У смерти женское лицо - Марина Воронина

«Это называется заметным уходом», — подумала Катя, ожесточенно лавируя в лесу железных труб, между которыми были протянуты бельевые веревки. Она разворотила песочницу и сшибла качели, потом, помяв клумбы, протиснулась в узкую щель между двумя домами, зацепила скамейку, чуть не доведя до инфаркта сидевшего на ней облезлого полосатого кота, снова с грохотом соскочила на асфальт, мимоходом, не успев вывернуть, расколотила фару урчавшей на холостых оборотах «Вольво», выскочила из двора, ревущей пулей пронеслась по узкой дороге сквозь полосу зеленых насаждений, вылетела на трассу, что шла вдоль канала, пересекла ее под прямым углом (с закрытыми глазами), опять запрыгнула на тротуар, снесла секцию заградительной решетки и, увидев прямо перед собой свинцовый блеск воды и лодочную станцию на противоположном берегу, резко нажала и тут же отпустила педаль тормоза.

Изувеченная машина сначала лениво, а потом все быстрее покатилась по крутому, выложенному квадратными бетонными плитами откосу, стремясь к воде, как совершившая долгий переход через пустыню лошадь. На середине откоса Катя выпрыгнула из кабины и, не удержавшись на ногах, упала, разодрав рукав и здорово повредив себе локоть. Ревущий драндулет с плеском окунул в воду капот и стал быстро погружаться. Двигатель заглох, и машина с утомленным вздохом ушла под воду целиком, выпустив из багажника огромный пузырь воздуха.

Катя не стала тратить время на сентиментальное прощание и воинские почести. Подхватив за ремень сумку, она побежала вдоль канала, сильно косолапя на крутом откосе. Сирены все еще молчали, и это было хорошо. Это, черт возьми, было просто превосходно!

Так никем и не замеченная (а если и замеченная, то на это ей сейчас было наплевать), Катя выбралась наверх, привела себя в относительный порядок и через полчаса села в автобус, направлявшийся в центр города.

Ей хотелось спать.

Глава 7

По дороге она зашла в магазин и обновила гардероб — полученных накануне от Щукина денег как раз хватило на новые джинсы и рубашку, и еще немного осталось на то, чтобы перекусить и купить пачку сигарет. Все это уже было — обновление гардероба, переодевания в примерочных кабинках, дорогие тряпки, прикрывающие покрытую грязью и ссадинами кожу, пистолет в сумке и ощущения из разряда тех, что испытывает, наверное, отколовшийся от материкового ледника айсберг, дрейфуя по воле ветра и волн в неизвестном направлении. Кто знает, что ждет его впереди — возможно, бесконечные блуждания по морям, пока он не растает, угодив в какой-нибудь Гольфстрим, или встреча с очередным «Титаником», а может быть, проплыв немного, он просто упрется в берег и простоит на приколе до скончания времен? Айсбергам не дано знать наперед, каким будет их маршрут, — так же, как и людям.

Выйдя из кафе, она решила прогуляться до «Омикрона» пешком. Времени было навалом, поскольку было всего девять утра. Вряд ли там кто-нибудь появится до одиннадцати. Не стрелять же, в самом деле, в охранника только из-за того, что тебе негде прикорнуть! Как там было у Макаревича? «Ее утро — наш вечер...» Да. Уж что да, то да.

Гамбургер и две чашки кофе бултыхались в желудке приятной убаюкивающей тяжестью. Катя встряхнулась, чтобы не заснуть прямо на ходу, и двинулась по тротуару, не особенно заботясь о выборе направления. Она шла под набирающим силу августовским солнцем по тротуарам Москвы, невольно вглядываясь в лица прохожих — не мелькнут ли в толпе знакомые черты? Это было, конечно же, сущей глупостью: все-таки вокруг нее была Москва, а не какая-нибудь деревня, где все друг друга знают, да и потом, ей вовсе не улыбалось сейчас быть узнанной, но она никак не могла отделаться от ощущения, что наконец-то вернулась домой. Пусть дом встречал ее неласково, но это был ее дом, в котором она выросла.

«Родину не выбирают, — повторяла Катя про себя, идя по Арбату и разглядывая свое отражение в зеркальных стеклах витрин. — Родину не выбирают, пропади она пропадом, и судьбу не выбирают... А что же, в таком случае, выбирают? Тряпки и жратву, да и то, если хватает денег, что, опять же, не всегда зависит от нас...»

Она бездумно брела по городу, поворачивая, спускаясь под землю и снова поднимаясь наверх, заглядывая в открытые двери магазинов и читая таблички и вывески — конторы, рестораны, банки, гриль-бары, какие-то управления, магазины, обменные пункты... «Лизка Коновалова всего этого больше не увидит, — подумала она вдруг, но боль была глухой, притупленной, — привыкаем, мы ко всему привыкаем, даже к смерти, — думала Катя, закуривая на ходу и отвечая мрачным прямым взглядом на удивленный и шокированный взгляд встречной старухи. — Это как на войне, — люди приходят, их узнаешь, включаешь в свой круг, а потом они падают с превращенным в кровавое месиво лицом, и твой круг опять рвется, и ты ищешь, кем бы заполнить брешь, и находишь, а потом откуда-то опять прилетает горячий кусок железа и брешь возникает в другом месте, и есть единственный способ избежать этого — быть вне крута, быть одной, чтобы нацеленное в тебя железо не убивало людей, которые ни сном ни духом...»

Она остановилась, упершись взглядом в знакомую вывеску. «Вот черт, — подумала она, — еще живы. Ну правильно, говно не тонет».

Руководство еженедельника «Инга» всегда проводило достаточно гибкую политику и очень этим гордилось. Лучше жить на коленях, чем умереть стоя — вот и вся политика. Зайти, что ли, по старой памяти? Витюша, друг сердечный, наверное, еще сильнее разжирел. Интересно, вспомнит ли он своего бывшего фоторепортера? Вспомнит, решила Катя, куда ж он денется. Такое не забывают... «К черту! — чуть ли не вслух вырывалось у нее. — Что я там потеряла? Разве что денег из него выбить, но это мы оставим на самый крайний случай. Да он, вполне возможно, больше там и не работает. Работник из него был, как из дерьма пуля, только и знал, что баб за разные места хватать... Пристрелить бы его, — подумала она с внезапной холодной злобой. — Если бы не Витюша с его широкими сексуальными запросами, я бы жила себе и горя не знала. Сколько я тогда из-за него народу перебила, а до него как-то руки не дошли, только морду расквасила. У, сволочь жирная...»

Катя поправила на плече все время норовивший сползти ремень сумки и поспешно зашагала прочь от редакции. Старые долги давно были списаны и сданы в архив, и их не следовало ворошить, поскольку жизнь шла своим чередом, все время подкидывая новые задачки. Правда, они были до отвращения похожи на старые, и оставалось только надеяться, что это все-таки не совсем круг, а что-то вроде спирали.

"Вот что, подруга, — сказала себе Катя, широким шагом удаляясь от редакции «Инги», — ты это брось. Круги, спирали всякие и прочее дерьмо — это все к делу не относится. Пару часов назад тебя пытались замочить без лишнего шума — вот об этом тебе и надобно думать. Кто, зачем и почему — вот вопросы, на которые нужно искать ответ. Кому я помешала? Менты меня, конечно, ищут. Вполне возможно также, что мое дело попадает в сферу интересов ФСБ — во всяком случае, они могут так считать. Но если это они, то я уж и не знаю... Что я им такого сделала, что они даже не попытались взять меня живой? И, главное, когда успела? Дичь какая-то, честное слово... Или это были обыкновенные бандиты? Что в таком случае им было нужно? Деньги, машина? Ну и брали бы и то, и другое, никто не стал бы возражать, даже Лилек, если бы ей дали время поразмыслить. Да нет, какой там грабеж — они охотились за нами, а не за нашими деньгами, работали по заказу...

А может, я тут вовсе и ни при чем? Может, это кто-то из девчонок? Обобрали, к примеру, клиента из крутых, а он их вычислил и — привет. А? Это, конечно, не клиент, а какой-то Дракула, но выглядит все довольно жизненно, вот только как-то уж очень наворочено. Автомат этот с глушителем..."

Катя перешла улицу и опустилась на скамейку в скверике напротив «Омикрона», решив выждать еще немного. Заведение имело совершенно безжизненный вид. Она снова закурила. Курить не хотелось, но засыпать на скамейке в сквере хотелось еще меньше. Катя прислонилась спиной к уже успевшим нагреться брусьям спинки и стала думать о заведении, в которое ее пристроила Лизка.

Заведение было непростое — это явственно ощущалось. Вроде бы кабак был как кабак и казино — как казино, но дремавшее целых три года шестое чувство опять проснулось и принялось нашептывать в уши: смотри в оба, Скворцова, смотри в оба... Конечно, этот шепот мог не иметь никакого отношения к ночному клубу, но Катя не могла побороть ощущения, что где-то в подвале под «Омикроном» бешено вращается гигантская шпуля, наматывая на себя нить ее судьбы и неумолимо подтягивая ее к центру каких-то событий. То, что Катя была сыта всевозможными событиями по горло, дела не меняло — процесс шел в автоматическом режиме, заданном неведомым программистом.

"Если я не успею вовремя добраться до этого программиста, — подумала Катя, — размажет к чертовой матери в кабачковую икру, и костей не соберешь. Мама, мама, что я буду делать... мама, мама, как я буду жить? — Она невольно улыбнулась воспоминанию, стряхивая пепел с сигареты и думая о том, что в «Омикроне» пора бы хоть кому-нибудь появиться, угроза заснуть прямо тут, пригревшись на солнышке, становилась все более реальной. — У меня нет теплого бельишка, у меня нет зимнего пальто... Если говорить о теплом бельишке, то придется-таки принимать предложение Щукина. Что он там такое задумал? Божился ведь, что ничего криминального... Ну, божба современных бизнесменов недорого стоит, но все-таки... Не официанткой же бегать. До первого покалеченного клиента... точнее, уже до второго.