Грозовой Сумрак - Елена Самойлова

Волчий вой, что раздавался, казалось, отовсюду, то приближаясь, то удаляясь, смолк, зато на краю поля, у чернеющих в темноте зимней ночи деревьев стали появляться зеленоватые огоньки глаз – будто бы волки собрались полукругом и чего-то ждали, даже не пытясь напасть. Повисшая тишина давила и пугала, побуждала вскочить – и бежать сломя голову к себе домой, в тихую теплую осень, где нет ничего, что желало бы мне зла или хотело причинить вред.

– Хватит испытывать мои нервы на прочность, Габриэль. – Тихий шепот в никуда, в светлую зимнюю ночь, наполненную тишиной, еле слышным ворчанием волков, что собрались на краю поля, и незримым присутствием хозяина Самайна. – Иначе я могу подумать, что гость я отнюдь не званый, и уйти домой.

– Так быстро? Даже не поговорив со мной?

На этот раз голос Габриэля не был призрачным отзвуком произнесенной про себя фразы, отнюдь. Низкий, чуть рокочущий и довольно негромкий – ходили слухи, что когда-то король Самайна сорвал голос, не то вложившись полностью в сложное заклинание, не то пытаясь докричаться до небес, а позже, не имея возможности исцелиться и не желая оставаться немым, он позаимствовал возможность говорить у зимнего бурана, волчьего воя и отголосков Дикой Охоты. Метель улеглась почти мгновенно, небо очистилось от туч, а мягкий лунный свет залил поляну, выхватив из темноты волков – и самого короля Самайна, сидящего на поваленном дереве. И это его светящиеся зеленью глаза я приняла за глаза одного из снежных зверей…

– Здравствуй, Габриэль.

– И ты здравствуй, Фиорэ. – Он склонил седую голову, сверкнул темный камень, вплетенный в обруч из тонких кожаных шнуров. – Давно не виделись. Слишком давно, я бы сказал.

– Не так уж и давно – не далее как прошлой ночью ты побывал в моем времени, пусть даже я не звала тебя в гости. – Я поднялась со снежного покрова, отряхнула платье и плащ от налипших снежинок. Холода я не ощущала, и в этом тоже была заслуга Габриэля.

Его отец был ожившей снежной бурей, метелью в разгар января, стылым морозом, что делает небо зеленовато-прозрачным, а снег – синим, таким суровым, что мог заморозить дыхание на губах, обратив его в снежную крошку. От него король Самайна и унаследовал свою магию, которая более присуща зимним шидани, но никак не осенним.

Впрочем…

Я помнила теплый ветер в ночь, когда люди праздновали Самайн, скрываясь от Дикой Охоты в надежно защищенных холодным железом и омелой домах, помнила, какой мягкой казалась земля, укрытая пышным ковром палой листвы, каким бесконечно глубоким – небо над головой. Оно было сапфирово-синим, с изумрудным мазком на западе, где только-только угасли последние солнечные лучи заходящего солнца, и звезды, похожие на крошечные льдинки, щедрой рукой были рассыпаны по этому бесконечному полю. Тогда я чувствовала Габриэля совсем другим – пьяным от кратких мгновений обретенной свободы-принадлежности, рассыпавшимся ворохом листвы, горстью снега, взметнувшегося к небу на крыльях ставшего теплым ветра. Его сила, высвобожденная разом, сдерживаемая лишь магией Холма, разлилась по Самайну, как вода глубокой, обычно спокойной реки в весеннее половодье заполнила собой все принадлежащее Габриэлю время – и изменила меня, позволив стать тем, чем являются ши-дани. Тем, кто держит целый мир в чаше ладоней, кто сам является этим миром, чья улыбка – луч заходящего солнца, отблески мириад звезд – как капельки теплого дождя в волосах, а земля, укрытая лиственным ковром, – лишь тело под осенними одеждами. Всего один краткий час, на который приходится пик силы Габриэля, позволяет нам становиться тем, чем мы не решаемся быть.

«Ты – небо, в котором я свободен быть ветром», – так он сказал мне тогда, в первую ночь нашей Игры на двоих, смысл которой – возможность становиться собой, зная, что никто не оттолкнет тебя и не осудит даже в мыслях, никто не осмелится помешать. Странная Игра для ши-дани, которые не связаны Условиями колдовства…

Габриэль очутился рядом со мной так быстро, что я не успела даже испугаться, сильные холодные пальцы стиснули мою руку, оцарапанную о слишком жесткий снег. Сладкий тягучий сок покраснел, смешавшись с кровью, золотисто-рыжее яблоко с треснувшей тоненькой кожицей на месте побитого бочка, уютно устроившееся на моей ладони, в лунном свете казалось драгоценностью, выточенной из полупрозрачного янтаря. Король Самайна, которому я не доходила и до плеча, слегка наклонился, словно для того, чтобы получше рассмотреть подношение, но взгляд его темных, как стоячая вода в глубочайшем озерном омуте, глаз был направлен на меня.

– Ты умудряешься приносить в мой холодный Самайн свою золотую осень даже против моей воли. Как это у тебя получается, зеркало мое? – Он склонился к моей руке, почти касаясь губами сочного плода, не отводя взгляда. Словно опасался, что я исчезну, как ши-дани из человеческих легенд, в которых говорится, что стоит лишь моргнуть или опустить глаза хоть на мгновение, как пропадет волшебное существо, словно не было его, растворится среди веток и листвы, останется лишь в отражении на воде. – Сегодня ты принесла мне бесценный дар, которого я от тебя никак не ждал… я не вправе отклонить его – как не вправе отказать тебе в просьбе, какой бы она ни была.

Всего несколько секунд я пребывала в заблуждении, что так высоко король Самайна оценил принесенные мной плоды, но хватило одного только взгляда, чтобы осознать свою ошибку.

Габриэль всего лишь сдавил мое запястье, так, что яблоко не удержалось у меня в руке и упало на снег, а мгновение спустя хозяин этого времени коснулся губами моей перепачканной кровью и медовым соком ладони.

Добровольно отданная кровь – это всегда магия, всегда сила, ведь недаром русло Алой реки, что опоясывает Холмы, привязывая их к миру людей, наполнено кровью, испокон веков льющейся на землю, пропитывающей травяной ковер, растапливающей снег и орошающей пепелища. А когда ши-дани, пусть ненамеренно, приносит свою кровь в дар, от нее нельзя отказаться, нельзя отвергнуть – но нельзя и не исполнить просьбу подносящего. Только вот Габриэль всегда был сам себе хозяином в своем времени, и без его ведома невозможно отворить вену даже остро отточенным ножом, не то что случайно поцарапаться.

– Чего ты хочешь, Фиорэ Аиллан? – Голос короля Самайна был хриплым, чужим, губы – алели, на подбородке размазался чуть светящийся в лунном свете яблочный сок. – С чем пришла в мое время?

Мой голос дрогнул, от волнения став высоким и звонким, как пение моей тростниковой флейты. Я хотела спросить, почему Габриэль зовет меня «своим зеркалом», – другого прозвища я от него ни разу не слышала, – почему каждый раз он так пристально всматривается в мое лицо, словно выискивая нечто, лишь ему известное… Но попросила я не то, чего хотела, а то, что считала нужным.