Наваждение - Татьяна Турве

Янка застыла у раковины, отвернувшись с деланным безразличием, но и со спины было прекрасно видно, что слушает очень внимательно. Даже уши, почудилось, оттопырились от напряжения — а как же, любимого папочку зацепили!.. В Марину будто черт вселился: и понимала, что несет, но остановиться было уже невмоготу:

— Я тебя умоляю! Я же замуж выходила по расчету, с самого детства решила: если уж замуж, то только за моряка дальнего плавания! И чтоб с опытом работы, не первый год! Чтоб деньги привозил! Несколько лет перебирала, было из кого, а в двадцать два года Володьку встретила. Он в меня сразу влюбился, а я его не любила.

— Почему? Он у тебя мужик красивый, — хохотнула гусарским басом Людмила и залпом опрокинула в себя остатки муската из бокала.

Дочка по-прежнему стояла спиной, не оборачиваясь, худенькие лопатки по-особенному неприкаянно выпирали под тем самым голубым летним сарафаном. Сколько раз Марина ей талдычила, чтоб не горбилась — всё как об стенку горохом! Аня с другого конца стола делала отчаянные знаки и трагически морщилась — ты смотри, какая деликатная выискалась! Может, и вправду пора бы уже прикрыть рот, но куда там — вино как раз начало оказывать свое предельно расслабляющее действие. К алкоголю она, Марина, непривычная: и сколько там выпила, грамм двести, а уже пробрало:

— Ничего, пускай слышит! Я так и хотела: чтоб с деньгами был и чтобы дети были красивые, всё получилось!

Люда, прихлебывая свой мускат, с довольным видом посмеивалась — еще бы, самая "клубничка" пошла! Зато Анька по-монашески отводила глаза и улыбалась кривовато-стесненно — было видно, что ей ужасно от всего неловко:

— Да, Янка у тебя красавица…

— Она рисует хорошо. Закончит лицей, пошлю ее в Москву на модельера. Раз на экономику не хочет…

Боевой запал потихоньку сошел на нет: и в самом деле, что это она так завелась? Сейчас уже и не вспомнишь, с чего всё началось, такой сыр-бор разгорелся… Кстати, а где Янка? Только что ведь стояла здесь!

Глава седьмая. Каратист

Если ничто не способно задеть тебя за

живое — значит, ты давно умер.

(Козьма Прутков)

Это скорей было похоже на движение броуновской частицы под сильным микроскопом, чем на отягощенного мозгами "гомо сапиенса". В какую-то секунду Яна увидела себя со стороны, как наматывает круги по комнате — ну чистый тебе автопилот без программы! Сейчас бы забраться в кресло, успокоиться, послушать музыку или помедитировать, но легко сказать!.. Остановиться не было ни сил, ни возможности: она всё продолжала бесцельно бродить из угла в угол, как заведенная, а на кровати уже выросла внушительных размеров куча одежды. И когда только успела ее натаскать? Папа в свое время смеялся: говорил, что руки живут отдельно от нее, а сама Яна отдельно, два суверенных государства. Она еще обижалась, вопила, что это неправда…

Гаврюха, обрадовавшись случаю, вскарабкался на самую верхушку скомканных джинсов, блузок и юбок и удовлетворенно свернулся в клубок. "Тебе хорошо, достиг своей вершины!.." — выплыла неизвестно откуда отвлеченная мысль, но Янка всё же сняла кота с его кошачьего Олимпа и усадила рядом на покрывало. Хватит дурью маяться: хватаем эти прошлогодние джинсы с вот этой желтой футболкой, ноги в руки — и вперед! Гаврюха опять восседал на своем тряпичном троне и ей стало жалко его прогонять, пускай себе…

Словив первую попавшуюся маршрутку, Яна добралась до Старого Города — было все равно куда ехать, лишь бы подальше от дома, от мамы, от своих мыслей… Неспешно брела по центральной улице Суворовской, сплошь засыпанной ярко-желтыми листьями неимоверной красоты. (Этой осенью они на удивление рано начали желтеть, хоть холодов еще и в помине не было.) Не обращая ни на кого внимания, ворошила листья ногами (благо, что сегодня в кроссовках), шаркала, как старушка, — в общем, развлекалась вовсю. Такой пушистый шелестящий ковер, совсем как в детстве… И каждый лист — прямо произведение искусства, особенно хороши резные кленовые с ажурной вязью из тоненьких прожилок. О прохожих Янка напрочь позабыла, пускай себе думают, что хотят: "Сегодня у нас будет тет-а-тет: осень и я. Я — это от "Яна"… "Последняя буква в алфавите", Ярик так дразнил, кажется… Аня-плюс, Яна-минус. А это откуда взялось, какой еще минус?.."

Небо над головой было пронзительно-синее, даже немного фиолетовое, пугающее своей красотой: разве может быть такое небо на Земле? Есть всего несколько дней в сентябре, когда оно бывает таким, да и то не каждый год, Янка несчетное количество раз проверяла. Интересно, почему у людей никогда не встречается глаз именно этого оттенка, сине-фиолетовых? Она бы тогда смотрелась в них, не отрываясь, хоть на небо, разумеется, всё равно лучше…

Вот уже и каштаны сыпятся, красота! С ними у Яны много чего приятного связано: вспомнить хотя бы, как вели в парке напротив школы перестрелки, пугая случайных прохожих дикими воплями и улюлюканьем. (Голые коричневые катышки были пулями, а в колючей зеленой кожуре — гранатами. Вот эти ценились на вес золота…) Весь четвертый класс пролетел в увлекательной войне с мальчишками, с досадными перерывами на уроки. Они, девочки, объявили себя племенем краснокожих, а избранным лучшим ребятам выпала великая честь стать презренными бледнолицыми. (Девчата сильно опасались, что пацаны будут звать их "краснорожими", но те до такого не дотумкали. Или просто джентльмены попались, Янка сейчас склонялась к последнему.) Остальные девчонки из класса страшно завидовали их тайному "масонскому" обществу — пускай и виду старались не подавать, но по глазам сразу было понятно…

А еще чуть позже они своей индейской "шайкой" принесли клятву о вечной дружбе: стояли впятером, крепко соприкасаясь плечами и соединив руки, как в старом фильме "Три мушкетера" с Боярским. ("Мушкетеров" тогда часто крутили по телевизору.) "Один за всех и все за одного!" — наверняка одновременно так подумали, но вслух никто не сказал, постеснялись. Что-то в этом моменте было особенное, Янка до сих пор о нем часто вспоминала, хоть столько лет прошло… И каждый раз даже плакать хотелось: ничего похожего по напряженности и взлету чувств с нею с тех пор не случалось.

Сейчас подруги, конечно, есть, но как-то каждый сам по себе — какое там "все за одного"! (Взять хотя бы этот четверг: развернулись и ушли без нее, никто и словом не обмолвился!..) Так жалко, что в пятом классе их дружную компанию по какой-то директорской прихоти расформировали, распихали куда попало — кого в "А", кого в "Б", а кого-то вообще перевели в другую школу. На том всё и заглохло.