Стальное зеркало - Анна Оуэн

Он добрался до места, вернее, почти до места — и остановился. Купил лимонную льдинку у уличного продавца, простое смешное изобретение. За ним никого не было. Может быть, пустая предосторожность — за эти полтора дня он ни разу не ловил на себе неправильных взглядов, не ощущал чужого внимания — но репутация и жизнь синьора Петруччи стоят того, чтобы лишний раз о них позаботиться.

Нет. Никого. Рядом, в переулке — дом с белыми стенами и тяжелыми темно-коричневыми ставнями, с высоким крыльцом. На стене несколько надписей углем, еще не забеленных слугой. Одно признание в любви, два оскорбления. Совершенно случайные надписи, ни одна не таит в себе предупреждения.

Лед таял во рту, зубы сводило от холода, вернее, должно было сводить — а было ли что-то на самом деле? Казалось, если он забудет о льдинке, то все остальное просто исчезнет, ни голове, ни телу не до того.

Здесь, конечно, не умеют следить по-настоящему. В Галлии умеют, в Аурелии, про Альбу и говорить нечего. Прицепятся малой соринкой, пылинкой, тополиным пухом к подолу, ты и не видишь неприметного человечка — а он тебя видит. Потому что учатся. Как учат фехтовать, торговать… читать и писать, в конце концов. Как становиться хвостом, как снимать с себя хвосты. В Роме же… некоторые нанимают себе умельцев, но большинство превращает слежку и простой сбор сведений в войну регулярную или иррегулярную. С шумом, громом, погонями, рубкой — так, чтоб весь Город знал, что одно семейство ищет человека из другого семейства. Как найдет — тут и вовсе древние ромеи позавидуют, гладиаторские бои без такого грохота проходили. Редко, редко бывает иначе. У нынешних владык Ромы умелых слуг мало. Все больше толедская молодежь, вольная рота на отдыхе…

Этих за собой не заметить, себя не уважать. Но все же… по земле ходят осторожные люди. Все неосторожные в раю.

Никого.

Виченцо Корнаро проходит, вернее проталкивает себя сквозь толпу, еще на тридцать шагов. И оказывается прямо перед дверью дома. И стучит. Ему незачем заходить с черного хода. Он одет куда скромнее и строже, чем подобает его истинному положению, но прилично. Как раз для наружного, парадного входа. Ему открывают, провожают наверх. У синьора Петруччи, конечно же, есть слуги — или хотя бы слуга. Не угадал: служанка, худая высокая старуха в темном платье. Чем-то похожа на самого хозяина…

Корнаро просит передать хозяину, по каким делам прибыл — и спустя несколько мгновений оказывается в кабинете. В кресле. С кружкой белого вина. Неплохого. Холодного как глаза сиенца.

— Прежде чем вы объясните мне суть вашего дела, я хотел бы предупредить — за моим домом следят. Господин Уго ди Монкада заподозрил меня — я полагаю, он сам не понимает в чем — и решил не спускать с меня глаз, пока я в городе. Его подозрения не носят серьезного характера, если бы носили, он бы меня убил, тем более, что я дал ему повод… но тем не менее, вас видели. И видели те самые люди, которым приказом Его Святейшества было выдано подробное описание вашей внешности. Так что, скорее всего, придя сюда открыто, вы подписали приговор нам обоим. Теперь я вас слушаю.

Виченцо прикрывает глаза. Под веки словно песка насыпали. Сколько он уже не спал по-настоящему? Еще до первого пожара в Картахене стало не до сна. Час, другой — а потом дела. Вот и доигрался. Сначала одна неудача, потом вторая, сокрушительная… и финальная ошибка. Сколько у них двоих еще есть? Если следят люди Уго, может быть, пара часов, может быть, десяток — до темноты. Нужно же было так промахнуться. Приговор Корнаро уже подписан, кто его приведет в исполнение, когда — не слишком важно; была надежда отсидеться подальше, по ту сторону Средиземного моря, но теперь и ее нет. А вот синьора Петруччи Виченцо погубил по собственной глупости и неосмотрительности. Стыдно…

В других обстоятельствах Корнаро попробовал бы спорить — он никого, совсем никого не заметил. Но слишком хорошо знал, что подобное возможно: да, был на взводе, настороже, вот только все это могло оказаться иллюзией. Да и следили не за ним — за домом. Нужно было выспаться прежде чем мчаться сюда.

— Когда меня начали искать люди Папы? — сначала герцог Ангулемский, теперь семейство Корво. Многозначительная последовательность…

— Вчера. Вы прибыли удивительно вовремя, чтобы дать им возможность отличиться перед Его Святейшеством, но едва ли на самом деле перед Александром лично. Думаю, что описание и приказ прибыли из Орлеана.

— Маршал поделился с новым родичем? — И, судя по разнице в сроках, поделился не сразу. Что же там случилось?

— Если маршал — это, пожалуй, не худший из вариантов. Но маршал начал вас здесь искать с первых чисел июля, еще до моего отъезда. Тайно. И, кажется, продолжает. А люди Папы делают это явно со вчерашнего дня. Интересная загадка, не находите?

— Крайне интересная. Я не мог бы выразиться лучше, — иногда манеры синьора Петруччи очень раздражают. Раздражают, пока не вспоминаешь, что ты его только что убил, а он на тебя даже не обиделся. — Я получил почту из Венеции. Мне приказано — приказано — не возвращаться. Мне сказали, что если я вернусь, Его Величество потребует моей головы. Дом меня, естественно, не отдаст — и окажется в тяжелом положении…

— Я еще не получил новостей из посольства. Мои голуби летают чуть медленнее, чем голуби Корво. Завтра-послезавтра я буду знать, что именно там случилось. Кстати, маршал отчаянно искал другого своего родича, того самого, знакомого вам. С того же времени, что и вас, только не на юге. Наводит это вас на какие-нибудь мысли?

— Наводит. Знают ли ваши голуби, где находится мэтр Кабото? До последнего времени он должен был быть в Лионе.

Синьор Петруччи встает, описывает круг по кабинету, поправляет крышку на чернильнице. Он, кажется, болен — или был болен. Так двигаются, когда все еще не рискуют доверять телу.

— Из Лиона он неожиданно пропал в первую декаду июля. Куда он направился, с кем, при каких обстоятельствах — я пока не знаю. Я сам был в отъезде и вернулся только позавчера. Кстати, его герцог Ангулемский разыскивал тоже — и опять же не здесь. В Арелате его искали. И, кажется, перестали. Я, кстати, подозреваю, что в ближайшее время мэтр Кабото где-нибудь объявится. Целиком или частично.

— Нет, — сознается Виченцо, — я не могу ничего понять. Чем больше узнаю, тем больше путаюсь.

Наверное, только безумец будет разбираться в обстоятельствах на пороге смерти — но чем еще прикажете заниматься? Рыдать и рвать на себе волосы? Пуститься во все тяжкие с ромскими шлюхами? Пошло и неинтересно. Загадка, как высказался Петруччи, куда привлекательнее. Сиенец был всецело прав — просто быстрее взял себя в руки…