Северное сияние - Филип Пулман

Лира зачаровано слушала сказки обитателей болота, о Чёрном Жулике — огромном псе-призраке, о болотных огнях, возникающих из пузырьков ведьминого масла, и уже начала считать себя бродяжницей ещё до того, как они достигли болот. Она довольно быстро рассталась со своим Оксфордским голосом и приобрела новый, бродяжнический, насыщенный Болотно-Голландскими словами. Ма Косте даже пришлось напомнить ей несколько вещей.

— Ты не бродяжник, Лира. Ты могла бы сойти за бродяжника после тренировок, но язык это ещё не всё. В нас есть глубины и сильные течения. Мы люди воды, а ты нет. Ты — человек огня. Ты больше всего похожа на болотный огонь, вот твоё место в бродяжнической системе, ведьмино масло у тебя в душе. Обманчивость, вот что ты такое, дитя. — Это обидело Лиру.

— Никого я не обманывала! Спросите у… — но здесь некого было спрашивать, и Ма Коста засмеялась, но добрым смехом.

— Разве ты не поняла, что я сделала тебе комплимент, глупышка? — сказала она, и Лира успокоилась, хотя она всё равно не понимала.

Когда они настигли баяновых земель был уже вечер, и солнце собиралось превратиться в пятно кровавого неба. Низкий островок вместе с Заалом горбатились чернотой против света, как и множество зданий вокруг. Дым нитями поднимался в стоячем воздухе, а от массы лодок вокруг исходил запах жареной рыбы, дымлиста и яниверского духа.

Они пришвартовались близко к Заалу на пристани, которой, как сказал Тони, их семья пользовалась целыми поколениями. В данный момент Ма Коста разогревала сковородку с парой жирных угрей, шипящих и брызгающихся, и готовила котелок для картофельной муки. Тони и Керим пропитали маслом волосы, надели свои лучшие кожаные куртки и голубые запачканные платки, нагрузили пальцы серебряными кольцами и ушли поприветствовать старых друзей в соседних лодках да опрокинуть стакан или два в ближайшем баре. Вернулись они с важными новостями.

— Мы добрались сюда как раз вовремя. Этой самой ночью будет Вереница. И в городе говорят — Ну как ты думаешь? — они говорят, что пропавшая девочка находится на бродяжнической лодке и она должна появиться сегодня на Веренице!

Он громко рассмеялся и взъерошил волосы у Лиры на голове. С тех пор как они вошли в болота, его характер становился всё лучше и лучше, как будто та мрачная жестокость на его лице была лишь маской. Лира почувствовала растущее в груди волнение. Она быстро поела и вымыла посуду, затем расчесала волосы, сунула Алетиометр в карман куртки из волчьей кожи и спрыгнула на берег вместе с остальными семьями, держащими свой путь наверх, к Заалу.

Она думала, что Тони шутит, но вскоре обнаружила, что нет. Видимо она была не настолько похоже на бродяжника, насколько думала, потому что много человек уставились на неё, а дети показывали пальцем. К тому времени, как они добрались до громадных дверей Заала, они уже шли одни, между толпами людей с каждой стороны, которые отступили, чтобы получше рассмотреть её и освободить им проход.

Теперь Лира начала по-настоящему нервничать. Она держалась близко к Ма Косте, а Пантелеймон, чтобы успокоить её, стал настолько большим, насколько смог, приняв форму пантеры. Ма Коста медленно шагала по улице, как будто ничего на свете не смогло бы остановить её или заставить идти быстрее, а Тони и Керим гордо шли по её сторонам, как принцы.

Зал освещался нафтовыми лампами, которые сияли достаточно ярко на лицах и телах присутствующих, но оставляли высокие балки скрытыми в темноте. Входящим приходилось бороться за место на полу, все лавки были давно переполнены; но семьи сжимались, чтобы освободить место, дети занимали коленки и деймоны скручивались под ногами или садились на грубые деревянные стены, вдали от всех.

Во главе Заала была трибуна с восемью резными стульями, стоящими на ней. Как только Лира и Косты нашли себе место с краю, из теней в задней части трибуны появились восемь мужчин и встали перед стульями. Через публику прокатилось волнение, люди зашикали друг на друга и устроились так, чтобы было лучше видно.

Наконец стало тихо, и семеро мужчин на трибуне сели.

Тот, что остался, хоть и был в своих семидесяти годах, выглядел высоким и могущественным. На нём была простая брезентовая куртка и сдержанная рубашка, как и у остальных мужчин-бродяжников. В нём не было ничего выдающегося, кроме царившей в воздухе силы и власти, которую он имел. Лира осознала это: такая же атмосфера была в присутствии Дяди Азраэля или Мастера Джордана. Деймон этого человека была вороной, очень похожей на ворона Мастера.

— Это Джон Фаа, повелитель западных бродяжников, — прошептал Тони.

Джон Фаа начал говорить глубоким неторопливым голосом.

— Бродяжники! Добро пожаловать на Вереницу. Мы пришли, чтобы послушать, пришли, чтобы решить. Все вы знаете почему. Здесь очень много семей, потерявших ребёнка. А некоторые потеряли двух. Кто-то забирает их. Знаю, что отступники тоже теряют своих детей. У нас нет никаких раздоров с отступниками по этому поводу.

Сейчас ходят разговоры о ребёнке и награде. Вот правда, которая остановит все слухи. Имя ребёнка — Лира Белакуа и её ищет полиция отступников. Награда за вручение её им — тысяча соверенов. Она — ребёнок отступников, но она под нашим крылом, и поэтому она остаётся. Любой, соблазнившийся этими тысячами соверенов, пусть ищет себе место вне воды или земли. Мы не сдадим её.

Лира покраснела от корней своих волос до ступней своих ног; Пантелеймон превратился в бурового мотылька, чтобы спрятаться. Все глаза смотрели на неё, а ей только оставалось смотреть на Ма Косту и искать поддержки.

Но Джон Фа заговорил снова:

— Разговоры, вот всё что мы можем, они ничего не меняют. Нам нужно действовать, если мы хотим что— либо изменить. Вот ещё один факт: Глакожеры, эти похитители детей, отвозят своих узников в город, далеко на север, в страну тьмы. Я не знаю, что они там с ними делают. Кто-то говорит, что их убивают, а кто-то говорит иначе. Мы не знаем.

Что мы знаем, так это то, что они делают это с помощью полиции отступников и духовенства. Им помогает каждая сила на земле. Помните это. Они знают, что происходит, и будут, по возможности, способствовать этому. То, что я предлагаю, не легко. И мне нужно ваше согласие. Я предлагаю послать банду бойцов на север, чтобы спасти детей и вернуть их назад живыми. Я предлагаю вложить всё наше золото в это, а также всю нашу ловкость и храбрость. Да, Реймонд ван Геррит?

Человек из публики поднял свою руку, и Джон Фаа сел, чтобы дать ему слово.

— Прошу прощения, Лорд Фаа. Дети отступников были захвачены вместе с детьми бродяжников. Вы говорите, что мы их тоже должны спасать?

Джон Фаа встал, чтобы отвечать.

— Реймонд, ты хочешь сказать, что мы должны продираться с боем через любые опасности к маленькой группе напуганных детей, а потом сказать некоторым из них, что они могут идти домой, а остальным, что они должны остаться? Нет, ты не такой человек, ты лучше всего этого. Теперь, могу я рассчитывать на вашу поддержку, друзья?

Вопрос застал их в врасплох, потому как некоторый момент они колебались, но затем зал заполнил громкий рёв, в воздух поднялись руки, затряслись кулаки, голоса слились в возбуждённом крике. Задрожали балки Заала, птицы, спящие где-то во тьме, проснулись и в страхе захлопали крыльями, сверху небольшим дождиком посыпалась пыль.

Джон Фаа позволил шуму продолжаться с минуту, а затем поднял руки вверх, чтобы снова установилась тишина.

— Понадобиться время, чтобы всё организовать. Я хочу, чтобы главы семей повысили налог и ввели пошлину. Через три дня мы снова здесь встретимся. А перед тем я собираюсь поговорить с ребёнком, которого я упомянул ранее, и с Фардером Корамом, чтобы сформировать план, которым я поделюсь с вами, когда мы встретимся. Всем доброй ночи.

Его простой и массивной грубоватой осанки было достаточно, чтобы успокоить их.

Когда публика начала двигаться через огромные двери навстречу прохладному вечеру, чтобы разойтись по своим лодкам, переполненным барам и небольшим поселениям, Лира спросила у Ма Косты:

— А кто остальные мужчины на трибуне?

— Главы шести семей, а другой человек — Фардер Корам.

Было легко понять, кого она имела в виду, под словом другой человек, потому что он был здесь старее всех. Он ходил с палочкой, и всё это время, сидя позади Джона Фаа, дрожал как в ознобе.

— Давай, — сказал Тони. — Пожалуй, я лучше подниму тебя, чтобы выразить твоё почтение Джону Фаа. Зови его Лорд Фаа. Я не знаю, о чём тебя будут спрашивать, но лучше говори им правду.

Пантелеймон сейчас был Воробьём и с любопытством сидел на плече Лиры. Его когти плотно врезались в накидку из волчьей кожи, когда она следовала за Тони к трибуне.

Он поднял её. Зная, что все оставшиеся в холе смотрят на неё, и, осознавая эту тысячу соверенов, которую она вдруг начала стоить, Лира покраснела и заколебалась. Пантелеймон прыгнул ей на грудь и стал дикой кошкой, сидя у неё на руках и мягко шипя, пока она осматривалась.