Последний долг - Изидор Окпевхо

— Доброе утро, майор.

— Вождь дома?

— Кажется, да.

— Какой это дуре «кажется»? — ревет в бешенстве вождь Тодже, он выскакивает из дверей, и халат его широко распахивается; он спешно прикрывает полой седеющую наготу.

— Не волнуйтесь, вождь. — Я стараюсь его успокоить. — Мадам, вероятно, не знала, точно ли вы дома.

— Как это «не знала» — в моем собственном доме?

— Ну…

— Вот так обманывают людей, которые приходят ко мне; говорят, что меня нет дома, когда всякому ясно, дома или не дома такой человек, как я. Скотоложство! — Он в ярости сплевывает. — Погодите, я вас всех проучу! Заходи, майор.

— Не стоило так сердиться, сэр. Мадам просто ошиблась.

— Что-то слишком часто она ошибается, и я не намерен допускать этого впредь в доме, который добыт моим потом.

— Не волнуйтесь, сэр. Доброе утро.

— Доброе утро, сынок. Присаживайся. Я сейчас.

Этот человек просто удивителен!

В гостиной почти ничего не переменилось. Над входной дверью склонилась огромная выцветшая фотография вождя при полном параде: на голове шапка с перьями, на шее несколько ниток бус, белая рубаха без ворота с длинными рукавами, гнутый посох искусной резьбы и широчайший халат, из-под которого выглядывают носки ботинок. На лице выражение «со мной шутки плохи», в могучих плечах угроза. В углу фотографии достаточно крупными буквами чернильная надпись: «Вождь Лондон Тодже Оновуакпо из города Урукпе»…

Единственная новая вещь в комнате — продолговатый альманах под шапкой «Союз за прогресс игабо», называется он «Великие сыновья и дочери страны игабо». Я беру его в руки, смотрю на портреты и имена, и тут вновь появляется вождь.

— Добро пожаловать, сынок. — Теперь под халатом рубаха.

— Благодарю за гостеприимство, сэр. Неужели вашего портрета здесь нет?

— Не обращай внимания на глупцов. Понятия не имею, откуда они набрали своих великих людей. И меня нет среди них — только подумать! Кто большие люди в стране игабо, если не такие, как я? Наверно, у них там неладно с соображением. Когда мне принесли альманах, я чуть не разорвал его в клочья, но меня твердо заверили, что в следующем издании мой портрет будет на первой странице. Еще бы, я большой резиновый босс, меня одного достаточно, чтобы прославить весь этот город, а они меня даже не упоминают и перечисляют мелких ничтожных мошенников, которые громкий звук издать и то не могут.

Я смеюсь в знак согласия.

— Присаживайся, майор.

— Я бы рад, вождь, но сегодня утром у меня гора неотложных дел.

— Таких неотложных, что ты не можешь присесть на минутку и выпить со мной стаканчик? Ну, майор!

— Нет, сэр, правда, я только хотел…

— Нет, нет, нет, нет! Послушай, майор, ты не можешь прийти в дом такого человека, как я, и отказаться от угощения. Мой народ такого не любит. Робинзон! — кличет он маленького сынишку.

— Но, сэр, я действительно тороплюсь…

— Робинзон! — Он не обращает внимания на мои слова и выглядывает за дверь. — Эй, Робинзон! Где этот паршивец? Не успеешь оглянуться, как они… Робинзон!

— Что?

— Иди сюда, быстро! — Тодже садится рядом со мной. — Это минутное дело, майор. Надо же чем-то поприветствовать день.

Робинзон в дверях, лет шести, голый, со всеми следами уличных игр на коже.

— Принеси джин и два бокала — живо!

Мальчишка убегает, и через мгновение перед нами бутылка местного джина. Он настоян на корешках и потому желтовато-бурый. Мальчишка уносится за бокалами.

— Вот я и говорю, майор, что это позор, когда значение человека не признают должным образом. Потому что всегда происходит что-то такое, в чем слово обойденного человека могло бы пойти на пользу делу, и тогда те, кто его обошел, начинают кусать пальцы в досаде на свою дурацкую неразумность. Ты меня понимаешь?

Я киваю, не в силах предугадать, куда клонит изреченная мудрость. Мальчишка разливает джин.

— Не так давно мы все собрались на совет к ототе, и я поставил такой вопрос: сейчас правят военные, и Дом вождей ничего больше не значит, поэтому нам надо установить связь с правительством, чтобы правительство время от времени могло спрашивать нашего совета. Я предложил, чтобы отота избрал, скажем, двух представителей, допустим, меня и кого-нибудь вроде вождя Джей Джей Си Уколи — короче говоря, тех, кто мог бы наверняка попасть на прием к военному губернатору и достаточно веско говорить от имени города. Я предложил, чтобы отота послал нас к губернатору с таким предложением… Твое здоровье, майор.

— Ваше здоровье, сэр.

— По-моему, местный джип особенно хорош по утрам — правда?

— Совершенно верно. — И мы оба хохочем.

— Но эти тупицы не согласились. Они бы высмеяли саму идею, если бы я был не я и они бы не знали, что никто еще не смеялся надо мной безнаказанно. Но посмотри, что происходит. Наш город — постоянная цель налетов мятежников, а никаких серьезных мер до сих пор не принято. Ты понимаешь, что я хочу сказать, майор?

Я снова киваю, на этот раз еле-еле, у меня пропадает желание подыгрывать. Моя рука все сильнее стискивает бокал, поднесенный к губам. И дело не в том, что его слова, по сути дела, осуждение моей деятельности военачальника. Это достаточно скверно, но я готов пропустить подобное заявление мимо ушей как следствие раздражения и озабоченности. Что действительно возмущает меня — аллах, это ведь оскорбление! — старик зашел так далеко, что вообразил, будто постоянные совещания военного губернатора в Идду с местными гражданскими властями непременно поведут нас к победам. Несколько глотков виски или джина, несколько кивков, несколько смешков — и мятежники разгромлены наголову, война окончена, и мы все разъезжаемся по домам и мирно спим в наших постелях! Шеге! Этот человек — единственный в своем роде. Но спорить с ним смысла нет. Это была бы пустая трата времени. И я с нескрываемой торопливостью допиваю свой джип, так чтобы мой хозяин понял, что я ухожу. Незачем подливать в мой стакан.

— И сегодня отота снова созвал совет.

— Да, по дороге сюда я видел перед его домом несколько велосипедов.

— Не обращай на него внимания. Скотоложство! Я не желаю тратить на него драгоценные утренние часы. Какой прок разговаривать с дураками, которые ничего не смыслят? Выпей еще, майор.

— Нет, вождь. К сожалению, мне пора, — кажется, действительно пора уходить.

Я думаю, он достаточно озадачен. Теперь он понял, что меня ему больше не удержать. Я беру свою фуражку и стек и поднимаюсь, в его глазах растерянность, он ищет соломинку, за которую можно уцепиться. Он не поднимается вместе со мной.

— Должно быть, у тебя трудное время, майор.

— Да, сэр. Я только что ездил в Красный Крест, в англиканскую школу к беженцам. И я решил на минутку наведаться к вам, узнать, как дела. Рад, что дома у вас все в порядке.

— Ты очень добрый, майор. Очень добрый, — говорит он. — А ведь страшный налет был, правда? Такого страшного никогда не было.

— Да. Страшный. — Я стараюсь подавить разъедающее меня подозрение, что в его словах снова звучит осуждение. — Очень страшный.

Разумеется, я вижу, как он следит за мной уголком глаза. Я направляюсь к выходу, надеваю фуражку и собираюсь уйти решительным шагом, так чтобы в самой походке была угроза. Тодже по-прежнему не поднимается с места.

— Скажи, майор, что ты все-таки собираешься делать?

— С чем, сэр?

Его вопрос заставляет меня остановиться, я поворачиваюсь к нему. Он избегает прямого взгляда:

— Ну, ты знаешь… с этими налетами. Мы что, будем терпеть их до бесконечности?

— Мы делаем все, что можем. Вы знаете, что у симбийцев хорошая армия. У них хорошее вооружение, мы не можем им запретить его применять. Мы стараемся отразить их атаки и перейти в наступление, чтобы загнать их в угол и вынудить сдаться. Это непросто. Они прекрасно вооружены.

— Я знаю. Я знаю. Ты меня не так понял. Видишь ли, я хочу сказать: что-то не слышно, чтобы они делали такие страшные налеты на окрестные города. Наверняка это не без причины!

— То есть, сэр?

— Ты помнишь, в прошлый раз мы говорили об изменниках, которые помогали врагу?

— Да, сэр.

— Так вот, мне кажется, мы начинаем испытывать на своей шкуре плоды их предательства.

— Я что-то не понимаю.

— Попробуй взглянуть таким образом. Каждый раз, когда самолеты поднимаются с мятежной базы в джунглях и летят в нашу сторону, они непременно прилетают к нашему городу. Они всегда бросают, бросают бомбы и всегда попадают, куда хотят. Отчего это они такие меткие?

— У них очень хорошее оборудование. Они знают, что война идет не на жизнь, а на смерть, и шутить не намерены. Им известны все наши позиции. У них есть подробная карта, и они точно знают, что надо бомбить.

— Ты сказал «точно»! Кто же говорит им, что именно надо бомбить? Ведь кто-нибудь говорит!