Стихотворения - Осип Мандельштам
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Слышу, слышу ранний лед,Шелестящий под мостами,Вспоминаю, как плыветСветлый хмель над головами.
С черствых лестниц, с площадейС угловатыми дворцамиКруг Флоренции своейАлигьери пел мощнейУтомленными губами.
Так гранит зернистый тотТень моя грызет очами,Видит ночью ряд колод,Днем казавшихся домами.
Или тень баклуши бьетИ позевывает с вами,Иль шумит среди людей,Греясь их вином и небом,
И несладким кормит хлебомНеотвязных лебедей.
21 – 22 января 1937* * *
Люблю морозное дыханьеИ пара зимнего признанье:Я – это я, явь – это явь…
И мальчик, красный как фонарик,Своих салазок государикИ заправила, мчится вплавь.
И я – в размолвке с миром, с волей —Заразе саночек мирволю —В сребристых скобках, в бахромах, —
И век бы падал векши легче,И легче векши к мягкой речке —Полнеба в валенках, в ногах…
24 января 1937* * *
Средь народного шума и спеха,На вокзалах и пристаняхСмотрит века могучая вехаИ бровей начинается взмах.
Я узнал, он узнал, ты узнала,А потом куда хочешь влеки —В говорливые дебри вокзала,В ожиданья у мощной реки.
Далеко теперь та стоянка,Тот с водой кипяченой бак,На цепочке кружка-жестянкаИ глаза застилавший мрак.
Шла пермяцкого говора сила,Пассажирская шла борьба,И ласкала меня и сверлилаСо стены этих глаз журьба.
Много скрыто дел предстоящихВ наших летчиках и жнецах,И в товарищах реках и чащах,И в товарищах городах…
Не припомнить того, что было:Губки жарки, слова черствы —Занавеску белую било,Несся шум железной листвы.
А на деле-то было тихо,Только шел пароход по реке,Да за кедром цвела гречиха,Рыба шла на речном говорке.
И к нему, в его сердцевинуЯ без пропуска в Кремль вошел,Разорвав расстояний холстину,Головою повинной тяжел…
Январь 1937* * *
Куда мне деться в этом январе?Открытый город сумасбродно цепок…От замкнутых я, что ли, пьян дверей? —И хочется мычать от всех замков и скрепок.
И переулков лающих чулки,И улиц перекошенных чуланы —И прячутся поспешно в уголкиИ выбегают из углов угланы…
И в яму, в бородавчатую темьСкольжу к обледенелой водокачкеИ, спотыкаясь, мертвый воздух ем,И разлетаются грачи в горячке —
А я за ними ахаю, кричаВ какой-то мерзлый деревянный короб:– Читателя! советчика! врача!На лестнице колючей разговора б!
1 февраля 1937* * *
Обороняет сон мою донскую сонь,И разворачиваются черепах маневры —Их быстроходная, взволнованная броньИ любопытные ковры людского говора…
И в бой меня ведут понятные слова —За оборону жизни, оборонуСтраны-земли, где смерть уснет, как днем сова…Стекло Москвы горит меж ребрами гранеными.
Необоримые кремлевские слова —В них оборона обороныИ брони боевой – и бровь, и головаВместе с глазами полюбовно собраны.
И слушает земля – другие страны – бой,Из хорового падающий короба:– Рабу не быть рабом, рабе не быть рабой, —И хор поет с часами рука об руку.
3–11 февраля 1937* * *
Как светотени мученик Рембрандт,Я глубоко ушел в немеющее время,И резкость моего горящего ребраНе охраняется ни сторожами теми,Ни этим воином, что под грозою спят.
Простишь ли ты меня, великолепный братИ мастер и отец черно-зеленой теми, —Но око соколиного пераИ жаркие ларцы у полночи в гаремеСмущают не к добру, смущают без добраМехами сумрака взволнованное племя.
4 февраля 1937* * *
Разрывы круглых бухт, и хрящ, и синева,И парус медленный, что облаком продолжен, —Я с вами разлучен, вас оценив едва:Длинней органных фуг, горька морей трава —Ложноволосая – и пахнет долгой ложью,Железной нежностью хмелеет голова,И ржавчина чуть-чуть отлогий берег гложет…Что ж мне под голову другой песок подложен?Ты, горловой Урал, плечистое ПоволжьеИль этот ровный край – вот все мои права, —И полной грудью их вдыхать еще я должен.
4 февраля 1937* * *
Еще он помнит башмаков износ —Моих подметок стертое величье,А я – его: как он разноголос,Черноволос, с Давид-горой гранича.
Подновлены мелком или белкомФисташковые улицы-пролазы:Балкон – наклон – подкова – конь – балкон,Дубки, чинары, медленные вязы…
И букв кудрявых женственная цепьХмельна для глаза в оболочке света, —А город так горазд и так уходит в крепьИ в моложавое, стареющее лето.
7–11 февраля 1937* * *
Пою, когда гортань сыра, душа – суха,И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье:Здорово ли вино? Здоровы ли меха?Здорово ли в крови Колхиды колыханье?И грудь стесняется, – без языка – тиха:Уже я не пою – поет мое дыханье —И в горных ножнах слух, и голова глуха…
Песнь бескорыстная – сама себе хвала:Утеха для друзей и для врагов – смола.
Песнь одноглазая, растущая из мха, —Одноголосый дар охотничьего быта, —Которую поют верхом и на верхах,Держа дыханье вольно и открыто,Заботясь лишь о том, чтоб честно и сердитоНа свадьбу молодых доставить без греха.
8 февраля 1937* * *
Вооруженный зреньем узких ос,Сосущих ось земную, ось земную,Я чую все, с чем свидеться пришлось,И вспоминаю наизусть и всуе.
И не рисую я, и не пою,И не вожу смычком черноголосым:Я только в жизнь впиваюсь и люблюЗавидовать могучим, хитрым осам.
О, если б и меня когда-нибудь моглоЗаставить – сон и смерть минуя —Стрекало воздуха и летнее теплоУслышать ось земную, ось земную…
8 февраля 1937* * *
Как дерево и медь – Фаворского полет, —В дощатом воздухе мы с временем соседи,И вместе нас ведет слоистый флотРаспиленных дубов и яворовой меди.
И в кольцах сердится еще смола, сочась,Но разве сердце – лишь испуганное мясо?Я сердцем виноват – и сердцевины частьДо бесконечности расширенного часа.
Час, насыщающий бесчисленных друзей,Час грозных площадей с счастливыми глазами…Я обведу еще глазами площадь всейЭтой площади с ее знамен лесами.
11 февраля 1937* * *
Я в львиный ров и в крепость погруженИ опускаюсь ниже, ниже, нижеПод этих звуков ливень дрожжевой —Сильнее льва, мощнее Пятикнижья.
Как близко, близко твой подходит зов —До заповедей роды и первины —Океанийских низка жемчуговИ таитянок кроткие корзины…
Карающего пенья материк,Густого голоса низинами надвинься!Богатых дочерей дикарско-сладкий ликНе стоит твоего – праматери – мизинца.
Неограниченна еще моя пора:И я сопровождал восторг вселенский,Как вполголосная органная играСопровождает голос женский.
12 февраля 1937Стихи о неизвестном солдате
Этот воздух пусть будет свидетелем,Дальнобойное сердце его,И в землянках всеядный и деятельныйОкеан без окна – вещество…
До чего эти звезды изветливы!Все им нужно глядеть – для чего?В осужденье судьи и свидетеля,В океан без окна, вещество.
Помнит дождь, неприветливый сеятель, —Безымянная манна его, —Как лесистые крестики метилиОкеан или клин боевой.
Будут люди холодные, хилыеУбивать, холодать, голодатьИ в своей знаменитой могилеНеизвестный положен солдат.
Научи меня, ласточка хилая,Разучившаяся летать,Как мне с этой воздушной могилойБез руля и крыла совладать.
И за Лермонтова МихаилаЯ отдам тебе строгий отчет,Как сутулого учит могилаИ воздушная яма влечет.
Шевелящимися виноградинамиУгрожают нам эти мирыИ висят городами украденными,Золотыми обмолвками, ябедами,Ядовитого холода ягодами —Растяжимых созвездий шатры,Золотые созвездий жиры…
Сквозь эфир десятично-означенныйСвет размолотых в луч скоростейНачинает число, опрозрачненныйСветлой болью и молью нулей.
И за полем полей поле новоеТреугольным летит журавлем,Весть летит светопыльной обновою,И от битвы вчерашней светло.
Весть летит светопыльной обновою:– Я не Лейпциг, я не Ватерлоо,Я не Битва Народов, я новое,От меня будет свету светло.
Аравийское месиво, крошево,Свет размолотых в луч скоростей,И своими косыми подошвамиЛуч стоит на сетчатке моей.
Миллионы убитых задешевоПротоптали тропу в пустоте, —Доброй ночи! всего им хорошегоОт лица земляных крепостей!
Неподкупное небо окопное —Небо крупных оптовых смертей, —За тобой, от тебя, целокупное,Я губами несусь в темноте —
За воронки, за насыпи, осыпи,По которым он медлил и мглил:Развороченных – пасмурный, оспенныйИ приниженный – гений могил.
Хорошо умирает пехота,И поет хорошо хор ночнойНад улыбкой приплюснутой Швейка,И над птичьим копьем Дон-Кихота,И над рыцарской птичьей плюсной.
И дружит с человеком калека —Им обоим найдется работа,И стучит по околицам векаКостылей деревянных семейка, —Эй, товарищество, шар земной!
Для того ль должен череп развитьсяВо весь лоб – от виска до виска, —Чтоб в его дорогие глазницыНе могли не вливаться войска?
Развивается череп от жизниВо весь лоб – от виска до виска, —Чистотой своих швов он дразнит себя,Понимающим куполом яснится,Мыслью пенится, сам себе снится, —
Чаша чаши отчизна отчизне,Звездным рубчиком шитый чепец,Чепчик счастья – Шекспира отец…
Ясность ясеневая, зоркость явороваяЧуть-чуть красная мчится в свой дом,Словно обмороками затовариваяОба неба с их тусклым огнем.
Нам союзно лишь то, что избыточно,Впереди не провал, а промер,И бороться за воздух прожиточный —Эта слава другим не в пример.
И сознанье свое затовариваяПолуобморочным бытием,Я ль без выбора пью это варево,Свою голову ем под огнем?
Для того ль заготовлена тараОбаянья в пространстве пустом,Чтобы белые звезды обратноЧуть-чуть красные мчались в свой дом?
Слышишь, мачеха звездного табора,Ночь, что будет сейчас и потом?
Наливаются кровью аорты,И звучит по рядам шепотком:– Я рожден в девяносто четвертом,Я рожден в девяносто втором… —И в кулак зажимая истертыйГод рожденья – с гурьбой и гуртомЯ шепчу обескровленным ртом:– Я рожден в ночь с второго на третьеЯнваря в девяносто одномНенадежном году – и столетьяОкружают меня огнем.
1 – 15 марта 1937* * *
