…Началось в Республике Шкид - Евгения Путилова

Естественность и простота, составляющие главную суть характера героя, отнюдь не сводятся к какой бы то ни было прямолинейности: Петр Трофимов у Пантелеева прежде всего человек. Он может испугаться, он может струсить, он может загрустить. Какая лирическая интонация звучит в его голосе, какие совсем новые слова появляются у него, когда перед ним отрывается мир тополей, садов, просторов. «Ах, какая природа!.. <…> А воздух такой чудный! Яблоком пахнет. А небо такое синее — даже синее Азовского моря! Ну, прямо всю жизнь готов любоваться!» Беспредельная грусть слышится в его словах, когда ему кажется, что наступают его последние минуты: «Никогда мне, товарищи, не забыть, как я тогда шел, что думал и что передумал». Выдержав удары шомполами, он тут же может заплакать слезами обиды, увидев (ему показалось, как его собственный язык на полу лежит, и уже совсем настоящими горькими слезами он плачет, когда рядом с ним погибает спасший ему жизнь бывший мамонтовец Зыков. И опять новые слова, выдающие таящийся глубоко в душе запас нежности, человечности:

«Я говорю:

— Зыков!.. Да брось… не журысь!.. все ладно будет».

Первоначальное представление о своеобразном красноармейском Иванушке-дурачке не ушло, но дополнилось множеством других черт. В итоге читатель встречается с характером подлинно человечным, веселым и героическим.

К Пете Трофимову Пантелеев вернулся еще раз, когда в 1934–35 годах готовил сценарий для «Одесской фабрики дитячих та юнацьких фiльмiв». Герой этого сценария, директор мебельной фабрики Трофимов, бывший буденовец, поехал разыскивать сына своего погибшего на фронте друга Зыкова. В поезде его ограбили, и долгое время он путешествует босиком и с портфелем. Каким-то образом он попадает к беспризорником, а те помогают ему напасть на след Зыкова-младшего, тоже бывшего когда-то беспризорным. Но пока шли поиски Зыкова-младшего, его судьба уже переменилась, он успел вырасти, кончить военное училище и стать красным кавалеристом. В сценарии было много комического, эксцентрики. И Многое из незабываемых впечатлений писателя, полученных во время его южных скитаний в конце 1924 года, когда уже после Шкиды судьба снова свела его с беспризорным миром. О том, как создавался сценарий, писатель рассказал в очерке «Гостиница Лондонская».

«Пакет» был инсценирован и долгие годы шел на сцене московского ТЮЗа. Перед войной снимался фильм «Пакет», роль Буденного сыграл сам маршал. Много лет спустя по «Пакету» на «Мосфильме» был снят телевизионный фильм, он получил первую премию «Злата Прага» на международном кинофестивале телевизионных фильмов в Чехословакии.

Глава 7

«Завтра — оно завтра будет»

У меня растут года…

Когда Пантелеев был еще молодым человеком, у его двоюродной сестры Иры появился ребенок. Девочка. И он сразу без памяти полюбил свою маленькую двоюродную племянницу. Казалось, она восполнила то, чего ему так не хватало: детского крика, детского смеха, даже детского плача, — потому что он всегда очень любил детей.

Для новорожденной племянницы Алексей Иванович снимал дачу, вощился, играл с нею. Единственное, что ему не нравилось, — это то, что девочку назвали так же, как маму, Ириной. Как раз в это время М. Зощенко прочел ему свой новый рассказ. Там молодая мать, укачивая новорожденного ребенка, говорила: «Ах ты, мой ангел! Ах ты, мой маленький людоед!..» Пантелееву это так понравилось, что он стал называть свою племянницу Людоедом и, хотя не все отнеслись к этому имени одобрительно, постепенно настолько привыкли, что в доме стали говорить:

«— Людоед сегодня жалуется на животик. <…>

— Людоеду купили куклу. <…>

— Людоед, пора спать!

И людоед, нисколько не удивляясь и не обижаясь, шел спать».

В очерке «Маршак и Людоед» Л. Пантелеев приводит веселые экспромты Маршака на подаренных девочке книжках. Вот один из них:

На Грибоедовском каналеЖила особа юных лет,Ее родные называлиУжасной кличкой «Людоед»Хотел я к ней поехать в гости,Боюсь я только одного —Что от меня оставят кости,Очки и — больше ничего.

Алексей Иванович уделял девочке много внимания, учил ее читать. О том, как шла учеба, есть у него интересная запись:

«Иринке пять лет. Учимся с нею читать. Никак не может запомнить букву «я».

— Какая это буква?

— Буква «ты».

Нарисовал яблоко. И написал: «яблоко».

Читает:

— Тыблоко».

Эти несколько строк выросли потом в рассказ «Буква «ты». Читая его, мы можем увидеть, как преобразуется жизненный материал в руках художника, как из факта, случая, эпизода вырастает художественное произведение, в котором появляются характеры, звучат диалоги, завязывается сюжетная интрига. Вот, к примеру, умучившийся взрослый предлагает Иринушке эту букву, которую она никак не может верно прочитать, сказать «как будто про себя: я. Понимаешь? Про себя. Как ты про себя говоришь». Кажется, что еще может быть понятней? Но у Иринушки своя логика, и происходит невероятная вещь — она шепотом, про себя говорит: «ты». Но разве не могла она понять просьбу учителя по-своему: про себя — значит тихо-тихо? И она тихо-тихо про себя, говорит: «ты».

Рассказ «Буква «ты» заставляет задуматься о многом: и о том, как сложен и многогранен язык, сколько в нем скрыто возможностей; и о том, каким неожиданным для взрослого образом, с какой непосредственностью воспринимается он ребенком; и еще о том, как непросто быть учителем.

В конце 20-х годов Пантелеев вел в журнале «Еж» отдел «Цирк — театр — кино». В небольших заметках он увлеченно рассказывал детям о знаменитом укротителе, о виртуозной цирковой артистке, выдающемся жонглере, создавал для юных читателей портреты знаменитых артистов кино: Чарли Чаплина, Бестера Китона, Дугласа Фербенкса, Мэри Пикфорд, придумывал киноребусы, кинозагадки.

С середины 30-х годов Пантелеев особенно потянулся к литературе для самых маленьких. В журналах «Чиж» и «Костер» стали все чаще появляться самые разные его произведения: и сказка, и веселый раешник, и назидательная новелла, и небольшая притча, и рассказ. Пантелеев убежден: взрослого не может не интересовать то, что волнует и интересует ребенка. Отсюда его утверждение: «Каждый писатель должен писать для детей, обращаясь ко всему непосредственному, неиспорченному в человеке…»

В его творчестве складывается своеобразный идеал человека, близкого по душевному складу к детям. В свое время этот идеал выразил Белинский. «Есть люди, которые любят детское общество и умеют занять его и рассказом, и разговором, и даже игрою, приняв в ней участие: дети, с своей стороны, встречают этих людей с шумной радостью, слушают их со вниманием и смотрят на них с откровенной доверчивостью, как на своих друзей. Про всякого из таких у нас, на Руси, говорят: «Это детский праздник».