О времени и о себе. Рассказы. - Алексей Нелюбин

Закончив, попросила поддержать ее просьбу. Мы не знали, как и что нужно говорить, зато дружно подошли к столу человека в портупее и выложили наши требования. Глаза наши были устремлены в одну точку-на лицо начальника. Мысленно молили его о милосердии к нашей учительнице, к отцу Алексею. Лицо его сначала ничего не выражало, потом начало медленно багроветь. Мы сразу поняли:начальник возмущен до предела. Еще бы, слыхано ли такое в ту пору:открытый протест, коллективное выступление. Но сдержался. Отозвал нашу учительницу в сторонку и что-то усердно начал ей объяснять. Под конец громко сказал: «Идите сейчас домой, а мы постараемся решить это дело». И решили. Десять лет лесоповала для нашего «подзащитного». Все наши детские понятия о справедливости взрослых рухнули, исчезли как дым.

Вернулся отец Алексей в 1947 году. В своем селе служить не стал, хотя и приход был свободен. Принял он епархию за много верст от своей родной церкви, объясняя это обидой на односельчан. Никто за него не вступился, не произнес защитного слова, кроме пожилой учительницы со своими воспитанниками.

А Устиния Васильевна еще несколько лет преподавала. В день своего шестидесятилетия она получила звание заслуженной.

Да, не оскудела земля русская на своих самоотверженных апостолов, носителей справедливости, какой была Устиния Васильевна. Посещая, хотя и редко, старое деревенское кладбище, где покоятся умершие мои близкие и дальние родственники, я каждый раз останавливаюсь у могилки моей первой учительницы. Низко кланяюсь перед ветхим крестом, отдаю дань ее светлой памяти.

Крестная и Филиппыч

Старшая сестра моя, принимавшая меня из рук священника после купания в купели, стала называться моей крестной матерью. По священному писанию в случае смерти моей родной матери, обязанности по моему воспитанию переходят к крестной матери. Внушали это ребенку с малых лет. Подрастая, я обязан был это помнить и называть сестру не ее именем, а просто крестная. Родилась она до революции в небогатой крестьянской семье. Рано познала труд и заботы. Рослая, костистая, с мужской хваткой, она больше походила на парня. В годы нэпа, отец не мог нарадоваться, когда она приходила к нему в кузницу, брала молот и ударяла по горячему железу, как заправский молотобоец.

Подступило время невеститься. А жениха и искать не надо. Он здесь, прямо в кузнице. Подручный молотобоец у отца, сын местного углежога дяди Филиппа.

Сыграли свадьбу. Петр временно поселился у нас и был равноправным членом нашей семьи. Но случилась беда. От каленого железа отлетела искра и угодила ему прямо в глаз. Глаз выжгло. А беда одна не ходит. Осенью, во время молотьбы он задавал в конную молотилку снопы, да недоглядел, глаз-то один. Левую руку и захватило вместе с соломой. Рванул, но поздно. Трех пальцев как не бывало. Первые треволнения уже нанесли раны неокрепшему женскому сердцу. Инвалид второй группы. Но тогда никаких инвалидностей не признавали. Некогда было, работать надо. Вскоре они приобрели домишко и отделились.

Пошли дети. Первый, второй, третий… да восемь человек и выпустили на свет божий. И не унывали. Это сейчас один ребенок — проблема, двое — многодетность. Филиппыч в МТС выучился на тракториста и на своем ХТЗ обрабатывал поля колхозов и совхозов.

Неожиданно случилось большое несчастье. Кто-то ночью в поле от трактора увез бочку с керосином. Обвинили тракториста. В то жесткое предвоенное время судили за все. Правительству нужны были бесплатные рабочие руки. Много рук. Проводили индустриализацию страны. Готовились к всемирной войне. Филиппычу присудили два года Буреполома. Крестная чуть жизни не лишилась. Четверо малышей на руках и сама нигде не работает. Ходила в район десятки раз. Кого-то просила, умоляла, плакала. Не помогло. Подсказали: «Надо «дать». Сколько? Кому? Этого она не знала. Решительно продала корову — последнее достояние и поехала в область. Вернулась без денег и без мужа, но с надеждой, что сколько-нибудь скостят. Ничего подобного. День в день оттрубил он на лесоповале и перед самой войной вернулся. Опять работал в МТС: c весны на тракторе, осенью на комбайне, зимой на ремонте.

Началась война. Условия жизни ужесточились. Фронт забирал все. Картофель, зерно, шерсть, молоко, яйца, мясо. На все был налог. Даже плодовые деревья, кусты смородины должны были родить каждый год и нести подать. Семье оставались последние крохи. А семья прибывала. Первенцы уже сами становились на крыло. Отучившись по четыре зимы в школе они начинали работать прицепщиками с отцом на тракторе, пастушатами, рассыльными в сельсовете и в колхозной конторе. Дома — уход за скотиной, работа в огороде тоже была на их совести. Каждый вносил свою лепту в общий котел.

Я, отслужив в армии, изредка навещал свою крестную мать. Ездил из города повидаться на денек, на два. Привозил небольшие подарки: то платочек на голову, то милистину на кофту. Как она была рада каждой встрече!.. Начинались хлопоты. Уйдет во двор, возвращается с пустыми руками. — «Филиппыч! Ты убирал навоз во дворе?» — «Убирал!». — «Где бутылка, которую я спрятала под навоз?. «А мы с соседом Митричем убирали, нашли ее, ну на радостях и выпили». «Вот так всегда. Не знаю, куда и прятать. Везде находит, хотя и глаз один. За божницей только не берет. Бога боится, но туда бутылка не убирается, только чекушка». «Не беспокойся крестная, я захватил с собой из города, подавай рюмки». «Подожди, я еще грибков достану». Подает в блюде из погреба. «А ведь они с песочком, похрустывают на зубах». «Солил-то хозяин. Плохо промыл. Не видит. Ну да ладно, съедим». Выпьют по рюмочке, по две. Потом я прошу: «Спойте, пожалуйста». И запевают на два голоса «Под ракитою зеленой русский раненый лежал». У них слезы закапают, а у меня сердце защемит. Родные мои! Как мало вам нужно, чтобы счастье навестило вас. Только в эти задушевные минуты вы находите отдохновение от ежедневной тяжелой нужды.

Особенно тяжело они переживали неожиданные семейные бедствия. У старшего сына, пастуха, на озими объелись две коровы. Одну успели прирезать, а за вторую пришлось платить. Случилась авария на дороге. Средний сын, шофер, принял удар на себя. За восстановление машины платили. У старшей дочери сгорел дом. Разорение одно. Но они стойко выносили удары судьбы. Пускали в ход государственную помощь на детей. Собирали по родне деньги для латания неожиданных жизненных прорех.

— Хозяин! Показал бы, какая живность у тебя во дворе в это лето?

— Корова, теленок, две овцы с ягнятами, куры, собака. А в доме ребятишки, кошка, клопы и тараканы.

— А эти для чего? — спрашиваю я.

— То, что Богом дано человеку, все должно находиться при нем. Убивать нельзя. Грех. Отпугивать можно. Вон, посмотри, на кровати под постелью полынь лежит. Клопы ее боятся. Спим спокойно.

— А как с дровами, с кормами? — спрашиваю я.

— С дровами просто. Притащу трактором из леса любую березу, была бы бутылка. С кормами хуже. Покосов не дают. Заготовить негде. Но я на тракторе вожу корма на ферму. Увязываю не туго. Что с возу упало, то мое. Так же и с зерном. Осенью комбайном убираю поля. На ночь комбайн ставлю у себя на усадьбе. За ночь что насорится зерна из комбайна тоже мое. Вот так и живем. Все законно.

Потом крестная берет меня за рукав и ведет в чулан. Там в сундуке, лежит приданое очередной невесты. Всего их четыре. В эту осень готовились выдать третью, Настеньку.

Увидел я в сундуке новые чесанки с галошами, плюшевую жакетку, какие-то свертки тканей. Там же оказались подаренные мною милистин на кофту и платочек на голову. С каким удовольствием она показывала все свое «богатство», как светились от удовольствия ее глаза! Казалось, нет на свете человека счастливей ее.

Перед моим отъездом она опять начинала хлопотать, готовить подарок мне. Я, конечно, отговаривал, отказывался. Ну что она может подарить при такой ораве ребятни? Но находила. «Посмотри, какой у нас в это лето укроп густой. Сейчас я тебе наломаю. Еще смородинных листочков наструкаю, будешь чай в городе заваривать». Я принимал эти подарки и был глубоко благодарен за ее душевный материнский прием.

Собирая последнюю свадьбу, уже в застойный период, женили моего крестника, Сергея, письмом приглашали меня и просили кое-что купить. Деньги обещали вернуть при встрече. Какие там деньги! Привез я им все, да еще денег дал. Последний ведь, да и крестник. Народу понаехало — нет числа. Со всех районов области. Братья, сестры самих родителей. Их дети. Дети их детей. Сватья и свахи сгрудились вокруг дома невесты, где должна проходить свадьба. Филиппыч ходил под хмельком, всех обнимал, целовал и все не мог нахвалиться: «Вот у меня их сколько! Вот какие все хорошие!» А крестная, счастливая, сидела на завалинке в своем единственном выходном платье, принимала поклоны подъезжающих да уговаривала мужа, что бы тот не надоедал гостям. Мать-героиня, породившая и взрастившая восемь человек своих кровных, она ни разу не посетовала на свою судьбу. Не слышали ни ее родители, ни ее дети, какая тяжелая ей досталась доля.