Без аккомпанемента - Марико Коикэ

— Он, конечно, не подарок, но как его сестра скажу тебе, что, в сущности, он весьма неплохой человек. И, кстати, у него до сих пор еще не было ни одной подружки. Так что я не сомневаюсь, что ты ему очень нравишься.

Я ответила ей неопределенной улыбкой и взглянула на сидевшего подле меня Ватару. Он утвердительно кивнул. Все это было похоже на сцену из слишком хорошо разыгранного спектакля. Не зная, что сказать, я закурила. По моему примеру Сэцуко тоже взяла сигарету «Севен Стар» и чиркнула спичкой. Рука со спичкой еле заметно дрожала.

Сделав пару затяжек, она потушила сигарету. Я обратила внимание, какими мертвенно-бледными были ее пальцы.

С неподвижным лицом, похожим на маску театра Но, Сэцуко резко поднялась с места. В этот момент она напоминала благородную девицу, которой вдруг страшно приспичило пойти в уборную.

— Я, пожалуй, откланяюсь, — сказала она.

— Уже? — спросил Ватару.

— Да, извини. Что-то голова закружилась.

Ее розовые щеки на глазах стали принимать зеленоватый оттенок. Если бы не платье с узором из ярко-желтых подсолнухов, можно было бы подумать, что перед нами тяжело больной человек. Ватару немедленно вскочил и подал ей руку, но Сэцуко с улыбкой остановила его и надела шляпу.

— Спасибо, не надо. Вы с Кёко оставайтесь здесь, а я пойду домой.

— Но тебе же нехорошо. Я тебя провожу.

— Правда, не надо. Я сяду в такси. Лучше скажи, Ватару, сам-то ты собираешься когда-нибудь вернуться домой? Ты все время собираешься жить у Юноскэ, даже когда в университете каникулы?

Ватару снова опустился на стул.

— Я могу вернуться, если там будешь ты, — сказал он.

— Когда? — спросила Сэцуко.

— Когда угодно, — ответил Ватару.

Сэцуко вежливо попрощалась со мной, несколько раз повторив, как она была рада нашей встрече. Затем она вынула из плетеной корзинки кошелек и дала Ватару пятисотиеновую бумажку. «Спасибо», — сказал Ватару.

Сэцуко еще раз полюбовалась нами со стороны и, улыбнувшись, неторопливой походкой вышла из кафе.

Минуту спустя она уже стояла внизу, под большой застекленной террасой. Повернувшись к нам, Сэцуко помахала рукой и забралась в такси, поджидавшее пассажиров у входа в отель.

— Она несколько дней уже… не спала толком, — отрывисто произнес Ватару. — У них с Араки-сан как пошла эта тема про расставание, так они даже по ночам по телефону собачились.

— Мне показалось, что ей было очень плохо. Зря мы ее в такое время потревожили.

— Не надо себя упрекать. Она же сама хотела с тобой встретиться. А все эти ссоры и расставания — ее проблемы. К тебе это не имеет никакого отношения.

— А почему так вышло, что они с Араки-сан решили расстаться?

— Да я и сам не знаю. Между мужчиной и женщиной все бывает настолько сложно, что даже родной брат не разберется.

— Ты не спрашивал ее об этом?

— Моя старшая сестра такой человек, что если не захочет о чем-то говорить, то сколько ее ни спрашивай, ни за что не скажет.

— Вот как? — сказала я и посмотрела в окно. — Бывает, что в отношениях между мужчиной и женщиной не все понятно даже им самим.

Прищурясь, Ватару посмотрел на меня.

— Ты так считаешь?

— Да, — сказала я, стараясь придать своему голосу больше убедительности, — мне и себя саму понять еще не доводилось.

— А вот я, кажется, начинаю тебя понимать.

— Врешь! Что ты можешь понять? Если человек сам себя не понимает, то как его другие поймут.

— Глупышка! Просто я начинаю понимать одну вещь: что бы тебе ни сказали, ты сразу огрызаешься, — вот и все, что я имел в виду.

В свете рассыпающихся золотом лучей послеполуденного солнца Ватару обнял меня за плечи, играючи покачал из стороны в сторону и рассмеялся. Я тоже засмеялась, но тут же поняла, что наши смеющиеся голоса не сливаются в один. Ватару по-прежнему находился где-то далеко от меня. Мои плечи горели под его рукой, словно их отрезали и поджаривали на углях. Я нервно затягивалась сигаретой и, чувствуя, как кружится голова, снова начинала смеяться.

Я не понимаю, что такое жить спокойно. Не обращать внимание на тревожные предчувствия? Или жить так, чтобы тебя никто не замечал?.. Наверное, и то и другое, хоть я до конца и не уверена. Да и вообще, бывает ли на самом деле так, чтобы все было тишь да гладь?

Некоторое время в моей жизни ничего особенного не происходило. В конце лета на подготовительных курсах был устроен большой пробный экзамен, но я соврала тетке, что не высидела его до конца, потому что посреди экзамена мне стало нехорошо. Тетка в это охотно поверила, и в конце концов никто так и не узнал, что все деньги, уплаченные за подготовительные курсы, были потрачены зря.

Разговаривая по телефону с моими родителями, тетка сказала: «Похоже, что наша Кёко плохо переносит жару». Вскоре от отца прилетела открытка с коротким пожеланием «тщательно беречь здоровье», а мать прислала баночку домашнего чеснока, замаринованного в соевом соусе, который якобы придает силы. Я совершенно не собиралась есть этот чеснок, поэтому унесла всю банку в школу и поставила на полку в глубине класса, сказав, что это средство для усиления полового чувства. Шутки ради его попробовала только Джули. На перемене она положила в рот одну дольку, а потом смешила нас, изображая изнывающую от похоти замужнюю даму.

Со стороны дни казались спокойными, как море во время штиля. Комитет борьбы за отмену школьной формы фактически был распущен. Я по-прежнему заявлялась в школу без гольфов и в блузках с острым воротничком, но только толку от таких ничтожных попыток протеста не было никакого.

Постепенно об этом забыла даже Джули, которая поначалу критиковала меня за роспуск комитета. Теперь каждый раз во время уроков она раскрывала под партой альбом для эскизов и рисовала наброски. Джули страстно мечтала поступить в какой-нибудь из токийских университетов изящных искусств. Время от времени мы с ней разговаривали о том, какие учебные заведения есть в Токио, правда ее рассуждения, не в пример моим, всегда были очень предметными и дельными.

«Я вполне готова к тому, что с первого раза никуда не пройду, — говорила она, — но как только мы закончим школу, все равно подамся в Токио. Родители, наверное, будут против, но какое мне до них дело. В любом случае на их деньги я уже давно не рассчитываю. Так вот, значит, приезжаю в Токио и сразу на халяву подселяюсь к подруге. Если при этом подрабатывать, то на еду хватит… Ну о чем ты говоришь, Кёко! Конечно к подруге, откуда у меня там парни! Есть одна чувиха, мужиковатая такая, на меня похожа. Говорит, что я могу нагрянуть, когда пожелаю. Она студентка, первокурсница художественного факультета. Она и научить меня всему сможет, а еще у нее дома собирается компашка из непонятно кого… В общем, скучать не придется».

Кстати, именно Джули подала идею возродить комитет борьбы в новом виде, чтобы сорвать намеченную на будущий год выпускную церемонию. Но то ли она сама особенно не горела желанием, то ли я не выказала достаточного энтузиазма, только все эти разговоры так и сошли на нет.

Я стала больше времени проводить с Рэйко. Когда я не встречалась с Ватару или не планировала с ним встретиться, мы с Рэйко обычно ходили в кино или просто бесцельно слонялись по парку.

Находиться рядом с Рэйко было приятно. Она не говорила лишнего, но если уж что-то рассказывала, то чем дольше я ее слушала, тем больше ее особая манера речи, образная и нарочито замедленная, создавала ощущение нереальности и залечивала душевные раны.

Она почти никогда не спрашивала о моей личной жизни и лишь один раз с многозначительным видом задала на удивление прямой вопрос:

— Кёко, ты еще девственница?

Церемонно улыбаясь, я напустила на себя важный вид:

— Как тебе сказать… Лучше оставим это твоему воображению.

Несмотря на то, что порой мы с удовольствием обсуждали такие скабрезные темы, что услышь нас учителя или родители, они тут же упали бы без чувств, ни я, ни Рэйко и ни Джули никогда не приставали друг к другу с расспросами, кто из нас девственница, а кто нет. Про себя я думала, что кое-какой опыт имела только Рэйко, но я никогда ее об этом не спрашивала и спрашивать не собиралась.

Довольно странно, что мы проявляли подобную деликатность в ту эпоху, когда все, наоборот, выставлялось на показ грубо и откровенно. Но такие уж у нас были отношения. Наверное, в этом было какое-то позерство, но мы и впрямь крайне редко рассказывали друг другу о своем опыте в половых вопросах, к которым, тем не менее, испытывали большой интерес.

— Надо избавляться, — лениво протянула Рэйко.

— От чего? — спросила я.

Рэйко достала из кармана школьного платья сигареты и закурила тут же на скамейке парка, совершенно не опасаясь, что ее может кто-то увидеть.

— Я имею в виду, если ты еще девственница. Ну, то есть, если предположить, что ты еще девственница, то от этого надо избавляться как можно скорее. Такие вещи на потом не берегут. Хотя, конечно, ты это и сама прекрасно понимаешь…