Русские мужики рассказывают - Марк Поповский

Толстовцы-горожане, особенно В. Г. Чертков и М. М. Трегубов, были теми людьми, к которым по старой памяти обращались за помощью крестьяне-сектанты в своей безнадежной тяжбе с советской властью. Но если до 1928 года Чертков еще что-то мог для них сделать, то после начала массовой коллективизации толстовцы были бессильны защитить своих ограбляе-мых и раскулачиваемых друзей. О взглядах самого Черткова на колхозы мы узнаем из дневниковой записи его, помеченной 8 ноября 1930 года. "Коллективизация (коммуна и прочее) тогда хороша, когда она начинается внутри. Не "бытие определяет сознание", а "сознание определяет бытие". Результат, к которому стремятся, очень хорош, но берутся не с того конца". Для Владимира Григорьевича, как и для Толстого, главное состояло в том, чтобы личное сознание каждого человека перерастало в сознание христианское. Христианское сознание побуждает к христианским формам жизни, и в том числе к общинам и коммунам, в которых соединяются единомышленники. Без внутренней потребности жить колхозом или коммуной коллективизация превращается для крестьян в террор, в бойню.

Несмотря на угрозу его свободе и жизни, Чертков продолжает писать крестьянам, толстовцам и нетолстовцам, правду о том, что он думает о переживаемой ими трагедии. Он удерживает наиболее нетерпеливых, подбадривает упавших духом. Он живет так, как будто нет в стране ОГПУ, будто не хватают ежедневно тысячи людей прямо на улицах и в собственных домах, чтобы тут же в течение нескольких часов отправить их без одежды и пищи на далекий Север. Чертков - противник всякого рода "комитетов" и других общественных организаций, ибо знает, что в советских условиях существование организаций ведет только к арестам и расстрелам. Поэтому он призывает духоборов и молокан, отказавшись от массовых действий, "руководствоваться всегда и во всем тем голосом совести и любви ко всем людям без исключения, который каждый из нас может услышать внутри себя".

Пытались крестьяне-сектанты найти также поддержку или хотя бы совет у друга Ленина В. Д. Бонч-Бруевича, когда-то очень их обхаживавшего. Уж он-то, хорошо знавший об их незлобивой вере, наверно сможет объяснить, за что так гневается на мирных трудовых людей эта странная советская власть. В частности, писал Бончу о притеснениях толстовец Дудченко. Но Бонч-Бруевич в начале 30-х больше всего боялся, чтобы о нем не подумали как о друге толстовцев или сектантов. Его ответы крестьянам дышат страхом и злобой:

"Сектантство имеет интернациональную связь с международным капитализмом, как например, баптисты, адвентисты, мекнониты, и потому делается еще более опасным и зловредным, являясь у нас, в СССР, прямым агентом международного капитализма и его буржуазно-фашистских правительств". Это звучало как прямой донос, но Бонч-Бруевичу мало, он хочет, чтобы его письмо к толстовцу-крестьянину, буде оно попадет в руки огепеушников, служило ему алиби. Поэтому старый большевик совсем уже в духе своего друга Владимира Ильича переходит на прокурорский тон: "Мне нет никакого дела, какие молитвы кто из них бормочет, мне нет никакого дела, какие обряды они совершают..., но мне есть огромное дело до того, как, каким образом все эти баптисты, духоборы, меннониты, скопцы, толстовцы и все другие относятся к современной деятельности, помогают ли они строить социализм или мешают нашей стране... что они ворчат, агитируют против или за?.." А закончил он и вовсе по-сталински: "И вам, и вашим друзьям сектантам представляется выбор: или с нами, или против нас; другого выбора нет. Всякий сидящий между двух стульев... будет презрен в жизни и будет отброшен от нее, а, может быть, и раздавлен как последний червяк" (В.Д.Бонч-Бруевич. Избр. соч., т.1. М., 1959. Из письма к М.С. Дудченко (Бонч-Бруевич спутал инициалы старого толстовца, с которым охотно переписывался в 90-е годы Л.Толстой). Стр.378-379.)

Письмо Бонч-Бруевича звучит вполне в духе времени. Разговаривать с толстовцами и с сектантами, как с недобитыми врагами, впервые начали в 1928 году, в юбилейный толстовский год. Именно со столетнего юбилея Льва Толстого стало принято поносить толстовцев в газетах и журналах. В том году опубликовано было не менее дюжины "разоблачительных" книг о Толстом и толстовцах. Власти распорядились переиздать статью Ленина против Толстого, антитолстовские статьи Г.В.Плеханова, выпустить своеобразную антитолстовскую хрестоматию с претенциозным названием "Лев Толстой как столп и утверждение поповщины". Газеты "Правда" и "Известия", не говоря уже о провинциальной прессе, припомнили толстовцам и об их отказе служить в Красной армии, и об их вредоносном влиянии на других сектантов, и о нежелании толстовцев превращать свои коммуны в колхозы. В общем, хотя и с некоторым опозданием, большевики сполна рассчитались со своим давним противником. Единомышлен-ники Толстого всем скопом объявлены были политически неблагонадежными. Юбилейный год стал, таким образом, для толстовцев годом метки (На 20 лет раньше, в дни 80-летия Льва Толстого, министр внутренних дел Российской империи разослал губернаторам циркуляр, в котором требовал "прекращения всяких попыток со стороны неблагонадежных элементов населения использования настоящего юбилея в целях противоправительственной агитации, каковые попытки тем более возможны, что проповедуемые графом Толстым идеи представляют для подобной агитации самый широкий простор..." (Сборник "Толстой и о Толстом" I, M., 1924, стр. 81-83).).

"Ярлык" сочиняли и клеили партийные деятели, официальные философы, литераторы-коммунисты. "Толстовство не для широких масс, даже верующих, даже религиозных, - заклинал Емельян Ярославский, руководитель государственного антирелигиозного аппарата. - Толстовство является учением узких интеллигентских кружков, среди которых вы найдете немало бывших людей - бывших помещиков, бывших офицеров царской армии, кающихся дворян, озлобленных против советской власти интеллигентов" (Е.Ярославский. О Л.Н.Толстом и "толстовствующих". М., 1928, стр. 21.).

Итак, вопреки реальному положению вещей, в то время когда толстовство стало идеологией сугубо крестьянской, Ярославский продолжал повторять то, что когда-то в совсем иных услови-ях говорил Ленин: толстовство чуждо простому народу, толстовство - религия "бывших". Философ-коммунист А.Мартынов в том же году принялся развивать тему дальше. "Толстовство, писал он, - может у нас стать знаменем реакции. В Советском Союзе есть много элементов, не принявших революцию... И это находит себе, между прочим, идеологическое выражение в очень сильном распространении евангелизма, баптизма, родственных толстовству" (Журнал "Коммунистическая революция" №6, 1928, стр. 78.).

Ну, а если толстовцы могут стать врагами республики, то почему бы их не считать врагами уже сейчас. Скорее всего, они давно уже запасли оружие на чердаках... В 1928 году философ Мартынов к такому выводу и пришел. Еще не была затвержена формула относительно врага, который не сдается и которого поэтому уничтожают. Но над толстовцами этот топор уже был занесен. "Социалистический пролетариат объявляет войну не на жизнь, а на смерть всем и всяким формам толстовщины... Культурная революция начинает наступать развернутым фронтом. Она не может победить, не написав на своих знаменах: смерть остаткам толстовщины, ее идеологии в быту, на работе" (М.Гельфанд. Толстой и толстовщина в свете марксистской критики. Саратов, 1928, стр. 74. М.Гельфанд объясняет в своей книге, почему надо так жестоко расправляться с толстовцами: "Толстой критиковал и отрицал не только буржуазно-помещичью государственность, но и всякую государственность вообще, не только каторжно-эксплоататор-скую дисциплину капиталистической фабрики, но и всякую организованность, всякую коллективную дисциплину вообще, не только милитаризм империалистический, но и всякую вооруженную, и в том числе революционную борьбу вообще").

В 1928-29 годах вступать в дискуссии с партийными крикунами было уже опасно. Хотя еще делалась оговорка: "толстовщину изничтожать следует в идеологии и быту", но все видели: это только ширма. Вскоре от оговорки отказались; началось уничтожение толстовцев в самом прямом, биологическом смысле слова. И тем не менее, нашлось несколько, не побоимся сказать, героев, которые, глядя прямо в глаза старинным своим супостатам, заявили протест не только по поводу травли толстовства, но и по поводу общей обстановки в стране. Тульский крестьянин Михаил Петрович Новиков, давний приятель Льва Толстого, многократно навещавший Ясную Поляну, отправил советским властям в феврале 1929 года "Открытое письмо крестьянина о поднятии урожайности в крестьянском хозяйстве". По существу, это был настоящий проект, конкретное предложение о том, как в действительности поднять урожайность, а не просто болтать о ней. Дополнения к письму Новикова сделал другой толстовец, Иван Михайлович Трегубов. Свой проект отправили они генеральному секретарю ЦК ВКП(б) Сталину, в Нарком-зем, в Колхозцентр, ВСНХ, РКИ, ЦК ВКП(б), в ЦИК СССР и в Совнарком. Надо было иметь немало мужества, чтобы в разгар коллективизации дискутировать с достигшим уже полной силы Сталиным. И не просто дискутировать, а бросать вождю в лицо прямые обвинения в игнорировании крестьянских интересов.