Минута после полуночи - Лиза Марич

На этот раз муж действительно покраснел.

— Ты с ума сошла! Катя младше Лили на пять лет! — Он взглянул Елизавете Прокофьевне в глаза и встал. — Неужели ты так плохо узнала меня за двадцать пять лет?

Генеральша схватила его за рукав.

— Прости, прости меня, — торопливо проговорила она. — Просто я очень удивилась. Пойми, Александр, для Кати это блестящая партия! Мы должны дать ей возможность самой решить свою судьбу, иначе потом она может нас упрекнуть!

— Пожалуй, ты права, — согласился генерал после раздумья. — Поговори с ней сама, хорошо? Я не знаю, как делаются такие вещи.

— Хорошо, — выдохнула Елизавета Прокофьевна и положила руку на ладонь мужа. — Я скучаю, Александр. Мне тебя очень не хватает.

В воздухе повисла смущенная пауза. Генеральша почувствовала, что у нее краснеют уши. Нельзя было этого говорить, нельзя было так унижаться! Да, но почему?… Ведь Александр ее законный супруг!

Генерал склонил лысеющую голову, неловко поцеловал запястье жены, не глядя в глаза, пробормотал:

— До завтра, милая.

Вскочил с кресла и проворно вышел из комнаты.

Генеральша уставилась в темноту невидящими глазами. Затем снова взяла канделябр и устало потащилась прочь — несчастное неуклюжее животное, истекающее кровью.

Почему жизнь так несправедлива? Почему именно тогда, когда женщина хочет отдать накопленное в душе богатство, она становится никому не нужна?…

Елизавета Прокофьевна медленно поднялась по ступенькам, остановилась перед зеркалом и наклонилась к беспощадному стеклу. Разглядела каждую морщинку на полном лице, каждый седой волос на голове, каждую складочку возле губ, глаза, в которых плескались невыплаканные соленые озера.

— Старуха, — пробормотала она.

Горько усмехнулась и потащилась дальше, навстречу своему одиночеству.

Извольская жила в старом каменном доме…

Извольская жила в старом каменном доме на набережной. Закрытый подъезд, консьержка, цветы на площадках, новый зеркальный лифт, не испещренный народным творчеством, — все вокруг выглядело солидным, добротным и ухоженным.

— Да-а-а, — протянул помощник Роман, обводя взглядом потолок лифта, выложенный матовым пластиком, и сверкающее зеркало без единого пятнышка. — Сколько же надо зарабатывать, чтобы так жить?

— По-моему, чтобы так жить, достаточно вести себя по-человечески, — ответил Алимов.

— Вы это скажите нашим домовым алкашам! Не успели новый лифт поставить, как они его заблевали, а местная шпана зеркало разбила!

Мягко тренькнул звонок, кабина спружинила и остановилась. Двери разошлись в разные стороны без привычного лязга.

Две квартиры располагались по обе стороны от лифта, друг против друга. Ниже на площадке стояла металлическая этажерка с цветами, маленький диванчик и столик с пепельницей. Роман цокнул языком и показал большой палец:

— Европа!

Алимов приложил палец к губам и нажал кнопку звонка. Дверь открыла худенькая женщина в рабочем фартуке, повязанном поверх халата. Водянистые голубые глаза быстро обшарили посетителей с головы до ног.

— Анна Петровна? — спросил Алимов, приподнимая шляпу.

— Она самая, — отозвалась женщина, и с подозрением покосилась на Романа с маленьким чемоданчиком в руках. — А это кто такой? Мне Ирина Витальевна про него ничего не говорила.

— Это Роман, мой помощник, — представил Алимов. — Можете позвонить Ирине Витальевне, мы подождем.

Женщина немного поколебалась и махнула рукой.

— Входите. Вы Вадим Александрович, правильно? Ирина Витальевна сказала, вы будете квартиру осматривать. Всю, что ли?

— Всю, — ответил Алимов.

— Тогда разувайтесь, — скомандовала женщина. — Ирина Витальевна ни пылинки дома не выносит.

Квартира Извольской была просторной и современно спланированной. К спальне примыкало две двери, одна из которых вела в ванную, а другая в гардеробную комнату. Здесь они с Романом задержались, снимая отпечатки с сумочек Извольской. Вдоль правой стены комнаты висели женские вещи, вдоль левой — мужские. В большом шкафу с зеркальными створками напротив входа хранилась обувь и аксессуары вроде сумочек, поясов, галстуков и шляп. Кроме этого в комнате стоял женский манекен с несколькими надетыми друг на друга париками.

— Давно вы работаете у Ирины Витальевны? — спросил Вадим Александрович, закрывая деревянную створку шкафа.

— Примерно год, — отозвалась домработница, молчаливой тенью следовавшая за ними повсюду.

— А как вы к ней попали?

— Меня рекомендовал Павел Платоныч.

— Кто это? — удивился Алимов.

— Как кто? — в свою очередь удивилась Анна Петровна. — Директор её! Он всеми делами Ирины Витальевны занимается! Гастролями, контрактами… Ирина Витальевна без него ни одну бумажку не подписывает. Я у него больше десяти лет работаю, — объяснила женщина. — Он меня и рекомендовал, когда Ирине Витальевне понадобилась помощница.

Алимов записал телефон импресарио.

— Анна Петровна, у кого есть ключи от этой квартиры? — спросил он.

— У хозяев и у меня.

— А у Павла Платоныча?

Уголки рта женщины задумчиво опустились.

— У Павла Платоныча? Не знаю. Человек он доверенный, а про ключи не знаю. Спросите у Ирины Витальевны.

Эту фразу она повторила в ответ на вопрос, бывают ли в квартире гости, кто приходит чаще других и есть ли у примадонны родственники.

— А где вы нашли анонимные письма? — спросил Алимов.

— Спроси… — начала домработница и вдруг поперхнулась. — Анонимки-то? А вы откуда про них знаете?

— Никита Сергеевич нанял меня, чтобы выяснить, кто их прислал.

— А-а-а, — протянула женщина. — Тогда идемте, покажу.

Они перешли в большую гостиную, заставленную мягкой мебелью и заваленную подушками. Большой концертный рояль был накрыт чехлом. Пышный ворс ковра щекотал щиколотки, плотные шторы не пропускали в окна яркий свет. Комната выглядела так, будто ее обставлял человек, боявшийся упасть: ни одного острого угла, ни одного твердого покрытия.

Домработница откинула крышку маленького антикварного бюро.

— Здесь, — сказала она, указывая на отделение для бумаги и письменных принадлежностей. — Стопкой лежали. Я начала пыль вытирать, ненароком уронила. Ну, и прочитала.

Внимание Алимова привлекло запертое на ключ отделение в правой части секретера.

— Что здесь? — спросил он.

Анна Петровна поджала губы, порицая вульгарное любопытство.

— Откуда же мне знать. Если заперто, значит, не моего ума дело. Я в закрытые шкафы нос не сую.

— Ну да, конечно, — быстро согласился Алимов. — А это что?

Он взял тяжелый альбом в потертом кожаном переплете.

— Фотографии Ирины Витальевны.

— Можно взглянуть?

Домработница немного поколебалась.

— Ну, раз не заперто… Можно, наверное. Но с собой ничего не дам! — предупредила она.

— Я только посмотрю, — успокоил ее Алимов.

Между картонными страницами альбома были в беспорядке свалены лоснящиеся глянцевые стопки. Никакой хронологии, никакой системы, просто очень много фотографий, сделанных в разных странах, разных театрах в разное время. Большинство снимков было из оперных спектаклей, но попадались и рекламные фотографии примадонны для журналов и афиш. Там же хранилось множество снимков с личными автографами. Алимов узнал принцессу Монако Стефанию, бельгийскую принцессу Александру, несколько известных голливудских актеров и актрис, однако большинство людей были ему незнакомы.

Он терпеливо перебрал глянцевые прямоугольники и перевернул страницу.

Время дало обратный ход, как автомобиль.

На старых потускневших снимках запечатлена счастливая семья. Это было видно сразу: по улыбке красивой женщины с вьющимися волосами, небрежно собранными в узел, по взгляду мужчины, стоявшего рядом с ней, по хохочущей девочке, цепляющейся за руки родителей. Девочке на фотографии лет пять. Тонкая длинноногая фигурка, уверенный взгляд домашней любимицы.

Снимок на море. Девочка сидит в центре огромного полосатого надувного круга, женщина тайком строит ей «рожки» за спиной.

Терраса с видом на смутно знакомый беломраморный город. Полоска моря на горизонте, вьющиеся растения на веранде, столик с большой вазой фруктов и открытой бутылкой вина. Веселые лица родителей.

Распахнутый багажник автомобиля. Иномарка, странно выглядевшая на старом снимке. Мужчина достает из багажника плед, женщина дремлет в шезлонге, подставив солнцу лицо. Девочка показывает фотографу язык.

Старых фотографий немного, и каждая тщательно вставлена в прорези на странице. На последней — школьница в белом фартуке за партой, с чинно сложенными руками. Губы сжаты, словно девочка изо всех сил старается не рассмеяться.