О времени и о себе. Рассказы. - Алексей Нелюбин

В семье прибавился еще один нетрудоспособный. Более того, нервный и капризный требовал особого ухода. Вот когда Катерина хлебнула настоящего горюшка. На ферме по шестнадцать часов в сутки, без отпусков и выходных. Надо ведь обиходить, накормить, напоить, подоить десять коров по три раза в день. Да еще натаскать кормов, вымыть и просушить фляги, посуду. Каждый день до изнеможения. А дома свои корова и овечки. Без них нельзя. Да троих обуть, одеть, накормить и в школу проводить. Долгими зимними вечерами все сидели у небольшой керосиновой лампы, каждый занимался своим делом. Федор наладил плести корзинки из прутьев и продавать сельчанам. Ребятишки готовили уроки или слушали рассказы отца. Катерина высушивала одежонку и готовила на утро корм скотине. При разговоре она стала замечать, что Федор все собирается чего-то сказать, но никак не наберется смелости.

И все-таки решился: «Ты прости меня, Катенька! Грех от тебя скрывать такое. Наверно, за это и наказал меня Бог. Женат я был и двое ребятишек у меня под Воронежем. Суди и казни. Может, отошлешь к тем детям. Бога молю и тебя. Примите мое покаяние! Остолбенела Катерина от такой новости. Не слышала она раньше ничего об этом. Но увидев обильные слезы в мертвых глазах Федора, бросилась к нему на шею и тоже залилась горючими слезами: «Родной ты мой ! Что же теперь делать-то? Как я теперь на людях-то покажусь? Чего родным детям скажу?» Но скрепилась сердцем и решила не показывать виду, не обижать Федора, не срамиться перед людьми. А письмо под Воронеж по его совету все же написала. Пусть знают, что не пропал без вести и живой. И вдруг приезжают сразу двое, взросленьких уже, и называют Катерину мамой, а ребятишек братьями и сестрами. Никакой обиды. Одна благодарность за то, что сохранила отца живым. И приезжали они еще раза два, привозили подарки. А третий раз приехали уже на похороны. Последний приступ Федор перенести уже не смог.

А свои дети у Катерины подросли и тоже разлетелись из своего гнезда, как птицы. Не соберешь их уже теперь под одной родной крышей никогда.

Блаженный

Судьба этой, заброшенной в заволжских лесах деревушки, была уже определена: еще десяток лет, и последний житель уйдет на тот свет. Но в 70-х годах поблизости пролегла асфальтовая дорога районного значения, и деревенька ожила. Подремонтировалась. Подкрасилась. Особенно людей добавилось, когда рядом расположились коллективные сады-огороды.

В те же годы возобновилась и служба в старенькой деревянной церкви, раньше имевшей большой приход. К церковной ограде примыкает кладбище, еще с прадедовских времен. Лес, наступающий из глубины таежных дебрей, давно бы поглотил кладбище, но заботливые человеческие руки не допускают этого. Дорожки расчищены, могилки, памятники обихожены.

Здесь я нашел могилу моих родственников. Поклонился. Крест настолько обветшал, что требовал немедленной замены. Вот я и направился в деревню, надеясь разрешить этот вопрос. Возле церковной ограды обратил внимание на два дубовых креста, прислоненных к воротам. Добротно сделанные, в человеческий рост, красотой своей они поспорили бы с любым памятником из нержавеющей стали. Тут же мелькнула мысль: нельзя ли купить? В церковной сторожке мне сказали, что кресты принадлежат Блаженному. Так называют одного старика, и живет он в крайней избе на другом конце деревни.

— Заходи, заходи! — нажимая на «о», пригласил он меня, открывая калитку. — Тимофеичем раньше звали, а теперь больше Блаженным кличут. Это за то, что богоугодные дела творю, а мзды никакой не желаю. На хлебушко государство дает, и на том Бог спасет. Остальное все со своего огорода и подворья… Вот кладбище к каждому большому православному празднику прибираю, могилки оправляю, в сторожке по ночам дежурю, и упаси Бог взять плату. Нельзя. Вера наша не позволяет… Тяжело, конечно, годков-то ведь уже далеко за семьдесят, но Бог терпел и нам велел…

Прохожу. Излагаю цель прихода.

— Ну, раз видел мою работу, выбирай любой и ставь. Я только радуюсь, когда людям добро творю. Об оплате не беспокойся. Это все Богово. А если есть времечко подождать, вон у меня еще несколько заготовок, с орнаментом сделаю. Люди любоваться будут, да и души усопших возрадуются. Подивился я его бескорыстному желанию служить и не удержался, спросил, откуда у него столько человеколюбия, это в наше-то время.

— Чтобы понять меня, Святое учение необходимо познать, уверовать! — начал объяснять Тимофеич. — Первые заповеди — не убий, сотвори добро ближнему. Всю свою сознательную жизнь я этим заповедям следую. В войну разными путями уклонялся от солдатчины, где убийство человека человеком узаконено. Но война есть война, и меня все-таки забрали. От фронта бежал. Поймали. Судили. Я объяснил, что не могу убивать, что это для меня грех великий. Прислушались к моим доводам — определили в похоронную команду. Убирать убиенных с поля брани и предавать их земле — святой закон для каждого живущего на этом свете. Я с чистой душой принялся за это дело, соблюдая православный церковный обряд. Оправлял могильные холмики, читал псалтырь, ставил изготовленные из подручного материала крестики. А крест на могиле необходим. На него опускается душа умершего, прилетая в каждое Светлое Воскресение повидаться с родными и поскорбеть вместе…

Вернулся я с войны — троих детей вырастил, жену похоронил… Сейчас живу один, вот кресты продолжаю делать. С годами это стало потребностью. Раньше подолгу они стояли у церковной ограды невостребованными. Нынче разбирают быстро — народу больше умирать стало.

Слушал я своего необыкновенного собеседника и удивлялся правоте и глубине его убеждений. Смотрел на небольшую окладистую бородку, на весь его благообразный облик и думал: «Блаженный! Как нужен ты сегодня нам! Живи еще сто лет, да хранит тебя Бог».

Родная кровиночка

Поближе они познакомились, когда Лидия Ивановна пришла к Николаю Николаевичу и попросила помочь: в коридоре пол провалился. Дом, который купили три года назад, был старый и требовал ремонта. До этого случая особой нужды в посторонней помощи не было. Жив был муж Владимир Павлович, все мужские заботы были на нем. Но хозяина похоронили зимой, и Лидия Ивановна осталась с сыном, инвалидом детства, которому вот уже 21 год. В городе у них 3-комнатная квартира в престижном районе. Получили ее в тот год, когда Владимира Павловича демобилизовали из рядов военно-космических сил по возрасту, в чине полковника. Пенсии мужа, своей и на ребенка-инвалида хватало на жизнь, а на сбережения купили в деревне дом с садом и огородом. Первые два года с желанием осваивали дом и радовались своим скромным успехам землевладельцев. Но у супруга проявилась болезнь крови — лейкемия, и буквально за считанные недели извела его и унесла из жизни. Это было зимой.

А весной Лидия Ивановна опять появилась в огороде и хлопотала по хозяйству. Врач по образованию, она оказалась рукодельной. Соседи-старушки, узнав, что она может измерить давление, сделать укол, посоветовать таблетки, потянулись к ней, и все уходили довольные. Николай Николаевич, сам недавно купивший дом в этой же деревне, понимал, что значит осевший пол в коридоре, и решил помочь. Два дня, которые ушли на ремонт пола, сблизили этих двух немолодых людей, и они поведали друг другу о своих прожитых годах. Обычно при посторонних людях Лидия Ивановна спроваживала сына в сад и там оставляла его, подальше от любопытных взглядов. А на этот раз начал накрапывать дождик, и она привела его в дом. Воспользовавшись тем, что мать отвлеклась по своим делам, сын вышел из комнаты в коридор и сел на порожек. Вот тут Николай Николаевич увидел Геру близко, в лицо. Раньше не приходилось.

Рост средний. Худой и тонкий. Глаза маленькие, бесцветные. Взгляд пустой, лицо вытянутое. Постоянно открытый рот обнажал редкие крупные зубы. Волосы на голове и бороде были редкие, серые. Ноги в коленях подогнуты. Руки при движении вытянуты вперед и, кажется, постоянно ищут опоры. За все время, пока сидел, он не произнес ни одного слова. Изредка были слышны какие-то бормотания. Сердце Николая Николаевича переполнилось состраданием и жалостью к этому существу. Появилась мать и быстренько проводила сына опять в комнату.

Вернувшись в коридор, она присела на тот порожек и, глядя прямо в глаза, спросила:

— Ну что, видел?

— Да! — тяжело вздохнул Николай Николаевич.

При рождении никаких отклонений не заметили. До двух лет развивался нормально, но потом умственное развитие приостановилось. Успел только научиться ходить и говорить три слова: мама, Вова, дай. Врачи и начальство советовали отдать ребенка в специнтернат. Три раза отвозили туда Геру и три раза забирали домой, обратно. Обнимая и лаская его, она в слезах часто повторяла: «Кровиночка моя! Ангелочек ты мой! За что нам обоим Бог послал такие муки?». Гера вырос, возмужал, но до сих пор не может самостоятельно ни умыться, ни одеться. Играет с игрушками, как маленький ребенок.