Свой ключ от чужой двери - Инна Бачинская

– Что-нибудь серьезное?

В голосе моем угадывалась мелкотравчатое ехидство, которое не понравилось мне самому. Не по-мужски.

– Мы зажигаем звезды! – сказала Ведьма выспренно. – Открываем молодых, никому не известных художников. Как я уже сказала, в данный момент мы готовим выставку.

– А где вы их берете?

– Подбираем где придется. Чуть ли не на улице. Вы не представляете себе, как много талантливых людей погибает, не умея пробиться. Природа наградила их уникальным видением мира, чувством цвета, формы, пропорций, но не дала шанса на выживание. Аномальные человеческие структуры, как правило, хрупки и беззащитны. Единицы приспосабливаются, причем не самые одаренные, а самые гибкие. Сейчас, например, мы готовим выставку американского художника-хиппи Стива Моравиа, необыкновенно искреннего человека, автомобильного механика по профессии. Божьего человека.

– Что значит «Божьего человека»?

– Это значит, что он гол как сокол, бос, сир и наг, подрабатывает в ремонтной мастерской на стакан кофе и кусок хлеба, а также на краски, бумагу и холст. Живет на чердаке у одной старой женщины и за это ухаживает за ее допотопным «Бьюиком», музейной реликвией шестьдесят второго года, а зимой переезжает из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, где тепло и не нужна зимняя одежда. Там работает механиком у одного итальянца. У него нет семьи, зато есть друзья.

– Откуда вы его знаете?

– Это удивительная история. – Ведьма растроганно улыбнулась. – Три года назад я гостила у друзей под Нью-Йорком. И вот, представьте себе, проезжаю я как-то раз через маленький городишко Ардсли-на-Гудзоне, и вдруг мотор моей машины начинает чихать. Я едва успела прижаться к тротуару, как он заглох. Прямо перед лавочкой, у двери которой сидел на корточках молодой парень с бумажным стаканчиком кофе и глазел по сторонам. В Америке много чудаков, и я не особенно удивилась его внешнему виду – длинным волосам, бороде, усам, всяким цепочкам и бусам на груди, босым ногам. На голове у него красовалась ярко-красная бейсбольная кепка. Я сразу же обратила внимание на выражение его лица, поражающее какими-то удивительными, просто детскими простодушием и чистотой. Он поставил стаканчик с кофе на тротуар, поднялся, подошел, улыбаясь, к машине.

Ну, короче говоря, он помог мне и от денег отказался. Но согласился перекусить в дешевом китайском ресторанчике на перекрестке, где обедали шумные шоферы-дальнобойщики. Он охотно рассказывал о себе, а я рассматривала его приятное лицо, красивые руки, слушала мягкую правильную речь и удивлялась. Он упомянул, что любит рисовать, и согласился показать свои картины. Представьте себе старый разваливающийся двухэтажный дом, нежилой второй этаж с заколоченными окнами, наружную лестницу на чердак. Лестница скрипела и раскачивалась под нашими ногами и чудом не рушилась. Перила тоже были не везде. Весь чердак был увешан набросками карандашом, маслом – Стив рисовал людей, собак, кривые улицы, дома, машины, отдельно руки, лица, детали домов, небрежными летящими штрихами. Рисовал то, что видел вокруг. Люди были живыми, машины двигались, собаки, повернув головы, оглядывались на звук… И маслом – Гудзон. Зимой, с темно-свинцовой стремниной и ледяными берегами; весной, когда вода голубая от цвета неба; осенью, когда кажется, что река горит от буйных ярчайших красно-оранжевых красок окрестных рощ. У него есть сестра, которая после смерти родителей прибрала к рукам нехитрое наследство, но ему много и не нужно – рисовать и чинить автомобили. И я представила себе, что в одно прекрасное утро… то есть совсем не прекрасное, конечно, он не проснется у себя на чердаке – из-за первых зимних заморозков, не успев уехать в Лос-Анджелес. Или от сердечного приступа… Старая женщина, хозяйка «Бьюика», раздаст его картины соседям, а те, что останутся, просто выбросит. А может, они так и останутся висеть на стенах чердака. И через пару лет никто даже и не вспомнит его имени.

Недолго думая, я спросила его, не хочет ли он поехать в далекую заокеанскую страну. Он согласился без раздумий, обрадовался, в глазах засияла детская радость. Она замолчала, слабо улыбаясь, словно вглядывалась в события трехлетней давности. Потом добавила деловым тоном:

– Почти два года ушло на всякие формальности с обеих сторон, в итоге выставка открывается через месяц, Стив приезжает через неделю, а Анна исчезла.

Глава 17

Нонна

– Снимаю шляпу, – сказал Коля Астахов с досадой.

– Опять? По какому поводу на сей раз?

– В одной из губных помад обнаружен клофелин. Пальчиков нет. В той, что с пальчиками жертвы и счастливого жениха, чисто. Ты, Федька… даже не знаю! Вроде Савелия! Как эта, из Древней Греции.

– Пифия?

– Ну. Или… кельты, которые гадали по кишкам.

– И ведь часто угадывали – вот что удивительно! Ничего, Коля, и праведник семижды в день падает.

– Чего?

– Пословица такая. В смысле, никто не без греха, бросьте камнем, сделайте лучше, если сможете, и так далее… Одним словом – эрраре хуманум эст [10], что в переводе значит: человеку свойственно ошибаться, – назидательно сказал Федор. – А насчет помады… меня настораживает все, на что у меня нет ответа. Зачем, спрашивается, женщине в сумочке две одинаковые губные помады? Я понимаю, женская логика в известной степени иррациональна. Может, тюбик куда-то завалился, она купила другой, а первый нашелся… И тут в поле зрения попадает жених, который что-то прячет в карман. И, оказывается, несмотря на женскую иррациональность, Лия держала в сумке только один тюбик. Убийца поменял тюбики – подбросил свой с ядом, а ее собственный, взятый из сумочки, положил в карман жениху… толчея, царившая там, позволила ему проделать это незаметно.

– Зачем? Бросить на него подозрение? – спросил Савелий.

– Необязательно, Савелий, хотя и не исключено. Убийца хотел избавиться от улики. Карман жениха оказался рядом, и он, недолго думая, опустил тюбик туда. И этот убийца, назовем его «икс-два», целил в Дубенецкую. Как ты понимаешь, Савелий, Удовиченко помадой не пользуется. Поступок глупый и недальновидный, я бы сказал…

– Сумка жертвы была все время у ее матери, – сказал Коля. – Яд в помаде… как-то это по-бабски. Не представляю себе мужика, который… Да ему бы это и в голову не пришло. Кроме того, «Ярдсли» – английский производитель, не особенно у нас популярный, я узнавал… Нужно точно знать, где эту марку можно купить. Это был свой, который знал, где Дубенецкая покупает косметику.

– Так что же получается? – заволновался Савелий. – Убийц было двое? Один хотел убить жениха, а второй – невесту?

– Убить… громко сказано, – с досадой произнес Коля. – Такого количества клофелина маловато для летального исхода. «Икс-два» снял самую верхушку помады, потом еще немного, смешал с клофелином, аккуратно прилепил на место, потом приложил верхушку. Не знаю, на что он рассчитывал, но до яда жертва добралась бы только через несколько дней, да и то сомнительно… от этого не помрешь. И от улики избавился по-идиотски, рискуя быть пойманным… Можно было спокойно дождаться окончания церемонии и выбросить украденную из сумочки помаду в первую же попавшуюся урну на улице. Или в ящик… около церкви. – Он выразительно посмотрел на Федора и ухмыльнулся. – Идиотизм и любительство.

– Ищите женщину, – сказал Савелий.

– Ага, все зло от них! Завтра я собираюсь пощупать сестрицу Нонну… Федя, ты как?

– А можно я с вами? – спросил Савелий.

– С какого перепугу? – фыркнул Коля. – Хватит мне Федьки!

– Тогда возьмите Клару, – предложил Савелий. И, видя недоумение на лицах друзей, пояснил: – Ну, вроде вы… клиенты. Привели собаку.

Федор сдержал улыбку, а Коля только рукой махнул…

– Вряд ли я смогу быть вам полезной.

Нонна смотрела на них спокойно, твердо и угрюмо. Некрасивая, с нечистой смуглой кожей, узкими глазами, тонкогубая, она ничем не напоминала сестру. В ней не было непроизвольного заискивания любого нормального человека перед сотрудником правовых органов. В голосе ее также не было приличествующей случаю плаксивой интонации, а в руке судорожно сжатого носового платка. В ней чувствовалась личность сильная и решительная, способная принимать жесткие решения и не идти на компромисс.

В лечебнице, скудно обставленной, стоял неприятный запах не то карболки, не то хозяйственного мыла. На полках стояли пакеты с кормом для домашних животных. Она пригласила их в смотровую, где в углу стоял старый письменный стол. Они уселись на табуретки. Нонна присела на край стола, сложив руки на груди. Поза ее говорила о том, что она человек занятой и рассиживаться с ними не намерена.

– Я уже все рассказала Николаю Алексеевичу, – при этом она и взглядом не повела на старлея, сидевшего тут же, как сделала бы на ее месте любая другая женщина.

– Иногда человек и сам не знает, что располагает информацией, представляющей интерес для следствия, – сказал мягко Федор. Нонна кивнула, но промолчала – вы хозяин, говорил ее жест, приказывайте. – Нас интересует любая мелочь, которая привлекла ваше внимание в тот день. Что-то, что вызвало мимолетное удивление, заставило подумать: а что он или она там делает? А зачем, а почему… Понимаете?