У смерти женское лицо - Марина Воронина

Периферийное зрение вдруг расширилось, сделалось объемным и четким. Теперь Катя, казалось, могла видеть почти на триста шестьдесят градусов, как какая-нибудь стрекоза. Она видела, как шевелятся Лизкины губы, складываясь в какой-то запоздалый и совершенно ненужный вопрос; видела она и лезвие, тускло блеснувшее в сереньком предутреннем полусвете. Оно вдруг, словно по волшебству, выпрыгнуло из сжатой в кулак ладони лейтенанта и по рукоять погрузилось в живот крашеной блондинки со смешным именем Лилек. Лилек начала спиной вперед валиться обратно в машину, и Катя все тем же обостренным боковым зрением заметила, как недоговоренный Лизкин вопрос переливается в гримасу ужаса, в дикий визг, который так и не успел вырваться на свободу, потому что ствол автомата наконец-то поднялся на нужную высоту и в звон, которым была наполнена Катина голова, вплелся новый звук — частый-частый перестук, совсем тихий, словно кто-то быстро колотил резиновым молоточком по донышку кастрюли.

Уже вываливаясь на асфальт через заднюю дверцу, которую она неизвестно когда и как распахнула, Катя успела заметить, как взорвалось лобовое стекло, обрушившись на передние сиденья водопадом мелких стеклянных призм и как брызнуло во все стороны красным моментально превратившееся в кровавое ничто удивленное лицо Лизки Коноваловой. В какой-то мере Катю спасла Лилек — ее умирающее тело, медленно и косо опускаясь на водительское сиденье, частично заслонило ее, приняв в себя не меньше полудюжины предназначавшихся Кате пуль. Лилек сплясала танец смерти на вспоротой свинцом спинке сиденья, одна пуля ударила ее в запрокинутый подбородок, и Катя видела, как брызнули в разные стороны выбитые изнутри зубы. Лилек тяжело сползла вниз, зацепившись рукавом за рулевую колонку. Упав левым плечом на шершавый асфальт, Катя нажала на курок, и человек в форме лейтенанта резко припал на одну ногу, выронив нож и схватившись обеими руками за простреленное бедро. С первым выстрелом к Кате вернулись звук, цвет и нормальная скорость восприятия. Все это каскадом обрушилось на нее.

С головы лейтенанта упала фуражка. Он поднял вверх свое костистое узкое лицо и, повернувшись к Кате острым профилем, выкрикнул, обращаясь к сержанту, который стоял по другую сторону машины:

— Эта тварь меня подстрелила! Мочи ее!

Он попытался скрыться, но деваться ему было некуда — машины стояли впритык, да и некогда — Катя снова нажала на курок. Пистолет бабахнул, звук получился полновесный и какой-то радостный, словно эта железка была вне себя от счастья, наконец-то дорвавшись до настоящего дела, и в обращенном к Кате остром профиле внезапно образовалась круглое черное отверстие, из которого через мгновение выплеснулся фонтанчик выброшенной под давлением крови. Пуля попала в висок, и убитый наповал лейтенант боком отлетел на багажник своей голубой «семерки» и сполз на землю, пачкая голубое железо темно-красной кровью.

Катя откатилась назад и протиснулась под заросшее грязью днище «Форда» в тот самый момент, когда сержант со своим автоматом с грохотом перемахнул через капот «Эскорта». Катя сильно обожгла плечо о горячую выхлопную трубу, но ей было не до того — сержант на мгновение замер, потеряв ее. Она видела только его ноги в кроссовках — в кроссовках, которые окончательно проясняли все. Не бывает патрульных милиционеров в кроссовках, точно так же, как не бывает патрульных, вооруженных автоматами с глушителем. Катя мрачно улыбнулась этому совершенно бесполезному открытию и выстрелом из «Макарова» раздробила фальшивому сержанту лодыжку. Боль наверняка была адская — сержант заорал и, как подрубленный, упал на одно колено.

Катя с расстояния не более чем в семьдесят сантиметров выстрелила по появившемуся в поле ее зрения колену. Промахнуться на такой дистанции было просто невозможно — коленная чашечка буквально взорвалась, разнесенная вдребезги. Непрерывный вой сержанта перешел в другую тональность — теперь в нем не было ни ярости, ни даже страха, а только огромная, как небо, боль и такая же огромная тоска угодившего в капкан животного. Падая боком на асфальт, он уже не помышлял ни о какой стрельбе.

Теперь он был виден Кате весь.

Их глаза встретились. Человек, одетый в форму сержанта патрульно-постовой службы, внезапно перестал выть. Губы его беззвучно шевельнулись, складываясь в одно-единственное слово. «Сука», — прочла Катя и спустила курок, целясь прямо в эти губы. В последний миг рука ее дрогнула, и пуля попала прямиком в левый глаз.

Обдирая руки и спину, Катя поспешно выбралась из-под машины. Она не сомневалась, что в сотнях окон подрагивают осторожно отодвигаемые занавески и десятки пальцев накручивают телефонные диски, набирая «02».

— Хрен вы угадали, — хрипло пробормотала Катя, поднимаясь на подгибающихся ногах.

Она нагнулась и взяла с заднего сиденья «Форда» свою объемистую спортивную сумку — пара белья, щетка, паста, расческа, запасная обойма.

— Пока, девчонки, — сказала она заляпанному кровью салону. — Может, скоро свидимся.

Она быстро протерла пистолет полой рубашки и вложила его в коченеющие пальцы Лизки Коноваловой, пытаясь убедить себя, что никого не предает. «Прости, подруга, — подумала она, — но мне опять нужна твоя помощь». Времени не было, но в кобуре у лейтенанта тоже нашелся пистолет. Она подобрала с асфальта окровавленный нож и срезала пистолет с ремня вместе с кобурой. Ключи от «семерки» торчали в замке зажигания, что было весьма кстати, хотя она и не собиралась раскатывать в этом драндулете по городу.

Катя бросила пистолет лейтенанта в сумку и села за руль «Жигулей». Стартер закудахтал, двигатель кашлянул, выбросив из выхлопной трубы облако густого вонючего дыма, и заработал. Катя покачала головой, потому что все это выглядело просто как кадры из какой-нибудь кинокомедии. Она с трудом нащупала первую передачу — в коробке скрежетало и визжало, и она подумала, что шестерни полетят в ближайшее время. С протяжным скрежетом оторвавшись от капота «Форда», голубая жестянка, набирая скорость, устремилась вперед — в тот самый проезд, из которого выкатилась всего пару минут назад.

Катя поехала дворами, набирая скорость, разгоняя непослушное железо сначала до тридцати, потом до пятидесяти, а потом и до убийственных в таких дорожных условиях восьмидесяти километров в час. Ей никогда не приходилось водить «Жигули», и сейчас она только диву давалась, как у людей хватает смелости ездить по Москве с ее сумасшедшим движением на этом. Она гнала дворами, придерживая левой рукой полуоткрытую дверцу, распугивая уже начавших выползать из подъездов собачников и изо всех сил вслушиваясь в доносившиеся снаружи звуки, надеясь вовремя уловить приближающееся завывание милицейской сирены.

«И вот так все время, — отстраненно размышляла она, бешено вертя непослушную баранку. — Ну что им всем от меня надо? Почему они не могут оставить меня в покое? Это же так просто — взять и оставить человека в покое... Я бы с удовольствием вышла замуж и нарожала кучу детей, честное слово, от этого было бы гораздо больше пользы, чем от моего трупа...»

Она поморщилась, представив себя в теперешней ситуации с большим круглым животом, упирающимся в нижний край рулевого колеса. Ее очень беспокоило то, что в голову лезла всякая чепуха, вместо того, чтобы думать о деле, она жалела себя. Жизнь продолжала диктовать свои условия. «А может, мне на роду было написано умереть несколько лет назад? — подумала она вдруг. — А я, дура, брыкаюсь, нарушая генеральный план небесной канцелярии, и из-за этого в мире не жизнь, а сплошные катаклизмы. Вот интересно-то! Екатерина Скворцова — палка в колесе всемирной истории... Рассказать такое психиатру, и отдельная палата с трехразовым питанием обеспечена до конца жизни. И ни забот, ни хлопот. А?»

Очередной загроможденный машинами проезд оказался тупиком, он упирался в квадратную асфальтированную площадку, на которой стояло несколько автомобилей, имевших такой вид, словно они не сдвигались с места уже лет двадцать или около того. «Мемориал в честь павших драндулетов», — подумала Катя, направляя машину в узкий просвет между тяжело осевшим на спущенных шинах «Запорожцем» и шеренгой мусорных контейнеров и нажав педаль газа до упора. Голубая развалюха коротко проскрежетала правым бортом по борту «Запорожца» (боковым зрением Катя уловила посыпавшиеся бледные искры), болезненно содрогнувшись, запрыгнула на бордюр, сильно ударившись при этом днищем, с пустым жестяным грохотом зацепила левым передним крылом мусорный контейнер и заскакала по кочковатому двору, ревя и стреляя лишившейся глушителя выхлопной трубой.

«Это называется заметным уходом», — подумала Катя, ожесточенно лавируя в лесу железных труб, между которыми были протянуты бельевые веревки. Она разворотила песочницу и сшибла качели, потом, помяв клумбы, протиснулась в узкую щель между двумя домами, зацепила скамейку, чуть не доведя до инфаркта сидевшего на ней облезлого полосатого кота, снова с грохотом соскочила на асфальт, мимоходом, не успев вывернуть, расколотила фару урчавшей на холостых оборотах «Вольво», выскочила из двора, ревущей пулей пронеслась по узкой дороге сквозь полосу зеленых насаждений, вылетела на трассу, что шла вдоль канала, пересекла ее под прямым углом (с закрытыми глазами), опять запрыгнула на тротуар, снесла секцию заградительной решетки и, увидев прямо перед собой свинцовый блеск воды и лодочную станцию на противоположном берегу, резко нажала и тут же отпустила педаль тормоза.