Где найдёшь, где потеряешь (Повести) - Николай Кузьмин

— Я пять лет обрубщиком работал. Знаешь, что такое обрубка, Игорек? И жена вкалывала, брала работу на дом. Купили вот, — он хлопнул по сиденью рукой, — года не прошло. И ты хочешь…

— Вы извините, — перебил Игорь, — я ведь не досказал. Я не хочу, не настаиваю. Но во-первых, с машиной ничего не произойдет, не обязательно… Конечно, вы вправе по-своему решить… Машина — ценность, конечно. Только… Только на чаше, ей в противовес, две биографии, две судьбы, которые зависят от вашего решения.

Подольский протяжно вздохнул, усмехнулся:

— Оратор! Умеешь внушать. Однако не торопись, выкладывай — как там? — психологический стресс по порядку. Давай объясни мне свою задумку в полном разборе. Может, и правда?..

Обнадеженный Игорь выложил, объяснил. Поколебавшись в душе, стыдясь отказать, Подольский принял сомнительный план, загорелся идеей спасения заблудших. Для рискованной постановки понадобился третий энтузиаст, и они поехали в гости к давнему товарищу Подольского Петрову. Тот сначала слегка обалдел, возражал по-всякому целый час, но потом все же позволил себя уговорить и даже необходимые деньги вложил в эксперимент, сказав при этом:

— Черт его знает! Не жалко, лишь бы с пользой…

С четверга Подольский загнал машину в гараж, который находился где-то на окраине города. В субботу опять оставил ее во дворе, будто ничего не подозревая. Воскресным утром собрались заговорщики у Петрова и тот позвонил Донцу, с помощью паролей приказал брать «Жигули» немедленно. Вечером он же отправился к месту передачи, вооруженный опознавательной тростью. Что произошло дальше, нам известно. А вот в понедельник…

Прошло много-много дней. Миновали годы, жизнь кончалась незаметно и бесславно, а гнет содеянного все висел камнем на шее, тянул в какой-то омут, тянул и тянул — так чудилось Борьке, спустя час после утренней встречи с Донцом. Прибежав от него домой, Борька завалился в постель, полагая, что мама ничего не заметит. Но она, конечно, заметила, в их «братскую» комнату явилась, разбудила Сережку к завтраку, заговорила тревожно:

— Боря, Боренька, что с тобой, что происходит, не пойму? Ты куда бегал, зачем? Я же чувствую, — и так далее… А под конец, не добившись ответа, она пригрозила: — Ах так? Приду с работы — хуже будет!

Нет, подумалось Борьке, хуже не будет. Хуже просто не может быть. Бедная, бедная мама! Что, если узнает? Надо сматываться из дому. Надо сгинуть навсегда, насовсем… И он заплакал втихую, жалея себя, и маму, и брата Сережку, которого никто больше не отведет на киноутренник в воскресенье, не научит как следует кататься с горки на лыжах и вообще не защитит…

Тем временем мама ушла, а несчастный братишка, не зная пока своего несчастья, вернулся в комнату, канючить стал:

— Боря, Бо-о-орь! Вставай. Боря, Бо-о-орь! Пойдем на Зимний стадион, ты обещал два раза.

Боясь показать свое раскисшее лицо, Борька из-под одеяла пообещал в третий раз, только позднее, мол. Сережка поверил и отправился временно гулять во двор. Все вокруг стихло. Лишь бубнило радио за стенкой, бренчали посудой на кухне, а так — ничего. И тогда Борька расплакался в полную душу, не сдерживаясь. Ах как он плакал, как плакал!.. Без преувеличения, настоящие струи теплой соленой влаги лились по его щекам, лились и лились нескончаемым, неудержным потоком. И было это удивительно, и горько, и даже приятно, потому что в слезах крылось какое-то хорошее значение, и страх шел с ними на убыль, и вина тоже, и подступало бессильное забвение, безразличие, покой, покой…

Но тут раздались грозные шаги!

Борька вскочил, понимая, что это за ним. Борька метнулся к окну, к платяному шкафу, но поздно. Они вошли и, ни слова не говоря, кинулись, заломили руки, швырнули на пол. Потом стали заваливать чем-то мохнатым, черным, душным. Борька заорал в предсмертном отчаянии. Заорал и… проснулся.

Он был мокрый от слез и пота. Он сбросил с себя одеяло, глубоко задышал, радуясь воздуху и спасительному пробуждению. Несколько секунд его память не шевелилась, усталая, и Борька не мог сообразить, что с ним происходит и почему. Но затем — будто дубиной по голове — вспомнилось все. Он застонал под этим беспощадным ударом. Ужасно, ужасно! Мало того, сон оказался в руку. Кто-то сильно забарабанил в дверь.

— Войдите! — крикнул Борька, не увиливая. — Входите, я жду!

И тогда один за другим комнату стали заполнять вооруженные люди. Двое извлекли веревку с петлей, двинулись прямиком к Борьке. Он поднатужился:

— Ну, нет! Это чушь, ерунда, я сплю! Я опять сплю, надо проснуться, пока не вздернули по ошибке, — и проснулся…

Однако явь, сменившая жуткие видения, была не лучше для издерганного совестью парня. Перед ним совсем реально стоял участковый инспектор Журавлев и молча вглядывался в заплаканную физиономию.

— Я думал, ты придешь. Явка с повинной… Явка, заявка… А ты не пришел. Что ж теперь делать? Как маме твоей доложить? А на суде?..

Борька захлопал тяжелыми веками, которые отдыхали за истекшие сутки не более двух часов, замотал головой, поднялся, покачиваясь. Инспектор конечно растаял, а он прошел на кухню, нырнул под струю холодной воды… Когда очухался достаточно, то подумал вдруг: «Что, если и это бред? Кран, квартира, адские муки… гонка на «Жигулях»… Вот хорошо бы — наваждение и только. Значит, можно взять и проснуться. Проснуться по-настоящему. Вот хорошо бы, да где там!..».

Не найдя покоя в родных стенах, кинулся он стремглав на улицу, чтобы раствориться в толпе, спрятаться хоть на время от самого себя. Только и тут ничего не получилось. Прохожие мнились коварными хитрецами, которые нарочно делают вид, будто они обыкновенные прохожие. А в действительности они в любой момент — мерещилось Борьке — готовы указать на него пальцем, закричать во всеуслышание: «Глядите, глядите, это — вор!». И тогда он сгорит со стыда, перестанет существовать, наверно, а его место в мире займет пустая оболочка по имени Борис, которая незамедлительно и покорно отправится в тюрьму… И никто при этом не узнает, что настоящего Борьки давным-давно нет на свете, есть только видимость и все…

Как он вернулся к дому, как очутился снова у Донца, Борька не помнил, не заметил даже. А когда наконец все это осознал, то спросил:

— Который час?

— Счастливый, — хмыкнул Саша, — часов не наблюдаешь. Полпятого. Гастроном давно созрел.

— Ты спал? — пригляделся Борька.

— Да, малость.

— Счастливый! Совесть позволяет, да?

— Хорош, ковбой, — больше Саша не хотел нервничать, — закроем тему. Откроем кошелек. Есть ценное предложение: выпить для ясности. Ты посиди, погоняй маг, а я слетаю. О'кэй?!

Не дожидаясь ответа, он выскочил из комнаты и вскоре примчался с бутылочным звоном в полиэтиленовой сумке. На сумке, кстати, были изображены двое неузнаваемого пола, почему-то до середины раздетые. Они рекламировали джинсы и обнимались попутно, за что грошовый мешочек стоил Саше в свое время пять рублей. Вернее, его маме он стоил, как всегда.

— Ну, — возгласил Донец, приготовив все необходимое для попойки, — приступим потихоньку! Отметим боевое крещение, так сказать.

Борька не раздумывая взял рюмку, но промямлил невпопад:

— Правда. Чтоб отключиться. Просто…

Сразу выпил отважно и ловко, как никогда не умел. Не поморщился. Не стал закусывать Донцовыми деликатесами. Зато попросил налить еще. В ответ Саша предостерег:

— Не пепси-кола, не лимонад, чего ты! И вообще, выпивают с разговорами, с перекурами, понимать надо. На мою сигарету. Фирма! Оцени.

Борька покурил и тогда вторую рюмку опрокинул. Потом снова покурил и еще добавил сорокаградусной натощак. В результате стало ему хорошо — как будто бы. А может, и нет, он толком не понимал. Одно несомненно: голова опустела, испарились жгучие мысли, тревога отхлынула от сердца куда-то к ногам. Вот только плакать хотелось…

А Саша тем временем смачно уписывал продовольственный дефицит, добытый мамой по знакомству, и тоже выпивал, но — расторопно, умело, чтоб раньше срока не захмелеть чересчур. При этом, как полагается у взрослых и бывалых, он разглагольствовал душевно:

— Вот она жизнь, ковбой! Впечатляет? Полный стол, полный карман. Справедливость, честность, идеалы — неплохо. Но когда?

Борька мог возразить и возразил бы конечно, если бы слушал ахинею. Однако он не пытался даже, пропускал сквозь себя ненужные звуки, ощущая их только барабанными перепонками. А чтобы Донец не раскусил и не потребовал участия в беседе, Борька периодически поддакивал, машинально кивал.

— Было б у меня все, — изливался хозяин, — ах, каким благородным я стал бы, не передать! К чужому — ни-ни, это уж факт. Трудиться? Пожалуйста, будьте любезны! Только дайте мне заработок рублей на четыреста! И не впрягайте в монтажники, черт побери!.. Может, я капитаном дальнего плавания, космонавтом, укротителем тигров желаю. Поверишь? Да мало ли. Что там говорить…