Пьесы: Оглянись во гневе. Комедиант. Лютер - Джон Осборн

(Начинает танцевальную часть номера.)

На все мне наплевать,Меня ничто не тронет,Не лучше ль переждать,Пока нас похоронят?Пусть смотрят и глазеют —Мне это все равно.Посмеют, не посмеют,Старьем назвать успеют.Увидят, ты обижен, останешься унижен,Поэтому плевать на все (ведь я нормален, как и все!).Плевать, плевать, плевать на все!

(Уходит.)

Третий номер

Музыка затихает. Задник поднимается, открывая Билли, Джин и Фебу. Фебе под пятьдесят, у нее светлые, когда-то очень красивые волосы, и до сих пор она уделяет им много внимания. Лицо слегка подмазано, хотя не очень умело. Всегда возбуждена, собеседника не слушает, как и большинство обитателей этого дома. Если же и приходится кого-то выслушивать, то она быстро отвлекается или мрачнеет, томится на краешке стула, накручивая волосы на палец. В данный момент она раскраснелась, как ребенок в состоянии крайнего возбуждения.

Феба. Он так рад будет увидеть тебя. (К Билли.) Правда? Но почему ты не предупредила? Я бы что-нибудь приготовила. Ты совсем ничего не хочешь? У меня есть немного ветчины, утром купила. Может, попробуешь?

Джин. Спасибо, не надо. Я же сказала, что приехала внезапно, экспромтом.

Феба. И хорошо, что приехала. Но ты ведь писала, что куда-то собираешься на выходные. Что-нибудь случилось?

Джин. Просто передумала.

Феба. Все равно, чудесно, что ты здесь. Правда, папа? Ему приятно. Ему тут и поговорить-то не с кем. Верно? Я говорю, вам здесь и поговорить-то не с кем. Почти все время один. Но я тут ни при чем. Он сам не хочет ходить со мной в кино. Но ведь надо же где-то бывать, я ему говорю. Это же с ума сойти можно, все время сидеть взаперти. Иногда любит послушать пьесу по радио. Хорошая пьеса — это приятно. Но я не могу на одном месте долго сидеть, лучше в кино сходить.

Билли. Я в полном порядке.

Феба. Там, конечно, тоже сидишь, но это совсем другое дело, верно? Может, откроем? (Указывает на бутылку на столе.) Зачем сама джин купила? Противная девчонка.

Билли. Разумнее, разумнее надо деньги тратить.

Феба. Ничего, зато от чистого сердца, это главное. Дай мне пару стаканов. Ты ведь выпьешь со мной? Я одна пить не люблю.

Джин. Ладно, только чуть-чуть.

Феба. Ой, простите, папа, а вы не хотите?

Билли. Нет, спасибо.

Феба. Да, так о чем я? Жалость какая: я бы и раньше пришла, да вот осталась еще раз начало посмотреть.

Билли. Охота пуще неволи.

Джин. А что за картина?

Феба. Картина? Ничего особенного. Но там этот приятный парень… как его? Он еще поет иногда, глаза у него глубоко досажены, темные такие. Ты знаешь.

Джин. Американец, англичанин?

Феба. Не помню, право. Американец, наверное.

Джин. А как фильм называется?

Феба (смеется). Спроси что-нибудь попроще! Ты же знаешь, какая у меня дырявая память. Твое здоровье! (Пьет.) Отличный джин! Такое дерьмо сейчас продают, будто одеколон пьешь. Ты бы послушала, как он насчет пива высказывается. А вообще, я тебе скажу, в кино сейчас одна чепуха. Не помню уже, когда хорошую картину видела. Или поют, или оркестры. Да еще вестерны. Их он еще выносит. А я не могу, когда стрельба начинается. У меня от нее голова болит. Но я ведь такая, — если нет ничего другого, то все равно пойду, а что делать? Хоть в наш клоповник за углом. Покупаю себе конфет на шестипенсовик и высиживаю два часа, что бы там ни крутили. Говорят, они закрывать хотят свое заведение. Везде дела плохо идут. Я и Арчи так сказала. Он все нервничает, ничего у него не ладится. Ну а что делать, такая жизнь, у людей денег нет, откуда им взять? Я сейчас в универмаге работаю, я не говорила? Сижу за электрической кассой. Ничего. Девушки больно просты, а так — ничего. Как приятно тебя видеть. Арчи будет доволен. Она что-то похудела. Лицом как будто, вы как думаете? Не находите, она вроде похудела?

Билли. Что-то не вижу.

Феба. Ест, наверно, плохо. Девушки сейчас знаете какие? Только о фигуре думают. Так, значит, ты никуда не уехала на выходные?

Джин. Нет.

Феба. А как Грэм, здоров?

Джин. Да, здоров.

Феба. Ничего там у вас не произошло?

Билли. Ну что ты лезешь в чужие дела? Сама скажет, если захочет.

Феба. Ладно, знаю. Ты скажешь, если что случится, правда?

Джин. Мы немного поругались. Ничего особенного.

Феба. В конце концов, хоть она мне и не родная, разве не я ее растила? Она дочь моего Арчи. Неужто мне безразлично, что с ней будет? Дорогая, не придавай значения. Все у вас скоро уладится. Мужчины такие смешные. Разве можно их всерьез принимать.

Джин (улыбаясь). Постараюсь.

Феба. Вот и правильно. Выпей-ка еще. Тебе станет лучше. Так из-за чего вы повздорили? Небось, чепуха какая-нибудь. Помолвку-то вы не порвете?

Джин. Не знаю. Может, и порвем.

Феба. Вот это жалко.

Джин. Я ходила на митинг на Трафальгарской площади в прошлое воскресенье.

Билли. Куда?

Джин. На митинг, на Трафальгарскую площадь.

Билли. Зачем, скажи на милость?

Джин. А затем, дедушка, что у меня и, как ни странно, у многих других уже терпения не хватает выносить все, что у нас происходит.

Билли. И ты пошла на Трафальгарскую площадь?

Феба. Ну что вы — не слышите, что ли?

Билли. Боюсь, у тебя с головой не все в порядке.

Джин. Вот и Грэм высказался в том же духе. Правда, он все-таки на пятьдесят лет моложе, и слова были немного другие. Началось-то с этого, а потом и всякое другое вылезло. Столько накопилось, я даже не подозревала.

Билли. Я не знал, что ты интересуешься политикой.

Джин. Я сама не знала. Мне казалось, это такая скучища.

Билли. Бог ты мой! Болтунов и в мое время было хоть отбавляй. А все оттого, что женщинам дали право голоса. Разрывают помолвку только потому, что поверили каким-то бездельникам, газетным писакам!

Феба. Да помолчите же, папа! Вы, значит, поссорились из-за того, что ты хотела поступить по-своему?

Джин. Ну, как сказать… Все гораздо сложнее. Я, кажется, писала вам, что преподаю живопись в молодежном клубе?

Феба. Ну да. Давно еще.

Джин. Год назад. Я тогда познакомилась с одним, он там работал. Грэм его хорошо знал. Тот человек сказал, что с него довольно, что он это дело бросает. «Они все до единого маленькие мерзавцы, — сказал он. — Только сумасшедшему может прийти в голову учить этих варваров творчеству. Банда негодяев». Так и сказал. Но меня что-то толкнуло попробовать. Деньги там, конечно, никакие. Но… я немного в этом деле разбиралась, по крайней мере так считала. Пусть я никогда не блистала в живописи, но… мне казалось, преподавание у меня получится. Даже если бы пришлось сражаться с целой оравой тупых подростков. Руководитель клуба считал, что я сошла с ума, и Грэм тоже.

Феба. Не скажу, чтобы я очень его за это осуждала. Сразу видно— ребята не сахар. По крайней мере не для такой молоденькой, как ты, Джин. Наверное, бандиты какие-то.

Джин. Именно бандиты. И мужчины-то с ними не могли справиться.

Феба. Но если они не хотят учиться, зачем же им туда ходить?

Джин. Занятия были обязательными. Если они хоть раз в неделю присутствовали на моем уроке, то потом могли посещать клуб — ходить на танцы и прочее. Я только что не дралась с ними, а там попадались верзилы под потолок. Я презирала все это, презирала учеников, не хотела себе в этом признаваться, но презирала. Ненавидела их и все-таки чувствовала, что живу недаром. А Грэм хочет, чтобы мы поженились. Прямо сейчас, еще до его диплома, но я ни в какую. Он не любит, чтобы я поступала по-своему. Не хочет никакой угрозы себе и своему миру, не хочет, чтобы я добилась чего-нибудь. Я ему отказала. Тогда-то все и началось: Трафальгарская площадь и прочее. Знаешь, я просто не представляла себе, что можно кого-то любить, нуждаться в нем все двадцать четыре часа в сутки и вдруг обнаружить, что вы живете совершенно разной жизнью. Мне это непонятно. Непонятно. Я бы хотела понять. Это так страшно. Прости, Феба, зря я пила. Я же для вас джин принесла.

Билли. Сюда бы еще парочку голубей, и все будет как на Трафальгарской площади. Таких сквозняков я нигде не встречал. Ни окон, ни дверей никто не закрывает. Вряд ли это очень полезно для здоровья. Только войдешь в одну дверь — так из другой тебя тут же прохватит.