Жена изменника - Кэтлин Кент

Меньше чем в двадцати футах от двери неподвижно стоял человек. Сам он был закутан в оленью шкуру и мех, а грудь и руки были обнажены. Дубинка с узловатым наконечником висела сбоку, у пояса. Его кожу покрывали воспаленные и гноящиеся чумные язвы. Человек смотрел на них, а они на него, но вдруг из дому донесся испуганный и жалобный голос Джоанны. Человек стрельнул глазами вбок, на окна и крышу, потом перевел взгляд дальше, на сарай, и назад к Томасу. Его стала бить дрожь, он тяжело закашлялся и постарался плотнее завернуться в свою меховую накидку. На мгновение он вытянул вперед руку и затем поднес пальцы ко рту. В доме никто не пошевелился, и тогда он повторил свой жест.

Не сводя взгляда с человека, Томас произнес тихо через плечо:

— Хозяйка, соберите в мешок всю еду, которая осталась на столе, и быстро передайте мне.

На невнятную попытку Пейшенс возразить Томас посмотрел на нее страшным взглядом. Она вытащила детей из-под стола и бросилась в спальню, в отчаянии хлопнув дверью. Дрожащими руками Марта собрала остатки хлеба и мяса в тряпку и вручила ее Томасу, который без колебаний вышел во двор. Не обращая внимания на то, что Джон настойчиво тянул ее за юбку и шептал в ухо: «Оставайтесь дома или вас убьют...» — Марта подошла к двери. Она видела, как Томас протянул сверток и теперь спокойно и терпеливо ждет, чтобы еду взяли.

При приближении Томаса человек во дворе не то чтобы отошел. Скорее, он просто поставил одну ногу позади другой и отклонился назад, чтобы охватить взглядом гигантскую фигуру валлийца. Сам он был невысок — Марте показалось, что даже ниже ее, — но держался очень прямо и, протянув руку, аккуратно обхватил мешок тонкими, почти изящными пальцами. Мешок пропал в складках его одежды, и, медленно повернувшись без лишних слов и взглядов, человек скрылся в придорожных кустах.

Марта обернулась и увидела, что посреди комнаты с оружием наготове стоит Джон.

— Господи, — сказала она, — да опусти ты свой топор. Ты что, собрался разрубить его пополам, а потом съесть?

Джон тяжело сел на табурет и положил вилку обратно на стол.

Закрыв дверь на засов, Томас снова занял свой наблюдательный пост у окна. Через некоторое время он осторожно опустил раму и закрепил ее, а Марта подошла ближе, ожидая, что он что-нибудь скажет.

— Этот индеец вампаноаг. Он держит путь к себе на север, если раньше не умрет от чумы, — сообщил Томас, чье дыхание то проступало на стекле туманным пятном, то исчезало. — Если бы к нам заявились абенаки, то мы вряд ли сейчас разговаривали бы. Эти-то все больны чумой и не стали бы побираться.

— Эти? — удивленно переспросила она, потому что определенно видела во дворе лишь одного человека.

— В лесочке футах в сорока отсюда прятались еще с полдюжины, — ответил Томас.

Марта прижалась носом к оконному стеклу и стала разглядывать лес — вдруг заметит там какое-нибудь движение.

— Они вернутся?

Томас пожал плечами и провел руками по глазам, а Марта взглянула на его профиль, на потемневшую кожу под глубокосидящими глазами и на шрам, разрезающий пополам одну бровь.

— Так я Гелерт? — спросила она.

Томас обернулся, и она повторила вопрос:

— Та собака, которую убил хозяин. Ты сказал, что эта легенда про меня.

— Нет, — ответил он, — ты не Гелерт.

Ее обдало влажным дыханием, пропитанным запахом дикого речного лука, зеленого и едкого. Затем Томас вновь повернулся к окну, чтобы следить за лесом, и прошло много часов, прежде чем он опять с ней заговорил.

Майский ветер принес дождь со стороны Бостона, щекочущим запахом соленой воды наполнился воздух, и однажды утром в его влажных волнообразных потоках появился Даниэль Тейлор в почерневшем и отяжелевшем от сырости холщовом плаще. Хозяин приехал как раз тогда, когда Марта и Пейшенс стояли во дворе, быстро собирая постиранное белье, которое еще утром, когда в безоблачном небе сияло яркое солнце, было развешано для сушки. Поначалу женщины приняли грохот и скрежет повозки за приближение грозы, но потом увидели, как крупный мерин, весь в пару, появился наверху холма.

Закрыв лицо передником, Пейшенс сразу зарыдала. А Даниэль, обняв наконец жену, заговорил:

— Ну-ну, дорогая женушка, я дома. Иди-ка посмотри, что я тебе привез.

И он принялся заносить в дом один рулон материи за другим, а потом шкуры, инструменты и продукты: две бочки некрепкого пива, маленький бочонок эля, большой бочонок пшеницы, две головы сахару и вдобавок петуха в клетке.

С гордостью, улыбаясь восторженному удивлению жены, он вытащил из повозки корзины с шерстяной и льняной тканью для новых сорочек, капоров и передников, а потом нежно обнял и подхватил на руки испуганную Джоанну, не ожидавшую появления этого странного, небритого человека. Но как только Даниэль показал ей куклу, вырезанную из сердцевины кукурузного початка, которую, по его словам, смастерил раб-караиб, девочка сразу засияла. Заметив, что Уилл стоит в сторонке, насупившись, потому что не получил подарков, Даниэль спустил с рук Джоанну и с важным видом поманил сынишку к себе. Он торжественно вынул из мешка маленький топорик и вручил его мальчику с таким видом, словно это был редчайший в своем роде предмет. Уилл завопил во все горло и бросился вон из дому, заставив рассмеяться всех, кроме Джона, который заметил, покачав головой:

— Надо бы спрятать подальше нового петуха.

Даниэль уселся за стол, потребовал обед и, жуя, принялся рассказывать о своих путешествиях:

— Я ездил на север, до самого Солсбери, а в следующий раз хочу поехать еще дальше, может, даже до Портсмута, если смогу пробраться сквозь леса вдоль берега вверх по Стробери. Вы себе не представляете, какие там угодья, между заливом Каско и Киттери. Шкуры, лес, рыба — столько рыбы, что за всю жизнь не наловишься.

Его круглое, приятное лицо омрачилось лишь однажды, когда он говорил о ходивших вдоль всего берега слухах, что индейцы вабанаки будто бы озлоблены тем, что англичане забирают их землю и меха, и поэтому нападают на поселения, лежащие в опасной близости от леса.

— Это северная часть французских земель на востоке страны, — говорил он, почесывая голову, до сих пор горевшую от щелочного мыльного раствора, с помощью которого он выводил вшей, приобретенных им во время одной из ночевок в Бостоне. — Они все подливают и подливают масло в огонь, заключают союзы с нехристями, чтобы те дали нам по башке и выгнали назад, в Англию.

Пейшенс снова заплакала, а Томас в нескольких словах описал появление индейцев вампаноаг и рассказал о чуме, косившей без разбору и колонистов, и язычников. Чтобы успокоить жену, Даниэль попытался ее отвлечь:

— Ну-ка, посмотри, Пейшенс, какие я привез тебе миски. А вон какая красивая тарелка!

К ужину Марта испекла хлеб из свежей муки, соорудила мягкое покрывальце, чтобы держать старого петуха, который, несмотря на протесты Уилла, намеревавшегося испробовать свой новый топорик, был быстро, всего за час, зарезан и ощипан Джоном.

Пейшенс с нетерпением ждала, когда Даниэль закончит трапезу и отправится с ней в постель, но он ушел лишь после того, как щедрой рукою разлил по кругу новый эль Томасу, Джону и себе самому, причем не один, а целых три раза. Когда же наконец он взял жену за руку, она повела его в спальню со словами:

— Ох, Даниэль, как тяжело мне было управляться тут одной!

Джон спрятал улыбку, допивая остатки эля, а Марта предостерегающе посмотрела на него и отобрала кружку. Детей отправили спать к Марте. Забравшись под одеяло и осторожно протиснувшись между двумя свернувшимися клубочками, она с удивлением заметила, что Уилл все еще не спит. Его глаза были обращены на тонкую стену, из-за которой слышался ритмичный скрип веревок, поддерживающих родительскую кровать. Мальчик заплакал. Закрыв ему ладонями уши и крепко прижав к себе, Марта баюкала его, пока не почувствовала, как его тельце обмякло и отяжелело в ее объятиях.

Утром стало ясно, что скрип веревок был не единственным звуком прошедшей ночи. Супруги успели и кое-что обсудить. Пейшенс острым локтем подтолкнула мужа, и тот, поняв намек, прочистил горло и объявил, что преподобный Гастингс, недавно назначенный пастор в Биллерике, через несколько дней прибудет к ним на обед. Даниэль пространно рассуждал о набожности священника и о том обстоятельстве, что тот недавно овдовел. Марта вытирала миски и вдруг почувствовала, что в разговоре повисла пауза, как будто комок грязи перекрыл поток воздуха. Заметив, что кузина смотрит на нее выжидающе, Марта поняла, что рассказ Даниэля о пасторе предназначался именно ей.

Как бы между прочим Даниэль разглагольствовал о торговых делах, которые вел с пастором, о его бережливости, аскетическом виде, благочестии домашнего уклада. А Марта думала, не будет ли похож преподобный Гастингс на другого пастора из ее детства, человека, который, несмотря на все ее усилия, иногда возникал в памяти как сгусток творога в скисшем молоке. Если да, то у преподобного Гастингса не найдется явных пороков, которые сделали бы его мягким и снисходительным по отношению к другим, грешным людям. Сухой, резкий и, что хуже всего, целеустремленный. Под складками своей сутаны он принесет дыхание зимы и будет смотреть на всех бесцветными глазами навыкате, как яйца малиновки, раскрывая и разоблачая малейший намек на неподобающее поведение других, а уж прикосновение его рук станет сущим наказанием.