Гоголь. Соловьев. Достоевский - К. Мочульский

***

Но исповедь подростка — только «история его первых шагов». «Мятеж страстей» и испытание свободы — это его education sentimentale. В заключение к своим запискам он пишет: «Дописав последнюю строчку, я вдруг почувствовал, что перевоспитал себя самого. Старая жизнь отошла совсем, а новая едва начинается». Аркадий посылает автобиографию своему старому воспитателю Николаю Семеновичу и тот отвечает ему: «Да, Аркадий Макарович, вы член случайного семейства… О, когда минет злоба дня и настанет будущее, тогда будущий художник отыщет прекрасные формы даже для изображения минувшего беспорядка и хаоса!»

«Бесы» кончаются всеобщей гибелью; Россия представляется писателю больным, одержимым бесами; беспросветная ночь озарена пожаром смуты. «Подросток» завершается верой в новую жизнь, в новый идеал красоты. Достоевский мечтает найти «прекрасные формы» и создать искусство для изображения современного хаоса. «Беспорядок» — только этап развития; Аркадий не погиб в хаосе: опыт перевоспитал его и закалил для новой жизни. После ада («Бесы») и чистилища («Подросток») писатель задумывает поэму о рае («Братья Карамазовы»). Смерть прерывает его восхожденье в самом начале.

***

Тема подростка подводит нас к теме главного героя романа — Версилова. Мы не можем приблизиться к нему другим путем: отец открывается нам через сознание сына. Для нас Версилов не существует объективно: мы видим его только глазами Аркадия, как образ его творческого воображения. Сначала сын враждебен отцу — и лицо отца представляется нам двусмысленным и порочным; по мере их сближения, образ отца яснеет и вырастает в красоте. Общение Версилова с подростком Достоевский с гениальной прозорливостью изображает как духовное единство, мистическое сочетание «я» и «ты». В отце сын разгадывает свою собственную загадку и вместе:. с тем загадку человека: он понимает не только всеединство, но и вселенскость личности. Раздвоение подростка, как в зеркале, отражается в раздвоении Версилова; его жажда благообразия находит в нем идеал красоты; его страстям отвечает «фатальная» страсть отца. Познание отца проходит этапы, соответствующие жизненному опы ту и духовному состоянию познающего сына. И только в конце романа перед взрос лым и перевоспитавшим себя Аркадием —отец предстает во весь ростПервая встреча ребенка с незнакомым отцом глубоко символична. Версилов является ему как сияющее видение в ореоле красоты и благородства. «Я, как сейчас, вас вижу тогдашнего, — вспоминает Аркадай, — цветущего и красивого; какие у вас были удивительные волосы, почти совсем черные с глянцевитым блеском, без малейшей сединки: лицо матово–бледное, горящие и темные глаза и сверкающие зубы, особенно когда вы смеялись». Как запомнились десятилетнему мальчику все подробности его костюма: темно–синий бархатный пиджак, шейный шарф цвета со льферино, рубашка с алансоновскими кру жевами! И «образ красоты» навсегда пронзил его сердце. Версилов — такой же красавец, как Ставрогин, но красота его не мертвая маска, а страстная напряженная жизнь. Как бы ни раздваивался и ни искажался впоследствии этот образ, печать благородства не изгладится на нем. Ставрогин предается духу небытия, Версилова спасает «горячее сердце». Недаром мальчик впервые видит отца на театральных под мостках в роли Чацкого. Версилов — духовный сын пылкого героя «Горя от ума». Он такой же мечтатель без роду и племени, такой же чужестранец на своей земле, такой же вечный скиталец. У него тоже «ум с сердцем не в ладу».

Два лика Версилова воплощены в двух женских фигурах, стоящих по обе его сто роны: у героя двойная жизнь, двойная любовь. Жену свою, Софью Андреевну, он любит глубокой сострадательной любовью; к Катерине Николаевне Ахмаковой влечется непреодолимой страстью. Первая любовь изображена отчетливо, освещена ярким светом, вторая погружена в сумрак и только в развязке вспыхивает ослепительным и гибельным пожаром. Художественный прием двойного освещения проведен через весь роман. Любовь к Софье Андреевне, «маме», — это день Версилова; страсть к Ахмаковой — его ночь. Первая — его свободное самоопределение и ра достная жизнь; вторая — «фатум» и со блазн гибели. Молодой вдовец, помещик, приезжает в свою деревню и сходится с восемнадцати летней крестьянкой, только что выданной замуж за старого садовника Макара Ивановича. Она не была красавицей, и увлечение Версилова не объясняется развращенностью и «крепостным правом». Да и увлечения никакого не было. Он сам не понимал, как это вышло. На вопрос сына отец «однажды промямлил как‑то странно, что мать его была одна такая особа из незащигйенных, которую ие то, что полю бишь — напротив, вовсе нет, а как‑то' вдруг почему‑то пожалеешь за кротость что ли, впрочем, за что? Это никому неизвестно, но пожалеешь надолго, пожалеешь и привяжешься». Эта любовь–жалость сильнее самой огненной страсти, происхождение ее мистично. Она — земное отражение небесной тайны. Полуграмотная, бессловесная, тихая, кроткая, Софья Андреевна не останавливается перед изменой мужу, берет на свою душу грех, потому что так надо: Версилов от века предопределен ей в спутники, она его небесная подруга. Само имя ее — София — таинственно значительно. В бедной крестьянке–сироте живет образ Вечной Женственности, Софии Премудрости Божией. Макар Иванович отпускает жену с барином и становится странником. Раз в три года навещает ее; относится к ней с отеческой нежностью и каким‑то загадочным уважением. «Странная связь» Версилова с «незащищенной» сироткой сюжетно связана со «странной» женитьбой Ставрогина на хромоножке. Софья Андреевна — такой же мистический образ, как и Марья Тимофеевна. Она тоже — душа мира. Психея, томящаяся в плену зла и жаждущая спасителя. Вина Марии Тимофеевны обозначена символически: она «дурочка» и хромоножка; вина Софьи Андреевны определена психологически: грех по отношению к «праведному» мужу Макару Ивановичу Даже наружностью мать подростка удивительно похожа на жену Ставрогина. «Лицо у ней было простодушное, но вовсе не простоватое, немного бледное, малокровное. Щеки ее были очень худы, даже ввалились, а на лбу сильно начинали скопляться морщинки, но около глаз их еще не было, и глаза, довольно большие и открытые, сияли всегда тихим и спокойным светом… В лице ее вовсе не было ничего такого грустного или ущемленного; напротив, выражение его было бы даже веселое, если бы она не тревожилась так часто». Это почти портрет Марии Тимофеевны. Хромоножка связана с монастырем, церковным укладом, странницами–пророчицами. Софья Андреевна соединяется в воспоминаниях сына с деревенской церковью и Чашей со Святыми Дарами. Высоко над ее головой через купол пролетает голубь. Так символизируется ее духоносность. Если Софья Андреевна сопоставляется с Марией Тимофеевной, то Версилов резко против оставляется Ставрогину. Божественный свет, горящий в его спутнице, не возбуждает в нем дьявольской злобы; он чувствует ее духовное превосходство и преклоняется перед ним, несмотря на всю свою скептическую насмешливость. О своей семейной жизни он деланно–иронически рассказывает сыну: «Мы все наши двадцать лет с твоею матерью прожили молча… Главным характером всего двадцатилетия связи нашей было — безмолвие… Смирение, безответность, приниженность и в то же время твердость, сила, настоящая сила, вот характер твоей матери. Заметь, что это лучшая из всех женщин, каких я встречал на свете». И Версилов прибавляет, что сила эта от народа. Ему, оторвавшемуся от почвы русскому скитальцу, противостоит в женекрестьянке «великая живучая сила» русского народа. Софья Андреевна не только носительница религиозного начала, но и воплощение народной души. В ее образе видит Достоевский свою святыню, мистическую Россию. Благословенный образ русской матери — высочайшее создание писателя. Выгнанный с позором из игорного дома, Аркадий, замерзая на улице, вспоминает свою мать. Она навещает его в пансионе Тушара, приносит узелок с гостинцами. Мальчик стыдится своей бедной гостьи. «Искоса только я оглядывал ее темненькое старенькое платьице, довольно грубые, почти рабочие руки, совсем уж грубые ее башмаки и сильно похудевшее лицо». Уходя, мать просит Тушара и его жену «не оставить сиротки, все равно он что сиротка теперь, окажите благодеяние ваше» и со слезами кланяется им глубоким поклоном, как кланяются «из простых». Потом прощается с сыном: «Ну, Господи… ну, Господь с тобой… ну, храни тебя ангелы небесные, Пречестная Мать, Николай Угодник. Господи, Господи! — скороговоркой повторяла она, все крестя меня, все стараясь чаще и побольше положить крестов: «голубчик ты мой, милый ты мой»… И она дарит ему синенький клетчатый платочек с крепко завязанным на конце узелочком, в котором четыре двугривенных.

Этот образ матери, скорбящей и смиренной, почти икона.