Кровавая луна (ЛП) - Несбё Ю

Не потому, что он намеревался воспользоваться им, а чтобы попытаться вспомнить.

Ему было пятнадцать лет, когда он и его младшая сестра Сес навестили свою мать здесь, в клинике «Радиум», как они стали называть это место через некоторое время. Она пролежала здесь четыре месяца, с каждым их приездом становясь всё худее и бледнее, как фотография, выцветающая на солнце, а её кроткое, всегда улыбающееся лицо, казалось, исчезало в наволочке. В тот конкретный день, который он сейчас вспомнил, у него случился приступ гнева, который, в свою очередь, вызвал у него слёзы.

— Что случилось — то случилось, и в твои обязанности не входит заботиться обо мне, Харри, — сказала его мать, обнимая его и гладя по волосам. — Твоя работа — присматривать за своей младшей сестрой, это ты и будешь делать.

Когда после встречи с матерью они спускались вниз, сестрёнка встала слишком близко к стенам кабины. Лифт начал двигаться, и её длинные волосы застряли между его дверцами. Харри застыл как вкопанный, в то время как Сес, звавшая на помощь, отрывалась от пола. Она лишилась клока волос и большого участка кожи на голове, но справилась и быстро об этом забыла. Быстрее, чем Харри, который ещё долго ощущал укол ужаса и стыда, когда думал о том, как после настоятельной просьбы своей матери он умудрился при первом же случае подвести её.

Двери лифта раздвинулись, и две медсестры, минуя его, выкатили кровать.

Харри стоял неподвижно, пока двери лифта снова не закрылись.

Затем он повернулся и начал подниматься по лестнице на шестой этаж.

Здесь пахло больницей. Как в то время, когда здесь лежала его мать. Он нашёл дверь с номером 618 и осторожно постучал. Услышал голос и открыл. Внутри стояли две кровати, одна из которых была пуста.

— Я ищу Столе Эуне, — сказал Харри.

— Он вышел немного прогуляться, — сказал мужчина на второй койке. Он был лыс, пакистанец или индус по происхождению, примерно того же возраста, что и Эуне, где-то за шестьдесят. Но Харри по опыту знал, что судить о возрасте больных раком может быть непросто.

Харри обернулся, увидел, что к нему, шаркая ногами, приближается Столе Эуне, одетый в больничный халат, и понял, что только что прошёл мимо него по коридору.

Кожа некогда пузатого психолога теперь висела складками. Эуне махнул рукой и страдальчески улыбнулся, не показывая ни одного зуба.

— Сидел на диете? — спросил Харри после того, как они как следует обнялись.

— Ты не поверишь, но даже моя голова съёжилась. — Столе продемонстрировал это, водрузив свои съехавшие маленькие круглые, как у Фрейда, очки обратно на нос. — Это Джибран Сети. Доктор Сети, это инспектор Холе.

Мужчина на другой кровати улыбнулся, кивнул и затем надел наушники.

— Он ветеринар, — сказал Эуне, понизив голос. — Славный парень, но байка о том, что мы становимся похожими на наших пациентов, может быть правдой. Он почти не произносит ни слова, а мне сложно держать рот на замке. — Эуне снял тапочки и опустился на кровать.

— Не знал, что у тебя такое атлетическое телосложение под внешней оболочкой, — сказал Харри, усаживаясь на стул.

Эуне усмехнулся.

— Ты всегда был мастером в искусстве лести, Харри. На самом деле одно время я был довольно успешным гребцом. Но как насчёт тебя? Ради бога, тебе нужно побольше есть, иначе ты совсем исчезнешь.

Харри промолчал.

— А, понятно, — сказал Эуне. — Тебе интересно, кто из нас исчезнет первым? Это буду я, Харри. Вот от чего я умру.

Харри кивнул.

— Что говорят врачи…?

— О том, сколько мне осталось? Ничего. Потому что я не спрашиваю. Ценность умения смотреть правде в глаза — и особенно правде о своей смертности, — по моему опыту, сильно преувеличена. А мой опыт, сам знаешь, большой и обширный. В конце концов, единственное, чего люди хотят, это чувствовать себя комфортно, и как можно дольше, до самого конца. Желательно — внезапного конца. Конечно, отчасти огорчает, когда я осознаю, что в этом отношении я ничем не отличаюсь от других, что я не способен умереть с мужеством и достоинством, которыми хотел бы обладать. Но полагаю, что у меня нет достаточно веской причины умирать с особой бравадой. Мои жена и дочь плачут, их не утешит, если они увидят, что я боюсь смерти больше необходимого, поэтому я избегаю мрачной реальности и уклоняюсь от правды.

— Мм.

— Ну, хорошо, я не могу не «читать» врачей по тому, что они говорят, и по выражению их лиц. И, судя по всему, у меня осталось не так уж много времени. Но... — Эуне развёл руками, улыбаясь печальными глазами. — Всегда есть надежда, что я ошибаюсь. В конце концов, я всю свою профессиональную жизнь чаще ошибался, чем был прав.

Харри улыбнулся.

— Может быть.

— Может быть. Но ты понимаешь, куда дует ветер, когда тебе без каких-либо сопутствующих предупреждений о передозировке дают дозу морфия, который ты вводишь себе самостоятельно.

— Мм... Получается, речь идёт о боли?

— Боль — интересный собеседник. Но хватит обо мне. Расскажи мне о Лос-Анджелесе.

Харри встряхнул головой и подумал, что это, должно быть, из-за смены часовых поясов, потому что его тело вдруг начало сотрясаться от смеха.

— Прекрати, — сказал Эуне. — Смерть — это не повод для смеха. Давай, расскажи мне.

— Мм. Как насчёт врачебной тайны?

— Харри, каждый секрет, прозвучавший здесь, будет унесён в могилу, часики тикают, так что в последний раз прошу, расскажи мне!

Харри рассказал. Не всё. Не о том, что на самом деле произошло прямо перед его отъездом, когда Бьёрн застрелился. Не о Люсиль и его собственных часах, ведущих отсчёт. Но рассказал всё остальное. О бегстве, чтобы избежать воспоминаний. О плане напиться до смерти где-нибудь далеко отсюда. Когда он закончил, Харри увидел, что глаза Столе остекленели. На протяжении многих расследований убийств, в которых Столе Эуне помогал детективам отдела убийств, выносливость психолога и способность концентрироваться в течение долгих дней всегда впечатляли Харри. Теперь он увидел усталость, боль — и морфий — в его глазах.

— А что насчёт Ракель? — спросила Эуне слабым голосом. — Ты часто думаешь о ней?

— Постоянно.

— Прошлое никогда не умирает. Оно даже толком не проходит.

— Это цитата Пола Маккартни?

— Почти, — улыбнулся Эуне. — Ты думаешь о ней в хорошем смысле или сама мысль о ней причиняет боль?

— Полагаю, больно в хорошем смысле этого слова. Или наоборот. Примерно как… выпивка. Хуже всего в те дни, когда ночью она снится, и на мгновение мне кажется, что она всё ещё жива, а то, что произошло, — это сон. А потом мне приходится, чёрт побери, проходить через всё заново.

— Помнишь, когда ты пришёл ко мне поговорить о пьянстве, я спросил, мечтал ли ты, когда был трезв, чтобы спиртного вообще не существовало на свете. И ты сказал, что хотел бы, чтобы спиртное существовало. Что, даже если ты не хочешь выпить, ты хотел бы, чтобы был выбор. Был бы вариант, в котором есть возможность выпить. Что без этого всё было бы серым и бессмысленным, как борьба без противника. Так...?

— Да, — сказал Харри. — Именно так и обстоит дело с Ракель. Я бы предпочёл получить эту рану, чем не иметь её в своей жизни.

Они сидели в молчании. Харри опустил взгляд на свои руки. Оглядел комнату. Услышал звуки негромкого телефонного разговора, доносящегося с другой кровати. Столе перевернулся на бок.

— Я немного устал, Харри. Бывают дни и получше, но этот день не из их числа. Спасибо, что пришёл.

— Насколько лучше?

— Что ты имеешь в виду?

— Такие дни достаточно хороши, чтобы ты мог работать? Я имею в виду находясь здесь.

Эуне удивлённо посмотрел на него.

Харри придвинул свой стул поближе к кровати.

В конференц-зале на шестом этаже полицейского управления Катрина собиралась завершить утреннее заседание следственной группы. Перед ней сидело шестнадцать человек: одиннадцать из отдела убийств и пятеро из Крипоса. Из шестнадцати человек десять были детективами, четверо — аналитиками, а двое работали в отделе криминалистической экспертизы. Катрина Братт рассказала о результатах осмотра места преступления и проведённого в Институте судебной медицины предварительного осмотра тела, показав фотографии и того, и другого. Понаблюдала, как зрители пялятся на яркий экран, беспокойно ёрзая на жёстких стульях. Группа, работавшая на месте преступления, нашла не так уж много из того, что они расценили как важный факт сам по себе.