Гоголь. Соловьев. Достоевский - К. Мочульский

Черновые тетради позволяют нам предположить, что первоначально революционному народничеству 70–х годов отводилось гораздо более важное место в романе. Автор проектировал столкновение подростка с кружком Дергачева. Он записывает: «У Долгушина его тоже сочли шпионом, но оказался другой. А подросток все‑таки был обижен подозрением и с оскорбленной душой со всех сторон не знал, к кому пойти». В романе самодовольный теоретик Васин посещает собрания у Дергачева, но идейно с ним не связан. В черновике он характеризуется как нигилист и революционер, «Васин (идеальный нигилист) — образец разума и логики (и сердца) в крепкой дури. Васин говорит: хоть революция и ни к чему теперь у нас не послужит, но все‑таки, т. к. иначе заниматься нечем, надо заниматься революцией. Выгоды прямой никакой, разве та, что идея поддерживается, примеры указываются и получается беспрерывный опыт для будущих революционеров. Это уже одно стоит того, чтобы не покидать идею. Разом ничего не делается; по несчастью я, кажется, один из наших признаю эту идею, а то все у нас, коль завяжут общество, так уж с непременною целью достигнуть разом всего вдруг: и в это верят. До того верят, что если бы не верили, то не начинали бы дела… Я не верю, но начинаю. Я в будущее верю. А,, впрочем, что же и делать, кроме революции, когда, кроме нее, совсем нечего делать». Достоевский подмечает новый психологический тип революционера–националиста, логика, практика. В дальнейшем ему суждено было преуспеть и победить старый тип — энтузиаста–мечтателя. На смену утопическому социализму французской школы шел «научный» немецкий марксизм. Увлечение техникой и индустриализацией будущего большевизма предугадано в следующей замечательной записи: «Между молодым поколением не забыто лицо молодого человека, богатого помещика, учившегося в работниках у немцев на фабрике,, на техническом заводе. Был на сходке у Долгушина: «Я вам советую, господа, обратить внимание на техническую часть и заняться техникой». — «Служить машине?» — «Нет, господа, примись у нас по всей России хотя бы только одна техническая часть хорошо, то уже произойдет переворот, революция, несравненно сильнейшая и успешнейшая, чем все ваши обращения к народу».

Эти пророческие слова были написаны в 1874 году!

***

Прототипом Дергачева послужил Достоевскому революционер–народник Долгушин, прототипом Крафта — студент Крамер. И. И. Лапшин объяснил происхождение этого антипода Шатова[134]. В воспоминаниях А. Ф. Кони рассказывается о студенте Крамере, который постоянно выступал оппонентом профессора Б. Н. Чичерина. Он покончил с собой, т. к. пришел к заключению, что русский народ никакой исторической будущности не имеет и предназначен лишь служить удобрением для более молодых народов, которые, вероятно, придут с Востока. Перед самоубийством он записал в дневнике: «Скоро 12 часов! Все готово. У меня легкий озноб и я немного зеваю, но совершенно спокоен. Хотел выпить коньяку, но вино, говорят, усиливает кровотечение, а я и без того здесь напачкаю. Какая плохая книга «Анатомия» До ндерса! Два больших тома убористой печати, а нельзя найти, как с точностью определить место сердца. Сейчас 12 часов. Мне некому послать последнее прости и не о ком вспомнить с благодарностью. Есть один человек, к которому, умирая, я чувствую глубокое уважение. Это бывший московский профессор Борис Николаевич Чичерин. Если тот, кому в руки попадет этот дневник, найдет возможным сообщить ему об этом, то я прошу его это сделать. По ра!!» И Кони прибавляет: «Вдоль этой страницы дневника протянулась засохшая струйка брызнувшей крови».

На основании этих фактов писатель создает незабываемый образ идйного самоубийцы. Подросток встречает Крафта в кружке Дергачева. «Крафтово лицо, — говорит он, — я никогда не забуду. Ни какой особенной красоты, но что‑то, как бы уж слишком незлобивое и деликатное, хотя собственное достоинство так и выставлялось во всем. Двадцати шести лет, довольно сухощав, росту выше среднего, белокур, лицо серьезное, но мягкое: что‑то во всем в нем было такое тихое». Дергачев сообщает кружку об идее Крафта: «Он (т. е. Крафт), вследствие весьма обыкновенного факта, пришел к весьма необыкновенному заключению, которым всех удивил. Он вывел, что русский народ есть народ второстепенный, которому предназначено послужить материалом для более благородного племени, а не иметь своей самостоятельной роли судьбах человечества. Ввиду этого, может быть, и справедливого своего вывода, г–н Крафт пришел к заключению, что всякая дальнейшая деятельность всякого русского человека должна быть этой идеей парализована, так сказать, у всех должны опуститься руки». Крафт — идейная антитеза к Шатову; тот страстно верит в призвание России, этот так же решительно его отрицает. Первый живет и дышит идеей русского мессианизма, второй потерял в нее веру — и убивает себя. О Шатове говорится, что он корчится под камнем придавившей его мысли; так же характеризуется и Крафт. Ва cmi отзывается о нем: «У' Крафта не один логический вывод, а так сказать, вывод, обратившийся в чувство. Не все натуры одинаковы: у многих логический вывод обращается иногда в сильнейшее чувство, которое захватывает все существо…»Но Крафт не только идейно связан с Шаговым: он напоминает его и наружностью и характером. Оба они тихие, застенчивые, задумчивые и нежные.

Самоубийство студента Крамера служит писателю материалом для рассказа о самоубийстве Крафта. Васин сообщает подростку: «Крафт застрелился из револьвера вчера, уже в полные сумерки, что явствовало из его дневника. Последняя отметка сделана была в дневнике перед самым выстрелом, и он замечает в ней, что пишет почти в темноте, едва разбирая буквы: свечку же зажечь не хочет, боясь оставить после себя пожар. «А зажечь, чтобы выстрелом опять потушить, как и жизнь мою, не хочу», — странно прибавил он чуть не в последней строчке…» Подросток просит Васина вспомнить еще какую‑нибудь запись из дневника самоубийцы, и тот припоминает несколько строк, примерно за час до выстрела, о том, «что его знобит и что он, чтоб согреться, думал выпить рюмку, но мысль, что от этого, пожалуй, сильнее кровоизлияние, остановила его».

Достоевский меняет час самоубийства: вместо 12 часов — сумерки; прибавляет деталь со свечой — и этим подчеркивает символический смысл смерти: Крафт «тушит» свою жизнь, как свечу; наступает мрак ночи и смерти.

Крафт противоположен Шатову и параллелен другому идейному самоубийце — Кирилову. Герой «Бесов» потерял веру в Бога и без Бога жить не может. Крафт не может жить без веры в Россию. Оба приходят к самоубийству логическим путем. Но, сравнивая описание этих двух смертей, мы снова убеждаемся в различии художественной тональности «Бесов» и «Подростка». Сцена самоубийства Кирилова полна невыносимого ужаса; гибель Крафта изображена в мягких, лирических тонах. Первой предшествует безобразно–циничная борьба «человекобога» с Петром Верховенским, второй — поэтически–печальная беседа «жертвы идеи» с подростком.

В творчестве Достоевского «Бесы» — ад, «Подросток» — чистилище.

* * *

Композиция романа «Подросток» основана на тех же законах «выразительного искусства», по которым строятся все «романы–трагедии». Мы находим в нем концентрацию действия вокруг главного героя, драматическое развитие фабулы и приемы занимательности. Но писатель не повторяет себя: композиционная схема, выработанная в «Бесах», переосмысляется и приобретает новое художественное значение. Эпиграфом к роману можно было бы поставить слова Гамлета: «Распалась связь времен». Человечество ушло от Бога и осталось одиноким на земле. Вместе с идеей Бога распалась и идея всеединства мира. Человечество не составляет более -единой семьи, все обособились, братское общение заменилось враждой, гармония — «беспорядком».

В прежних романах автор изображал судьбу человека «смутного времени» (Раскольников, князь Мышкин, Ставрогин), его занимала проблема сильной личности, потерявшей Бога и выпавшей из старого христианского миропорядка. В гениальных символах показал он страшную его свободу и трагическое одиночество. В «Подростке» он ставит вопрос не об отдельном человеке, а о человеческом обществе. Может ли человечество устроиться на земле без Бога. Эта религиозно–социальная идея предопределяет собой построение романа. Кризис общения показан в той органической ячейке, из которой вырастает общество, — в семье. Роман задумывается в форме «семейной хроники». Так же как и в «Бесах», действие концентрируется вокруг героя, но личность Версилова раскрывается иначе, чем личность Ставрогина. Герой «Бесов» связан с другими действующими лицами только идейно; личность Версилова включает в себя всю историю своего рода; она соборна. Ставрогин — идейный центр романа; Версилов — центр жизненный. Он родоначальник, отец и муж. Его трагическая судьба определяет участь его двойной семьи, его раздвоение переходит в раздвоение детей. Принцип концентрации действия вокруг героя получает новое, более глубокое обоснование. Действующие лица связаны с Версиловым натуральными кровными узами: они его дети или родственники. Шатов, Кирилов, Петр Верховенский — воплощенные идеи Ставрогина; Аркадий, Лиза, Анна Андреевна — части души Версилова, плоть от его плоти. Конфликты «Бесов» выражаются в борьбе учеников с учителем; конфликты «Подростка» — в раздоре между отцом и детьми. Идейная драма переходит в семейную трагедию.