Мишура - Ольга Ярмолович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ее последний Новый год решили не отменять праздник.
— Раз мне все равно скоро умирать, неужели я откажу себе в бутылочке шампанского, красной икре и прочей новогодней мишуре? ― она шутила, но морщилась от боли.
Перед смертью она сказала мне то, что я до сих пор помню дословно:
— Ада, в жизни лишь одно имеет действительно высокую цену: делать так, как хочешь ты сама, и то, что ты сама хочешь.
Наутро она умерла. Мы с Андреем рыдали в унисон, а я маскировала за нашим общим горем еще одно, только мое: осознание, что я построила свою жизнь так, как считали правильным другие.
Что ж, наверное, на этом стоит прерваться, а то уже опять стемнело.
На нашу последнюю встречу я ехала, когда до Нового года оставалась всего неделя. Я собиралась сделать невозможное. Собрать весь оставшийся материал и за пять дней дописать последние три главы книги.
Первое, что я увидела, когда вошла в дом: огромная елка доставала до перил лестницы на втором этаже. Чего только на ней не было! Шарики самых разных цветов, стеклянные шишки, звезды, фигурки Щелкунчика и Снегурочки, деревянные лошадки.
— Никакой мишуры, ничего лишнего! Именно такая елка, какую я хотела. Наряженная полностью своими руками, ― Ада была в приятном возбуждении. ― Хочу начать нашу сегодняшнюю беседу на террасе! Берите куртку, пойдемте со мной.
Мы поднялись на второй этаж и вышли на террасу. Перед нами был восхитительный вид на заснеженный лес, пахло хвоей, и мороз приятно хватал за щеки.
— Точно таким же видом я любовалась в тот день, когда узнала, что умерла Лида. Мы с Андреем уехали за город ― хотели дать себе небольшую передышку. Все было просто восхитительно, пока не раздался телефонный звонок. Отец, этот подонок, не смог не отомстить. Он поджидал Лиду у парадной. Перерезал ей горло.
Не знаю, сколько потерь может вынести один человек, но мне кажется, что я хлебнула их за себя и за того парня.
Лес на кладбище был таким же красивым, а Лида в гробу, с платком на шее, ― как будто живая. Мне так хотелось, чтобы все оказалось ошибкой, чтобы она вдруг вдохнула бы полной грудью. Но нет, она была мертва. Так я похоронила свою сестру, женщину, которая заменила мне мать.
Я не знала, как вернуться домой, как смотреть в глаза детям, как объяснить, что их мама ― сильная, но не настолько, чтобы быстро справиться со всем этим.
Мы с Андреем летели домой, во Владивосток. Я выплакала все глаза и почти потеряла способность спать. Муж буквально силой посадил меня в самолет, мне хотелось остаться в Ленинграде, тогда уже Санкт-Петербурге, и дождаться суда над человеком, который приходился мне биологическим отцом.
— Ты должна, ты просто обязана сохранить себя для наших детей и всех тех детей, которым можешь помочь.
Я попыталась спросить себя: а чего на самом деле хочу я? Но не нашла в себе сил ответить.
Андрей крепко держал меня за руку и, надо сказать, это успокаивало:
— Адок, я думаю, тебе стоит сменить обстановку. Давай полетим в Таиланд, мы правда можем себе это позволить. Просто лежать у моря и проживать наше горе ― больше твое, чем мое, конечно, ― но почему бы не делать это в красивом месте, там, где солнце и жизнь?
Как будто бы впервые для меня эти слова прозвучали как предложение, а не как указание к действию. Я почувствовала, что могу сама решить, хочу я этого или нет. Я решила, что хочу. Проживая утрату Лиды, я поняла, что человек может вынести очень многое, и тут тоже есть его выбор. Если он выбирает справиться и жить дальше, так и будет, если выбирает сдаться ― так тому и быть.
— Вы, Лиза, совсем продрогли, ― спохватилась Ада, ― извините, не сразу заметила. Пойдемте в дом!
Мы спустились на первый этаж и расположились в зимнем саду. Его окна выходили на все тот же запорошенный снегом лес.
— Это странное желание, но я хотела показать вам лес и, удивительное дело, сегодня он такой же красивый, как и в тот день, когда я потеряла сестру. Парадокс.
Но что-то я немного сбилась. Так вот, за три недели до моего пятидесятилетия я узнала сразу две новости: что в честь меня готовятся празднования в администрации Владивостока и что я скоро стану бабушкой.
Я почувствовала, что должна стать для будущей жены Миши тем, кем стала для меня Мария Ивановна, но следом ощутила сопротивление. Я как будто только к пятидесяти годам начала учиться делать то, что мне по-настоящему хочется, и отказываться от того, что претит.
Праздник в честь меня был организован поистине масштабный. Приехала делегация из Китая, директора детских домов почти со всей страны. Помню речь директора школы, в которой начинала работать:
— Олимпиада Ивановна ― уникальный человек, ― говорила она, держа в руках микрофон под странным углом, ― ее вклад в педагогику необычных детей переоценить просто невозможно, она пример для подражания и восхищения. Четыре книги, сотни научных статей, выступления на конференциях по всему миру, прекрасная, сплоченная вокруг нее семья, яркие путешествия и, кажется, никакие преграды, утраты и сложности не могут остановить ее и погасить внутренний огонь. Горжусь, что знаю этого человека, что работала с ним, что училась у него!
Зал разразился аплодисментами, а я сидела на сцене на почетном месте и думала: да, вроде бы все это про меня, она не соврала и не приукрасила, но почему же тогда я не горжусь сама собой, почему не считаю свою жизнь яркой и наполненной, почему не кайфую от нее. Ответов в тот вечер я не нашла.
Мне было 54, когда мы с Андреем отправились в экспедицию на Камчатку. Долго добирались до бухты Русская, и когда, наконец, оказались там, непогода стояла жуткая. Все промокшие и продрогшие, мы ставили лагерь и пытались приготовить ужин. Тот, кто придумал походные газовые горелки, гений! Я грела руки о железную чашку с чаем, когда в палатку ворвался руководитель группы, Олег:
— Ада, там очень нужна твоя помощь. Я не знаю, в чем дело, но Лена собирается прыгать со скалы. Только ты сможешь отговорить ее, я тебя умоляю!
Ветер с силой бросал в лицо капли не унимавшегося дождя, словно тысячи иголок. Лена стояла на самом краю скалы над морем, я, шаг за шагом, подходила
