Всё, что должно разрешиться… Хроника идущей войны - Захар Прилепин

Скорей всего, они располагаются в пространстве памяти, рода.

Отец, деды, прадеды — они завещали определённый тип поведения, землю, язык, веру. Можно преступить многое, можно — очень многое, — но память — нельзя.

Вы можете сказать, что сравнения Захарченко с Фиделем или Чавесом неправомерны — ведь на каком-то этапе Захарченко поддержала Россия. Но половина европейских, африканских, азиатских и постсоветских лидеров прямо посажена в свои кресла Соединёнными Штатами (причём за право управлять страной они не воевали и не рисковали ни секунды), иные из них до вступления в должность имели американское гражданство, — но это ведь ничего; давайте дружно сделаем вид, что мы не знаем об этом.

Советская Россия на каком-то этапе поддерживала, в той или иной мере, и Хошимина, и Ким Ир Сена, и Фиделя. А Фидель поддерживал Чавеса, а Чавес в ответ помогал Фиделю. Никто не существует в безвоздушном пространстве. Кому-то выдают банку варенья и коробку печенья, кого-то привозят в пломбированном вагоне, кому-то дарят вагон винтовок, кому-то присылают бесстрастных и бесплатных инструкторов.

Но потом вдруг история целой планеты, скрипнув, начинает двигаться наискосок, или вообще в противоположную сторону.

Мы же всего лишь делаем заметки к феноменологии персонажей, вдруг оказывающихся во главе тех или иных процессов.

Про Уго Чавеса писали, что он опытный манипулятор, старающийся обаять всякого, кто с ним разговаривает. С папой римским он был католиком, с Хатами — мусульманином, с Шираком — консерватором, с китайцами — маоистом, с Путиным — так писали биографы Чавеса — немного большевиком.

Не знаем, насколько Путину симпатичны большевики и много ли в нём самом большевистского; в любом случае, всё это не про Захарченко. Со священником он — Захарченко, с китайцами, французами и немцами — Захарченко, он Захарченко в Москве и останется тем же Захарченко где угодно.

У него есть минусы. Например, он не очень любит долго слушать, может перебить собеседника, — но это объясняется совсем иным ритмом жизни: так долго нельзя размышлять, излагать, обсуждать — говорит весь вид Захарченко, — короче, ребята, надо вот так сделать. Возражения? — не стоит; идите, выполняйте. Впрочем, он даже не скажет: идите, — он сразу отвернётся, у него уже другое дело.

Каждый выход на публику Уго Чавеса, писали о нём его биографы, был продуман до мелочей и служил чётко обозначенной политической цели.

Каждый выход на публику Захарченко — это отказ от работы по сценарию, импровизация и слом канона.

В этом смысле он народный лидер — но не потому, что умеет нравиться народу, или умело играет на ожиданиях народа, или только и делает, что думает о народе; нет — он народный в том смысле, что народная жизнь для него — естественная среда.

Если сейчас все эти чудовищные декорации рухнут — война, бомбёжки, передел и беспредел, — и Захарченко, вышедший, скажем, на рынок в окружении охраны, — вдруг останется один, — как тот, прежний, довоенный Захарченко, — он сделает шаг, другой, третий, потеряется в толпе — и никогда не вспомнит про весь этот невозможный бред.

«Чтобы стать президентом Венесуэлы, сначала нужно этого захотеть», — сказал один остроумный человек: это, как вы уже поняли, не про Захарченко.

Чтобы стать начальником Донбасса — нужно было никогда в жизни об этом не думать.

Без ложной комплиментарности заметим, что Захарченко легко представить в доспехах легионера, или в шлеме и накидке гладиатора. И в княжеском облачении тоже можно его вообразить. Но сколько я не принаряжал мысленно в разнообразные доспехи Порошенко, Турчинова и Яценюка — получался какой-то карнавал, не очень даже смешной.

Кому-то не понравятся эти мои заметки; но если всерьёз — признайтесь! — вы же не можете этих персонажей вообразить на войне? Нет, Яроша, конечно, возможно — но где этот Ярош, нет его. Сидит у Коломойского в приёмной, супит брови…

Однажды мы подробно обсуждали предков Захарченко. Генеалогическое древо не рисовали — я чистил вяленую рыбу, мне было не до этого, — просто говорили. Впервые на моей памяти Захарченко взял половину воскресенья на выходной. Сказал: ни с кем не соединять. Баня всё-таки…

— Сработали гены, — рассказывал Захарченко: — отцовские, дедовские, прадедовские. У меня дед кадровый военный, прадеды прошли войну офицерами, отец воевал. Так что на генном уровне, с молоком матери всё это впитывалось. С детства помню обсуждения каких-то боёв, позиций, почему эта дивизия смогла, а эта не смогла. Сама обстановка в доме позволила мне восполнить нехватку знаний: гены подсказали, что делать.

Одному из моих предков Александр Суворов подарил серебряный рубль за переход Альп. Рубль от Суворова — это… понимаешь. История была в роду, с этим рублём связанная. Мой батя очень психовал, когда женился на матери, — хотел ей этот рубль показать, а он пропал — растворился у кого-то из родни. Отец рассказывал, что, когда вывозили и раскулачивали семью — а в семье было шестнадцать детей, — то прабабка просила прадеда, чтобы он продал этот рубль и купил хлеба. А прадед сказал: «Слышь, мать, не тебе его давали — и не тебе его продавать». Рубль он сохранил, а из шестнадцати детей до Сибири доехало восемь — остальные от голода умерли. Такие нравы были.

Получается, в роду есть рубль от Суворова, шашка от Платова — за Бородинское сражение, и маузер у меня хранится — от Фрунзе.

— Предки были красные?

— Наган лежит и от Врангеля.

— Захар, там точно «Тихий Дон», — коротко сказал мне третий человек в нашей компании, улыбчивый, обаятельный и очень умный Саня из Москвы; я и сам, признаться, о том же подумал. Саня уже разбирался в генеалогии Захарченко. — Слушай дальше, — посоветовал он.

— Да. Дальше, — рассказывал Захарченко. — У брата остался кинжал — от Махно… И один из моих предков получил наградную саблю за Варшавский поход… Вот у меня сейчас лежит шашка и две сабли. Саблями я сейчас кручу — отрабатываю удары — двумя руками. Полтора килограмма веса, на локоть нормально ложится… А на Отечественную войну из нашей семьи ушло 26 человек, вернулось семь.

— Идеальный русский род, — говорит московский Саня: — Суворов, Платов, Кутузов, Фрунзе, Врангель, Махно…

— Будённый тоже был, — напоминает Захарченко.

— В роду семь героев Советского Союза, — добавляет московский Саня.

— Род просто большой, — поясняет Захарченко. — Прабабки, прадеды, ветвится род, фамилия, естественно, не у всех Захарченко. На кладбище заходишь, ограда большая, там лежат два моих деда — Мишка и Ефим. Они оба с геройскими звёздами. У одного фамилия Непраный. Есть в роду Гайдуки. Бабка Машка вышла замуж и после замужества стала Загайдачная. Дед Мишка посмертно получил звезду героя за Курскую дугу — лётчик, герой Советского Союза. На Украине по количеству наград мой род входит в десятку семей. Род разветвлённый — в семье было по шесть, по семь, по восемь детей. Если у меня у самого только официальных четверо детей… И всех кормить надо.

— Пришлось целую страну отвоевать, — рискованно шучу я. Московский Саня ласково жмурится. Захарченко не реагирует.

— Платов — знаешь, за что дал шашку? Не поверишь, — вдруг вспоминает он. — Легенда рода! Казаки во время Бородинского сражения стояли в резерве. Потом отправились по французским тылам. Нарываются на обоз. Один из моих предков видит генерала в сапогах, — а тогда за пару сапог можно было коня хорошего взять, — ну он и пошёл за сапогами. Снял с генерала сапоги, а в сапоге письмо — какая-то переписка, связанная с Наполеоном. Сапоги себе оставил, а бумаги отдал — читать он не умел, тем более по-французски. Тут Платов шашку наградную ему и вручил — за грабёж, получается, — Захарченко посмеивается.

— Первая награда была у меня — присвоение есаульского звания, — рассказывает он дальше. — Атаман Козицын подарил шашку, папаху и бурку. Наградили за десятый караван оружия, который я подогнал.

— Это ещё когда Славянск был, — поясняет московский Саня.

— Да, — говорит Захарченко. — До меня никто нормально караваны не проводил. А я десять караванов провел без единого потерянного КАМАЗа. У меня на двенадцатом была потеря и на восемнадцатом. По одному КАМАЗу.

Когда мне вручали есаула, слова Козицына были такие: «Казак потомственный, но не идейный». Они проверили, что я казак потомственный по крови — посмотрели по бумагам всех дедов, у них с этим строго, — но на идейного я не тяну, — без улыбки иронизирует Захарченко.

— Потому что в папахе не ходишь, — толи шутит, то ли всерьёз говорит московский Саня.

— И не ходил никогда в папахе, — отрезает Захарченко; через минуту он завершает тему так: — Вот у меня жена спрашивает: что ты с этим кинжалом всё время? А он у меня от пра пра пра прадеда, старый уже! Большой казачий кинжал, который удобен в бою. «Что ты, — жена говорит, — его хранишь, чистишь… и что ты с ним только не делаешь!». Ну это же не мой, говорю, кинжал, а предка моего… Сыну его передам.