Последний долг - Изидор Окпевхо

Воздушный налет на время прекратил связи города с миром, так что мы несколько дней не получали газеты. Перед самым налетом я смутно слышал по радио, как председатель комиссии подводил итог свидетельским показаниям Рукеме, и с нетерпением ждал газет, чтобы прочесть отчет полностью. Но тут случился налет. Поэтому после того, как через два дня меня посетил майор, я отправился в Идду, чтобы узнать обо всем на месте. Приехав в Идду, я зашел в дом знакомого и прочитал «Зонда обсервер» с подробным изложением заседания. Боже, какой болван этот Рукеме! Все было напечатано черным по белому.

Я не засиживался у приятеля. Я сразу начал искать Рукеме и довольно скоро нашел его в пивном баре — мне сказали, что обычно он там торчит. Когда он увидел меня в дверях бара, он задрожал, и я понял, как он хотел бы сбежать. Я подозвал его к уединенному столику — он не успел за него сесть, как ополоумел от страха.

— Я сделал, что мог, — забормотал он. — Честное слово, Тодже, я…

— Сначала сядь, — сказал я. — Не будем спешить. Что это ты пил? — Когда я увидел его в баре, перед ним стоял пустой стакан.

— Тодже, честно, мне было трудно…

— Я тебя спрашиваю, что это ты пил?

— Фанту.

Я посмотрел на него с удивлением:

— Ты приехал в такую даль для того, чтобы пить фанту? Ну-ну, приятель, что же ты будешь пить теперь?

— Пиво.

Я подозвал официанта.

— Пиво, один раз, — сказал я.

Рукеме ерзал на стуле, его руки нервно терли колени, в глазах были испуг и мольба.

— Что ж, Рукеме, расскажи мне, что произошло, — сказал я. — Нет, рассказывать, как прошло заседание, но нужно, это я узнал из газет. Я только хочу, чтобы ты рассказал мне, как это получилось, что на разбирательстве ты потерял голову.

— Я… вы… я… честное слово, Тодже, мне было трудно. Я старался…

— Что тебе было трудно?

— Знаете, полный зал. И комиссия. И все глядят. Я почти… Было так, как будто это меня судили. Они так на меня смотрели…

— Господи! А ты думал, они будут тебе улыбаться и пожимать руку за приятные известия?

— Клянусь… Мне было трудно… Трудно.

— Еще бы — а чего ты еще ожидал? Ты что, думал, что комиссия там развлекается? Правительство доверило ей свободу и, может быть, жизнь многих людей, и ты решил, что это очень веселое поручение?

Он все время смотрел в сторону, старательно избегая моего взгляда, но никак не мог успокоиться. Я не знал, что сказать такому круглому дураку, и от души пожалел, что доверил серьезное дело ничтожной твари.

— Хорошо, — сказал я. — Как ты думаешь, что теперь будет?

— Что? — Он на миг приподнял испуганные глаза.

— Как ты думаешь, что мы будем теперь делать? Конечно, тебе самому ясно, что твои показания комиссия полностью отвергла. Так что мы будем делать теперь, когда Ошевире достаточно сказать, что он невиновен, и его оправдают?

— Ну… Я думаю, ему надо это еще доказать.

— Да, сегодня голова твоя работает просто блистательно. Но ведь это было твое дело — доказать, что к чему. А посмотри, что ты наделал! Да мой маленький Робинзон не испугался бы и рассказал комиссии, какие пиры задавал Ошевире мятежным солдатам. И если бы его спросили, к чему это он клонит, он опять же не испугался бы и сказал бы комиссии, что никто в Урукпо так по угощал мятежников. И самой комиссии была бы дана возможность решить, какой стороне сочувствовал Ошевире. Неужели я требовал слишком многого, когда просил тебя выступить с показаниями, — тебя, у которого все причины на свете отомстить Ошевире, а кроме того, ты еще получил хорошие деньги — сколько я дал тебе?

— Сто пятьдесят фунтов.

— Сто пятьдесят фунтов! И ты не мог устоять на своих двоих перед этой тухлой толпой, не мог, глядя всем в глаза, прямо сказать, что хотел? Неужели тебя не поддерживали такие хорошие деньги, неужели ты позабыл, что тебя послал такой человек, как я? Так как ты думаешь, что теперь будет?

— Если… Я не знаю…

— Ты не знаешь? Я думаю, что за последние годы твоя семья слишком часто ничего не знала. Не так давно твоего отца поймали на месте преступления, и он тоже клялся, что ничего не знает, хотя млечный сок на его руках не просох.

— Это неправда, — сказал мерзавец. Так и сказал!

— Хоть мне-то не ври. Мы все про все знаем — просто иногда не раскрываем ртов из жалости к вам, ничтожным.

— Это неправда, — сказал он. — И вы это знаете. Вы там были сами, когда совет разбирал это дело.

— Да-да. Я там был. Конечно, был. Ну и что? Может, это я сочинил песенки про твоего отца?

— Это все ложь, Тодже, и вы это знаете.

— Хорошо же! — Я стукнул кулаком по столу так, что стакан с пивом, к которому он не притронулся, чуть не слетел на пол — подонок успел его подхватить. — Больше ни о чем я тебя не спрашиваю. Но это запомни как следует. Если его выпустят, значит, я не получил тех услуг, за которые заплатил сто пятьдесят фунтов. И я должен получить деньги назад. Иначе, обещаю тебе, кое-кто об этом горько пожалеет. Не забудь, что я еще вождь Тодже Оновуакпо из Урукпе. Можешь развлекаться в Идду, как хочешь, но не забывай каждое утро и каждый вечер молиться, чтобы Мукоро Ошевире не был оправдан.

Я резко встал и направился к выходу. Я видел, что на меня обращают внимание, — но какое мне дело?

Я был у самых дверей, когда официант подбежал ко мне:

— Ога, деньги за выпивку!

— Пошел прочь! — закричал я. — Получи вон с того выродка. Все деньги у него.

Я выбежал из проклятой пивной.

Даже за сто пятьдесят фунтов козла не заставишь сидеть на заднице! Господи, какое убожество! А его оправдания: видите ли, он чувствовал себя так, будто это его судили!

Я был слишком разгневан и возмущен, чтобы преодолеть досаду и хорошенько обдумать план действий. Но в конце концов, я приехал спасать положение. И я взял такси и направился в штаб Второй дивизии федеральной армии, где, несомненно, должен быть майор Акуйя Белло. Это ему я в свое время донес, что Ошевире сотрудничал с мятежниками. Он видел, какие чувства обуревали людей, когда федеральные войска вступили в наш город. Теперь он член Комиссии по разбирательству и, по-моему, должен смотреть на такие дела с большей серьезностью, чем когда он преследовал удиравших мятежников. И я рассудил, что если тогда он так меня уважал, что по первому указанию посадил Ошевире, то теперь он просто содрогнется от мысли, что такой почтенный человек, как я, приехал сюда из Урукпе только для того, чтобы напомнить о деле.

Шофер такси затормозил, он решил подвезти женщину с огромной корзиной. Собака!

— Ты это что? — спросил я.

— Как что — подвезти женщину.

— Езжай сейчас же! — закричал я.

— Вы что, заняли все сиденья? Раз так, платите до штаба пятнадцать шиллингов.

— Нет, — сказал я. — Десять шиллингов.

— Нет, сэр. — Он выключил мотор, снял фуражку и почесал голову. — Это очень далеко. Пятнадцать шиллингов, или я никуда не поеду.

Женщина дотащилась до машины, волоча за собой здоровенную корзину ямса. Шофер сидел развалясь.

— Ну, что скажете, сэр? — обернулся он.

От одного взгляда на женщину мне сделалось тошно. Терпеть не могу сидеть в машине рядом с простыми.

— Ладно. Договорились, — сказал я. — Езжай! И побыстрее!

Машина тронулась. Ночевать в Идду я не собирался. Я прибыл в город с грузовиком, который должен доставить ямс федеральным войскам и Урукпе, и предполагал вернуться с этим же, грузовиком. Кроме того, мои злоключения с потаскухой вызывают во мне отвращение ко всему Идду, и я дал себе слово никогда больше не поддаваться щекотке похоти и не делать опасных глупостей.

Таксист затормозил и выключил мотор, когда мы были ярдах в пятидесяти от ворот штаба. Я не мог понять, что случилось.

— Приехали, — заявил шофер.

— Куда? — спросил я. Я не мог понять этого негодяя.

— Вот же штаб. — Он оглянулся на меня. — Разве вам не сюда?

— Сюда, но только мы не доехали.

— Дальше я не поеду.

— Почему это?

— Не хочу неприятностей. — Он посмотрел на часовых у ворот.

Я взглянул на него. На этот раз я все понял, но не могу же я идти до ворот пешком, как паломник к святилищу! Кажется, я слишком велик для этого.

И все же я сокрушенно вздохнул и осторожно открыл дверцу. Осторожно я стал вылезать из такси — вперед посох, затем сам, придерживая на голове шапку с перьями, медленно, медленно я ступал небольшими шагами. Я приводил себя в порядок — а как же? Эти солдаты готовы нагрубить хоть кому, особенно если у человека нет царственной, великолепной осанки. Я расплатился с шофером — дурак, он от нетерпения уже включил мотор, — теперь предстояло самое главное.

Решетчатые ворота закрыты. Один солдат сидит к ним спиной, лицом к зданиям за оградой. Другой прислонился к столбу, автомат свисает с плеча, пилотка сдвинута на глаза. Еще двое в будке играют в карты. Я подхожу к воротам, никто не обращает на меня внимания, хотя я вижу, что они давно меня заметили. Я в некотором замешательстве. Если бы, скажем, к ним подошел нищий, у них было бы основание не замечать его.