Джокер, или заглавие в конце - Марк Харитонов

Малыш на трехколесном велосипеде чуть не врезался в меня, я успел увернуться, направил ему руль, улыбнулся поощряюще: молодец, хорошо гоняешь. Нельзя было смотреть на эти существа без улыбки. Да, надо, надо было кое-что еще перепроверить, переоценить, возвращался я к своему, пусть не сейчас, не сразу. Еще есть впереди время, не настолько закостенел. Не стоит смущать себя сравнениями неизвестно с кем. Все зависит от взгляда, от его настройки. Провинциальный философ сумел уловить что-то, не додуманное другими. Не дали себе труда оценить подсказанное им емкое слово. Да, да, вдохновлялся я, незаметно ускоряя шаг, ты боялся и в своей филологии оказаться провинциалом — а может, не того боялся.

У продуктового магазина асфальт был инкрустирован пивными пробками, у самого подъезда гуще, поодаль реже. Здесь нетерпеливо открывали бутылки зубами, пробки бросали, они втаптывались в размягченный некачественный асфальт, иногда острыми краями, тогда отблескивал сплошной круг, иногда кругляшом вниз, тогда проявлялась волнистая окружность, в мостовую добавлялся фрагмент еще одной неприхотливой мозаики — как составляется жизнь из неприхотливых мгновений: набралось деньжат на бутылку, утолена первая жажда, сразу из горлышка слаще, дальше лучше не торопиться, идти с бутылкой в руке, жмурясь на майском солнце, ехать в автобусе, прикладываясь к горлышку время от времени, понемногу, желательно понемногу, растягивать, насколько хватит емкости и терпения, ощущать нарастающий, веселящий шумок в голове, во всем существе, в окружающем мире, право же, не таком уж плохом…

— Уплатила такие деньги, — донесся до меня разговор, — теперь вторую неделю хожу приклеивать. Один проглотила. — Какой ужас! — отозвалась собеседница. Две дородные женщины у входа, не выпуская из рук тяжелых сумок, обсуждали что-то загадочное. Я невольно задержался, прислушался. — Вот этот проглотила, — одна вдруг высвободила изо рта протез, показала прореху. — Какой ужас! — сладострастно подтверждала другая. — Тысяч сорок, наверное, стоило? — Какие сорок, сто тридцать. Теперь вторую неделю.

Я, не дослушав, вошел в магазин. Зуб она проглотила. Отломился от протеза. Как-то совсем вдруг стало просто и весело. И ведь уже было решил не покупать водки, не следовало мне этого делать — но вот, грешный человек, все же не удержался, купил. Приличную, из дорогих, двойной очистки, мы с Наташей ее в свое время вместе облюбовали. Представилось, как будем пить с ней из стопок, купленных в Берлине, с Бранденбургскими воротами и германским гербом. так, право, хорошо. Ну, и сухого молдавского каберне, это скорей на вечер. Из горячей еды не сумел придумать ничего лучше свиных отбивных, да на всякий случай, для скорости, еще сосисок, взял тоже самые дорогие. Все-таки не супы быстрого приготовления, которые я без Наташи разводил для себя в кипятке, на это соображения хватило. Обойдемся без супа. И еще разной всячины. Пива купил. Помидоров. Яиц. Кофе. Красную рыбку. Наташа меня, конечно, разбаловала, что говорить, разучился без нее ориентироваться, выбирать. Про хлеб вспомнил в последний момент.

Вышел из магазина с полными пакетами. Те же две женщины перед входом продолжали обсуждать неисчерпаемые свои темы, сумки все же поставлены были на асфальт. Собаки не давали им жить. Вы не представляете, лают всю ночь, до двенадцати, спать не могу. Вы бы сказали. Что ж я, ночью побегу? Лают и лают, до двух часов. Раньше в коммунальных жили, так понимали. В коммуналках собак не держали. Раньше понимали, как жить. Подальше от крыльца парень в оранжевом шлеме, полусидя на мотоцикле, одна нога на асфальте, дожидался, должно быть, девушку. Вместо номера на заднем крыле красовалась табличка: «Первое занятие бесплатно». Реклама обучения в какой-то мотоциклетной школе, понял я. Только проходя, увидел ниже, под самым сиденьем: «Секс — инструктор высшей категории». Ах, черт побери, право же, хорошо!

И лишь тут опять вспомнил про оставленного дома студента. Ненадежно, однако, стала вести себя память. Собирался ведь купить для него еще йод и бинты, теперь надо было тащиться в аптеку с сумками, да еще такими нелегкими. Задержался в нерешительности, потом вспомнил, что совсем рядом появился, кажется, еще уличный аптечный киоск.

Я прошел за угол и там во дворе, у спортивной площадки, увидел небольшую толпу.

Почему скопление людей сразу же вызывает мысль о недобром — какие еще события притягивают к себе, словно магнит опилки? Предчувствие коснулось меня, еще не прояснившись. Между спинами зевак издалека можно было различить ярко — голубую машину. Она уткнулась левой фарой в фонарный столб, осколки стекла отблескивали на асфальте, капот лишь слегка был помят. Милиционер уже закрывал свой планшет, прятал в сумку рулетку. В группе поодаль свидетель или участник горячо жестикулировал, показывал не успевшим узнать подробности в сторону, откуда я пришел. Другой, успевший удовлетворить свое любопытство, направлялся ко мне. Это был знакомый сосед, худой пожилой таксист. Его машина с шашечками обычно стояла у подъезда, когда он заезжал домой пообедать. Я дождался, пока он со мной поравняется.

— Что там, — спросил, — такое? Кто-то разбил машину?

— Да не то чтобы очень разбил. Не справился, мудак, с управлением. Наверное, пьяный, нашел же, куда заехать. Я бы с этими…

— Никто не погиб? — Я не дал ему договорить заготовленную тираду. Можно было самому догадаться, что бы этот профессионал сделал с пьяными за рулем. Шоферы, да еще такие худые, желчные, бывают особенно злы.

— Вроде никто.

— И водитель жив?

— Сбежал, говорят. Вон, вроде тот сосед видел, как ковылял в сторону нашего дома. Говорит, шатало его.

Вот так! Я словно забыл, что сам уже готов был к этой догадке. Предчувствие не просто соединялось с наглядной картинкой — все становилось почти очевидным. Это была, конечно же, машина Тольца. Я видел ее на стоянке перед университетом, приметный голубой цвет, с другими не спутать. Парень был, видно, уже хорош, когда сидел за рулем, но скрыться хватило ума. Или удачи. Место было укромное, никого поблизости не оказалось, потому, должно быть, милиционер появился не сразу, а с ним и народ. Хорошо, если он действительно никого не задел, думал я, машинально двигаясь к дому. Страховку, скорей всего, не оплатят, но машину ему починят. Или купят новенькую. Для этих папенькиных сынков. как их теперь называют — ма- жоров?.. деньги для них не проблема. Да о чем вообще я думаю? Мне бы с другим сейчас разобраться.

Недавняя расположенность к способному, хоть и непутевому парню сменилась опять раздражением. Про аптеку я снова вспомнил, уже поднявшись на свой этаж. Ладно, приедет Наташа, она, что надо, найдет. Поставил на пол у дверей два тяжелых пакета, стал доставать ключи.

Кто-то спускался по лестнице сверху, пешком. Звук шагов за спиной замедлился, остановился. Я оглянулся, кто там идет — и в первый момент не узнал человека несколькими ступеньками повыше. Может быть, потому, что он был освещен из лестничного окна со спины, может, из-за больших темных очков, из-за красной спортивной куртки, и к бритому черепу я еще не привык. Это был Пашкин. Он тоже, казалось, не ожидал меня увидеть.

— Здравствуйте, — расплылся в вынужденной улыбке. — Вы что, здесь живете?

— Как видите, — подтвердил я, вставляя ключ в замочную скважину. — А вас какими судьбами сюда занесло?

Пашкин замялся.

— Мы тут договаривались кое с кем встретиться.

— На лестнице?

— Нет. Наверное, перепутал подъезд. или этаж.

— А-а. — Я не стал уточнять. Мы оба предпочитали не договаривать. Неожиданно все было для обоих. Повернул в скважине ключ, открыл дверь.

— У вас тут ничего не случилось? — не выдержал все-таки Пашкин. Прямо, однако, не стал спрашивать. Я оглянулся на него вопросительно. — Тут кровь в лифте, — вынужден был пояснить он.

Я, опять затылком к нему, отрицательно покачал головой, поднял с полу сумки с продуктами, немного демонстративно, словно показывал: видите, только пришел, был в магазине.

— Всего доброго, — полуобернулся, прощаясь.

— Спасибо, — сказал он. — И вам всего доброго.

Немного задержался, потом пошел дальше вниз. Закрывая за собой дверь, я увидел, что Пашкин оглянулся еще раз. Содержательно провели разговор.

Почему я не сказал ему про Тольца, что меня удержало? Конечно же, он искал его — почему? Что уже знал? Почему здесь? Поднялся на верхний этаж, спускался пешком, проверял. Возможно, рыжий говорил ему, что едет пересдавать зачет ко мне домой, но не сказал адрес? С какой стати? Нет, тогда бы для Пашкина не было такой неожиданностью увидеть на лестнице меня. Кроме капнувшей крови, ни о чем спросить не хотел? Я у своей двери вытер. Но почему все-таки он? Для меня что-то не соединялось — и все больше не нравилось, как не нравится всякая непроясненность.