Сказки Даймона - Мария Хроно

я не видел прежде, длинное и продолговатое поползло из пола и стен, и это что-то тянулось к нему, но я продолжал молчать.

– Нас поймали одновременно, вместе, и я помню твое отчаяние. Нет, не из-за пленения, а из-за того, что твой план провалился. Господи, как ты рвался, как кричал, когда Они тебя тащили… – он обхватил мое лицо ладонями, и заглянул мне в глаза, – но ты все еще можешь, я знаю, ты все еще можешь…

Нити были совсем уже рядом, на конце каждой начала вырисовываться воронка с мелкими острыми коготками. Тут то и он их заметил.

– Дьявол! – крикнул незнакомец, но было слишком поздно – «щупальца» уже протянулись к нему, на минуту застыв перед финальным броском, а затем резко дернувшись, обхватили его.

– Ты знаешь где выход! Вспомни! – крикнул он, собрав последние силы, а в следующее мгновение крохотные отростки впились в него, срезая кожу и мясо, перемалывая кости, пока незнакомец не исчез полностью – кусочек за кусочком в их прожорливых пастях, поглощённый неведомыми палачами.

– Мы когда-то были друзьями? Откуда я знаю это понятие – друг? Неужели было что-то помимо и до этих фиолетовых стен, унизанных глазами? Опять что-то важное, но не помню… Не помню… Брайан… Я Брайан? Почему? Ты знаешь где выход… Выход куда? Вспомни… Что вспомнить?

Когда я уснул, мне снились странные сны. В них был другой я и другой мир. Там тоже были глаза и уши – везде, повсюду. Они следили, они вслушивались в мельчайший шёпот. А еще там были звери – мёртвые звери, напялившие маски морали и добродетели, трупы, прятавшие свою гниющую плоть под длинными одеяниями, протягивающие ко мне свои руки, губы, еле заметные сквозь прорези масок, настойчиво требующие – стань таким же как мы, умри, надень мое лицо. И я пожелал убить зверей, насколько можно убить то, что давно мертво. Я собрал команду – юный Рики (он погиб первым, хотя должен был умереть последним, своенравная Лита и мой самый близкий друг – вчерашний незнакомец. Как же его звали? Но глаза сдали нас своим хозяевам, и все обломалось, обломилось, рассыпались планы.

– И Я ЗНАЮ ПУТЬ ОТСЮДА! Помню, как Лита принесла мне флешку, и на голограмме засветилось это место – мы знали, что в случае провала нас ждет смерть или она – Окуло Секьюра, тюрьма для величайших преступников во Вселенной – живая, единая камера, оплетенная тканью, пронизанная сосудами и нервами, что ведут в центр управления, где расчетливый, безразличный к страданиям пленных мозг, под надзором стражей, ежесекундно обрабатывает тысячи звуков и изображений от сенсоров, где бьется, питая тюрьму и нас своей кровью, сердце этого жуткого места. Они не могут читать мои мысли, они не знают, что я уже помню. Но что-то уже заподозрили, они знают, что я мог вспомнить. Надо выждать – и действовать.

Окольными путями, блуждая то туда – то сюда, возвращаясь по несколько раз в одни и те же места, петлями, крюками – чтобы не дать им подсказки, что я вспомнил, я пришел в нужное место. Вот он – Окуло Кастос, не око – подделка, дверь, стоит дотронуться до ресниц в нужном порядке – откроется, но другие же увидят. Ждать пока моргнут – мало времени. А вот и сосуд, в крови мое спасение. Пью неряшливо, делаю вид, что поперхнулся, кашляю. Разбрызгивая кровь вокруг, мотая обрубком, изливающим мою кровавую тень, что застелет глаза и даст мне шанс.

Я вышел, опять темный коридор, но серо черный, целиком не из плоти, а стали, хотя и она тут есть – пульсирующие сосуды и нервы тяжами тянутся по стенам, а я иду, хотя идти мне недолго. Карта есть, но спасения нету – мы прорабатывали план побега, и единственный вывод которому пришли – дверь из Окуло Секьюра есть, а выхода нет.

Я шел, прятался, хитрил, но они опять, как и в прошлый раз поймали меня. Кинули в камеру – снова глаза вокруг. Что теперь – казнь?

Дверь открылась и зашел стражник. Поставил передо мной миску с порошком, открыл флягу, залил и порошок мгновенно распух, превратившись в серо-белое месиво.

–Ешь, – бросил он, а сам, дожидаясь, когда можно будет забрать миску (мало ли что я с ней сделаю, ложек не дают – ими можно проколоть глаза, приходится хлебать так, умирать – так грязным, перемазанным), внимательно смотрел на меня.

– Ну что?

– Что?

У него была только половина маски, ровно обрезанная снизу, так что я ясно видел насмешливую улыбку на его полуистлевших губах, а когда он говорил, исходя слюнями и обдавая меня запахом разлагавшейся плоти, острые желтые зубы и треугольный, слишком правильной формы – словно специально обрезанный, язык.

– Величайший преступник Вселенной. Брайан Андерсон, удалось ли Вам уничтожить нас?

Я продолжал молча хлебать безвкусную похлебку.

– Хочешь узнать, что тебя ждет?

Я прервал свою скудную трапезу, – издевается или и впрямь расскажет, чтобы поиздеваться еще больше?

–Ты знаешь ходы, ловить тебя опять нам лень, хотя и не сложно. А переделывать тюрьму – много мороки… Проще стереть тебе память. И мы сделаем это лучше тебя, уж поверь.

– Опять быть пленником? Уж проще убить. Я бы сам себя убил, но сколько не пытался – не дали.

–Ты – любимая игрушка директора, уж он не даст тебя в обиду, – страж засмеялся, – даже тебе самому. Так что ты здесь до конца своих дней – или его.

Помолчав с минуту, он продолжил, – Так осточертела неволя? А разве раньше ты был свободным?

– А разве нет? – огрызнулся я в ответ, – захотел – пошел уничтожать ваш мир, не захотел – не пошел.

Он осклабился, радуясь, что скажет наконец последнюю фразу. Думает добить меня, сломать. Ну что ж, пусть попробует.

–Ты всегда был пленником, Брайан. Пленником собственного тела, – он указал на миску, – Хочешь жрать? Можешь жить без жратвы? Можешь жить без воздуха? Пленник своих желаний, ты их не выбирал – твой мозг, запрограммированный еще до твоего рождения, в утробе твоей матери, залитый гормонами твоих желез, лишь реагировал на внешнее окружение. Но такой плен тебя устраивал? Разве многое изменилось? Тебе не сбежать, Брайан, цепи удержат тебя. Свободы нет, тебя нет – ты собран из осколков, обрывков, ты не человек – лишь слияние случайностей, плод многолетних переплетений.

Он потащил меня, а я не отбивался – что толку. Я не молил о пощаде, когда меня приковывали к белоснежному креслу, когда на голову надевали шлем –