Побег из «Школы искусств» - Даниэль Клугер

Василенко судорожно вздохнул. Черноусов повернулся к нему, но московский начальник не произнес ни слова. Его бывшая подопечная поднялась. Виктор полюбовался ее фигурой. Да уж, следовало бы ему раньше понять, что у Василенко не могло быть такой дочери. И выглядела она сейчас куда старше – наверное, из-за прически.

– Я устала, – сказала она. – Если я больше не нужна, пойду спать.

– Да-да, – рассеянно промолвил Василенко. – Конечно, Милена, иди, девочка. Отдыхай, совсем тебя загоняли.

Значит, ее зовут Милена. Красивое имя.

Девушка вышла, бросив на бывшего опекуна уничтожающий взгляд. Виктор с огорчением подумал, что чем-то все-таки заслужил ее немилость. Видимо, историей с письмом. «Жаль, конечно, – подумал он. – Плохо, когда красивая женщина тебя ненавидит. Ведь теоретически, мы могли бы с ней еще встретиться – совсем в другой обстановке…»

Виктор посмотрел на Леню, все еще стоявшего у входной двери. Шулер смотрел на него с определенным уважением, окрашенным легкой иронией. Это приободрило Черноусова. Все же он долго колебался, прежде чем сказать:

– Я… В общем, я согласен… – у него в самый неподходящий момент пересохло в горле. Он откашлялся и сказал громко и с максимальной уверенностью: – Я вам все принесу.

Лисицкий хмыкнул. Леня отвернулся. Василенко некоторое время смотрел на Виктора с неприязненным интересом, потом кивнул. И это казалось неожиданным.

– Только не стой там, – сказал Василенко. – Слава Богу, есть где сесть. Проходи. Расскажешь нам кое-что.

– Там посмотрим, – хорохористо ответил Черноусов и сел на маленький диванчик в некотором отдалении от письменного стола, за которым устроился хозяин номера.

Тому ответ не понравился.

– Что было в камере? – глухо спросил он после небольшой паузы.

– Проверяете? – Виктор понимающе улыбнулся (на самом деле было ему не до улыбок)… – Каталог. По-моему, это так называется. Список картин. Тридцать две картины. Автор, название, холст-масло, и прочее.

Василенко прищурившись смотрел на него долгих две минуты. Потом сказал:

– Да, возможно. Возможно, это он. Уверенности у меня нет. Кстати, где это письмо?

– Я его сжег, – ответил Черноусов. – После того, как разгадал указание.

Какое-то мгновение ему казалось, что Василенко прикажет Лене вышвырнуть его за дверь. Или отправить в кутузку. Виктор индифферентно перевел взгляд на Николая Степановича и прочел на его лице изумление. Лисицкий искусно разыгрывал полное неведение – несмотря на недавний подробный рассказ. Дескать, я тут ни при чем и не в курсе. «Наплевать," – подумал Черноусов. Как ни странно, игра редактора вновь придало Черноусову уверенности. Уверенность, впрочем, являлась весьма малой составляющей испытываемых им чувств. Что удивительно: общее нервное напряжение, казалось, притупило инстинкт самосохранения. Или же придало ему – инстинкту – несколько иное направление. А вот любопытство ко всему происходящему усилилось.

– Ну и работнички у тебя, Николай, – процедил Василенко. – Ладно, мы еще разберемся с твоей газетой. Когда у вас бюро обкома? В понедельник? Вот в понедельник и разберемся…

Вмешался Леонид:

– Будет вам, Григорий Николаевич. Давайте без выяснения служебных отношений. Пока что у нас на это времени нет.

Похоже, и такого Василенко не ожидал. Из уст его полился поток такой отборной брани, что Леонид, а заодно и остальные, должны были как минимум растечься по полу. Этого не произошло. Поток вдруг иссяк, а выражение лица завотделом ЦК изменилось. Теперь перед застывшими в ожидании гостями предстал не разгневанный сановник, а смертельно уставший человек. Метаморфоза поразила Черноусова. Сидевшего за столом человека можно было бы даже пожалеть. И Виктор наверное, пожалел бы, но именно в этот момент (очень некстати) вспомнилась ему нелепая смерть Ильи, и таинственная гибель друзей дочери печального сановника, да и собственные приключения последних дней, словом, все, к чему был причастен товарищ Василенко – прямо или косвенно.

Василенко поднялся из-за стола и подошел к стенному бару. Выпив рюмку, тут же налил следующую. Остальные молча ждали. Он повернулся к ним, окинул взглядом всех троих по очереди, невесело усмехнулся.

– Значит, хотите узнать правду? – он подошел к креслу, в котором до того сидела Милена-Светлана, сел и закинул ногу за ногу. – Что же, можно и правду. Какая, в конце концов разница… – голос его звучал глухо. – С чего прикажете начать?

Черноусов посмотрел на Лисицкого. Тот еле заметно пожал плечами.

– Светлана все еще лечится. Правда, не в клинике. Дома, – сказал Василенко, глядя прямо перед собой. Голос его был бесцветен. – Вот уже три месяца. Ты прав, Виктор, – он мельком взглянул на корреспондента, – я не мог отправить в Лазурное собственную дочь. Даже если бы она была здорова, я и тогда не отправил ее сюда, – он посмотрел на дверь. – Эта, – Василенко слабо махнул рукой, в которой держал пустую рюмку, – конечно, дура, но ведь от нее ничего и не требовалось. Так, получить кое-что. И то не смогла, – он выругался, но не так, как до того, без особой эмоциональной окраски. – Ну, неважно. Послушай… э-э… Виктор, – он немного оживился, – а когда ты ее раскусил?

– Должен был бы еще в аэропорту, – честно ответил корреспондент. – Очень уж неприязненно она держалась. Высокомерно… Потом, – он на минуту задумался, – потом в доме Левиной. Ну, когда приехали из угрозыска. Капитан Синицын предложил ей просмотреть альбом с семейными фотографиями. А она отказалась. Я так понимаю – испугалась, что выдаст себя. Она ведь наверняка не была знакома с друзьями покойного Семена. А должна была бы… Но если честно, первые подозрения закрались только в заповеднике. В связи с письмом.

– Я же говорю – дура, – проворчал Василенко.

– Зато экстерьер класс, – вставил Леонид ленивым тоном.

– Заткнись, – посоветовал Василенко. – Ты тоже хорош, герой нашелся. Обосрались вы оба как двухмесячные младенцы. И я теперь в говне по уши. Сосунок какой-то вас обставил, специалисты, мать вашу…

– Может быть, оценки своим подчиненным вы потом выставите? – предложил Черноусов. Он понимал, что ведет себя нахально, но грань уже была преодолена. А теперь – и это Виктор тоже чувствовал – остается лишь «переть буром», как любил выражаться Игорь Родимцев.

– А ты тоже помолчи, – сказал Василенко. – Такой же говнюк. Хорош бы я был, если бы и правда доверил тебе присматривать за дочерью. Герой нашелся, супермен, понимаешь… – он опять подошел к бару и опрокинул рюмку. «Интересно, у этих товарищей не принято предлагать окружающим выпивку?» – подумал Черноусов. Его так и подмывало тоже подойти к бару и хлопнуть сто грамм. Очень бы не помешало. Он с трудом подавил вздох.

– Так вот, – сухо сказал Василенко. От водки лицо его раскраснелось, но держался он на ногах твердо и голос был прежним, ровным. – Так вот, любым путем я должен был получить каталог, спрятанный этим мерзавцем. Ле-ви-ным, – выговорил он брезгливо.

– Это не вы, случайно, спровадили его на тот свет? – бесцеремонно спросил Виктор. – Вместе с женой?

Василенко посмотрел на него холодно, но без малейшей обиды.

– Если бы я это сделал, ты бы здесь сейчас не сидел, – ответил он. – Проблемы бы давно кончились.

Черноусов не был уверен в этом, но промолчал.

– К тому же, – сказал Василенко уже другим тоном, – если бы дочь когда-нибудь об этом узнала… – он покачал головой. – Я и так едва не потерял ее. Из-за этой истории. И не перебивай меня. Тебя учили уважению к старшим? Вот то-то. В 1980 году Левин работал в Покровском художественном музее в Москве, готовил какую-то статью о русской пейзажной живописи второй половины ХVШ столетия. В запасниках он обнаружил хранилище полотен, в которое сотрудники музея его не пустили. Что за картины там хранились, почему доступ к ним был категорически запрещен – никто из музейных работников вразумительно объяснить Левину не смог. Нельзя – и все. Он обращался в соответствующие инстанции – никакого результата. И тогда его жена Тамара обратилась к моей дочери. А дочь, естественно, ко мне.

– А с чего вдруг этому вашему Семену так припекло попасть в это хранилище? – спросил Виктор.

– Моему… – фыркнул Василенко. – Такому же моему, как твоему. Отвратительный человек был этот искусствовед. Упрямый, как ишак. И туда ему понадобилось лезть из чистого упрямства! – резко ответил Василенко. – Дескать, ах, нельзя? Так вот же вам! Не успокоюсь, пока не добьюсь. Я хорошо знаю таких людей – не выносят запертых дверей. Терпеть не могут предупреждающих и тем более, запрещающих знаков. Слово «запрещено» действовало на него как красная тряпка на быка. Склочник, одно слово.

– В таком случае он бы просто взломал дверь и учинил скандал! А он, видите, за разрешением обратился.

– Была еще жена. По словам Светланы, она всегда играла роль сдерживающего фактора. Я не придал особого значения этой просьбе, позвонил, сказали – нужна письменная виза, я написал, в общем, он получил разрешение и месяц проработал в этом самом хранилище… – он немного помолчал, потом добавил: – Это было в восьмидесятом году. А через полтора года они подали документы на выезд в Израиль. Их не выпустили.