужно, чтобы на улицах было безопасно, чтобы не царили злость и беззаконие…

— Нам тоже это нужно, товарищ, — сказала Антонина, вложив в слово «товарищ» ритуальное содержание.

Андрей все более увлекался, входил в роль, которая была тем более несложной, что ему почти не приходилось изобретать. Вопрос заключался лишь в том, что же они хотели от него услышать.

— И когда я увидел, как у пожилого человека какой-то мерзавец утянул чемодан… ну, наверное, каждый из вас сделал бы то же самое…

— Нет, — сказал Бегишев, — если ты не провокатор, то тогда мало кто в наши дни так поступает.

— Есть еще люди, — сказал Фрей, и его голос дрогнул.

— А может, это случилось потому… вы меня простите, — продолжил Андрей, — что вы показались мне очень похожим на одного человека.

— И на кого же, если не секрет, товарищ?

— На Владимира Ильича Ленина, — ответил Андрей.

— Правда? — спросила Антонина.

— А разве вы этого не замечали? — пришла очередь удивиться Андрею.

— А в самом деле, — после некоторого раздумья сделал подобное же открытие Бегишев.

— Если бы наш Владимир Иванович не был похож на Ильича, ты и не побежал бы за преступником? — спросила Антонина.

— Не знаю, — признался Андрей.

— Вот теперь самое время выпить, — сообщил Бегишев.

И все с облегчением оттого, что допрос пока закончился и все обошлось, налили себе побольше и выпили по последней, которая вовсе не была последней.

Андрей давно столько не пил, к тому же не был уверен, что его новые знакомые так уж искренне желают напиться с ним наравне. Им он нужен пьяный: может, допрос и закончен, но разговор — нет. Так что не исключено, что неровный самолетный шум в голове и раздвоение предметов в глазах — следствие неких добавок… ну и черт с ними. Главное — помнить урок пана Теодора: «Если тебя испытывают добрыми русскими алкогольными методами — в России всегда предпочитают этот способ иным, — помни, что ты любишь людей, которые тебя спаивают, что они лучшие твои друзья. Конечно же, ты не можешь огорчить их, допуская в тайники своей темной души. Но любовь пускай тебя переполняет. Не мешай ей».

«…Я люблю эту грубоватую, но неглупую и привлекательную Тоню… и Бегишева… Бегишев, я тебя разгадал, ты вовсе не такой злой, каким хочешь показаться… А Ленин — Ленин наш вождь. Он и сегодня мой вождь, как и вождь всех трудящихся нашей планеты…» Разум Андрея знал, что притворяется, и это почему-то нужно… Он хочет поделиться с Антониной своим чувством к Лидочке… «Ого, сколько они в меня вкатили! Пора валиться с дивана, чтобы дать возможность отвести меня домой, в надежде на то, что Алеша еще не вернулся. Им так хочется покопаться в моих вещах… Все, я отключаюсь, не переставая лепетать о любви к России… Где ты, Алик? Ведите меня!»

Вели его, кажется, Алик с Маннергеймом, а Антонина шагала сзади. Время было позднее, депутаты и спонсоры, утомленные первым днем круиза, уже разошлись по каютам, лишь из музыкального салона доносился низкий хрипловатый голос Дилеммы Носатовой… нет, Кафтановой. «Как ее зовут? Алик, как эту певицу зовут? Революция? Спасибо, мальчик».

— Ты сам постучи, — сказала Антонина.

— Нет, — сказал Андрей, — пускай сначала ваш Оппенгеймер скажет, есть там кто-нибудь? Пускай скажет, раз он экстрасенс.