Жена изменника - Кэтлин Кент

Проснувшись, Марта отчетливо вспомнила пастора своего детства — человека, который называл ее дочерью, терпеливо учил читать и писать без ошибок, заучивать целиком евангелия, ибо незнание священных книг дурно отразилось бы на ее дальнейшем обучении. Этого человека любили, им восхищались, к нему шли за утешением и советом. Только раз он оказался прикован к постели — после того, как она, очнувшись от своего позорного оцепенения, схватила его мужское достоинство и чуть не оторвала. Марту быстро вернули назад в семью, назвав непослушной, хотя она провела в Ипсуиче три года. Вскоре девочка сама слегла от болезни, которую городской врач определил как «недомогание».

Теперь Марта плакала, вспомнив, что печать жестокой тайны, спрятанной, как ядовитый нарыв, глубоко у нее внутри, разглядел единственный человек на свете — Томас.

Утром она взяла иголку с ниткой и загнила красную книжку в наволочку подушки. Она не вырвет страницы, пускай эти наполненные живыми переживаниями слова останутся под обложкой, только спрятанные. А если кузина спросит, куда девалась книга, она ответит, что покрылась плесенью и пришлось ее выбросить.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Сколько Крысенок себя помнил, он никогда не был на суше. Корабль — вот вся его жизнь, весь мир, и если бы он ослеп, то на ощупь или по запаху чугуна и отбросов нашел бы дорогу от трюма до полубака, где команда ставила или снимала паруса, а оттуда до капитанского мостика на корме, где, никогда не шатаясь, никогда не оступаясь, словно его ноги были прибиты гвоздями к доскам палубы, стоял капитан.

Капитан редко обращался к Крысенку с вопросами, но если бы обратился, то мальчишка ничего бы ему не ответил, ибо был немой. Однако Крысенок отличался сообразительностью, и капитан счел полезным, чтобы первый помощник давал пареньку уроки, — несколько часов каждый понедельник тот обучался судовождению, навигации и умению пользоваться секстантом. Еще мальчик изучал языки, по крайней мере в их письменном виде, — английский, голландский и начатки французского. Понимание языков, хотя бы морских терминов, было делом необходимым, если бы пришлось быстро принять решение о переходе на другой, менее проворный торговый корабль, груженный сырьем из обеих Америк. Корабль капитана был голландской постройки, быстрый, с небольшой осадкой. И если английскому судну такого же размера требовалось тридцать человек экипажа, то «Ласточке», как в переводе с голландского назывался корабль, достаточно было всего десяти крепких матросов, чтобы справиться с парусами и рулем. У каждого на «Ласточке» под рукой был кортик, и команду вполне можно было бы отнести к пиратам, если бы не лицензия британской короны на «проверку встречных судов», которые могут проявить враждебность.

О капитане говорили, что он по рождению голландец, да и имя его звучало как голландское — Кугин, и, хотя он говорил на голландском как на родном, по-английски он тоже изъяснялся без акцента, как и всякий член экипажа. Его успех в делах с клиентами, как английскими, так и колониальными, свидетельствовал в равной мере о его лояльности любому нанимателю, готовности пересекать Атлантику даже при самых неблагоприятных погодных условиях и способности держать свое участие в делах клиента в строжайшей тайне. Он никогда не интересовался доходами других, покуда это не шло вразрез с его собственными интересами, поэтому с его стороны не было задано никаких вопросов, когда в плимутском порту к нему на корабль сели пятеро лондонцев, намереваясь отправиться в Бостон. Первым на борт корабля, подплыв на ялике, поднялся самый невысокий из пассажиров, хотя, пожалуй, этот человек уступал остальным только в росте. Звали его Брадлоу, и, очевидно, он был главарем всей компании. Крепкой мускулатурой он напоминал бойцовую собаку. Он сдержанно посмеивался, глядя на все вокруг, и неприятно скалил зубы — но его веселость не затрагивала глаз, колючих и недоверчивых. Он постоянно стрелял глазами, словно проверял каждую дверь в ожидании неприятностей.

Вторым на борт взошел высокий, немного сутулый человек с мертвенно-бледным лицом. Было что-то страшное в его мягко очерченном подбородке и бледной коже, так что у Крысенка даже перехватило дыхание. Когда Бейкер встретился с мальчиком глазами и медленно ему подмигнул, Крысенку показалось, что это большая северная акула прикрыла внутреннее веко, прежде чем начать поглощать свою жертву.

За Бейкером последовал человек огромного роста, настоящий ливанский кедр. Он шумно топал по палубе, нетвердо держась на ногах, хотя корабль еще не покинул порт. С собой он тащил мальчика, немного старше Крысенка. И мальчик этот, похоже, был или в стельку пьяный, или чем-то одурманенный, и посему его быстро унесли в нижнее помещение.

Последним перелез через ограждение какой-то франт, наряженный в бархатный камзол и сорочку, на которой оборок было не меньше, чем на женском платье. Этого звали Торнтон, и он отвечал на всякий оклик и всякое указание молчаливым смешком. Стоял ли он, отдыхая, или пребывал в движении, Торнтону были присущи грация и едва сдерживаемая энергия, которая сделала бы из него великолепного моряка, бороздящего океан на вздымающейся палубе парусного судна.

Когда корабль уже шел своим курсом, четверо старших часто выбирались на палубу, чтобы с отчаянием глотнуть свежего воздуха. Мальчик же — никогда. Его постоянно держали внизу.

Крысенок нередко посмеивался про себя, думая, как быстро лондонцы позабыли про свое важничанье, когда корабль летел вперед мимо островов Силли и верховьев Ла-Манша. Часто стоя рядом с тросами бушприта, паренек бесстрастно смотрел на четырех сухопутных бедолаг, свешивающихся за борт с вытаращенными глазами. Пассажиров выворачивало так, что, казалось, сейчас ботинки выскочат у них изо рта. Сам-то Крысенок цеплялся за веревки легко, как обезьяна, и не обращал внимания на божбу и злобные жесты лондонцев. Он беззвучно смеялся над их отчаянным положением и махал изо всех сил рукой в сторону встающих из земли далеких островов, давая понять, что путешественники более не увидят землю в течение многих недель.

Крысенок слышал, как пленный мальчик плачет в отсеке лондонцев. Под палубой не было ни перегородок, ни кают, поэтому четверо пассажиров отгородились от остальных одеялом, и, когда мальчик хныкал слишком долго, Крысенок слышал сначала удар сапога по ребрам, потом стон, потом снова удар, после которого наступала тишина. Крысенок, конечно, знал о насильственной вербовке матросов. Скорее море пересохнет, чем прекратятся похищения людей в доках и доставка их на корабль. Но похищали-то обычно взрослых, большинство из которых хотя бы раз ходили в плавание. В противном случае они оказались бы совершенно бесполезными, особенно на таком маленьком судне, как «Ласточка», где у каждого матроса была не одна, а несколько обязанностей. А этот пленный, без сомнения, ни разу в жизни не бывал на корабле. Не могли его и украсть с целью выкупа, поскольку мальчик был не просто бедняком, а настоящим оборванцем. Его покрывала въевшаяся грязь, как у всех мальчишек, зарабатывающих себе на жизнь на реке, — такие все время проводят по колено в илистой жиже у берегов Темзы, вылавливая усоногих раков, брошенную приманку или монетки в полпенса, случайно упавшие в зловонные воды прилива.

Однажды он услышал странное монотонное стенание, похожее на ритуальные песнопения, исходящее от пленного, и понял, что мальчик поет, хотя и не соображает, что делает. Его высокий голосок дрожал, как у раненой птицы или у человека, читающего, запинаясь, молитвы, когда тот качается во время шторма на ноке рея и от страха слова, обращенные к Господу, наполняются музыкой отчаяния.

Когда взрослые лондонцы поднялись наверх, Крысенок залез за одеяло и подполз к тому месту, где со связанными за спиной руками лежал мальчик, поджав колени к животу, чтобы успеть защититься от возможных побоев. Крысенок немного посидел, глядя, как беспокойно спит старший мальчик. У него над глазом он заметил распухшую нежную кожу — синяк. Словно почувствовав присутствие Крысенка, мальчик открыл глаза, которые оказались не карими, как представлялось Крысенку, а голубыми, словно вода на мелководье. На лбу пролегли морщинки, как будто пленный хотел о чем-то попросить и даже открыл было рот, но в этот момент до них донеслось тяжелое топанье возвращавшихся мужчин, и Крысенок прошмыгнул в темный угол. Из-за набитых порохом бочек он наблюдал за тенями, которые при свете фонаря отбрасывали эти люди на переборки и шпангоуты судна.

Лондонцы говорили о своих намерениях и планах, и чем больше было выпито рома, тем громче звучали их голоса. Они хвастались драками и огромными доходами от грабежей и убийств, а еще подробно рассуждали о некоем человеке в Новой Англии, которого им поручено поймать или убить, пусть даже ценою собственной жизни.