Ивановская горка. Роман о московском холме. - Пётр Георгиевич Паламарчук

class="p1">— Вон чего. Сиречь — где первые воровские дела твои вроде как пересекаются. Тут и годи покуда: чуешь, каков грядет топотище преужасной — смена российской кустодии...

Дворянин Лёвшин с юркой опаскою убрал бумагу под обшлаг широченного раструба рукава, задул прогоревшую на добрую треть свечу и, поднявшись, мягко качнулся на высоких каблуках взад-вперёд, сказавши на прощание:

— Ну, бывай до поры здоров, Иванец. Я всё это набело перемараю и за продолжением впредь притеку, токмо ты о нашем деле никнши.

— А денежки-то не скоро ли? — не позабыл почтительнейше осведомиться языкатый бывальщик.

— По уговору: при докончанье. Ин ежели история наша ходко подвинется, тут не одним рублёвиком дело дышит. Знай примечай: ты ведаешь ли, что из здешних палат ране был копан ход под землёю туды... Аж за Иванов за монастырь, на Кулишки?

— Ну-у, барин-раздобарин?! — насторожился Ванька.

— И я сведем не в точности, но теперь нарочно прознаю. А там сыскать только в ход сей вход, да и пора, твоим сказом молвящи, в поход на уход —

Глава девятая

ПОД СПУДОМ

1

ZELLE 9

ZELLE S

VORSICHTIG!

2

Такие не вполне внятные рассудку, но явственно предостерегающие иностранные надписи прочёл на трёх из четырёх ворот подземелья изумлённый Ваня-Володя и вслед за тем неприязненно ощутил, как ручеёк холода, закравшийся втихаря за шиворот, пребольно ожёг голую кожу, мигом пот крывшуюся волдырями мурашек. Выслушав тогда раздражающе наставительную историю своей новой окрестности, он уже под конец почувствовал совершенно уверенно, что высунувшаяся было надежда ухватиться тут за нечто насущное, некую мысленную нить-подсказку, которая сможет вывести его тройственный поиск к вожделенной цели, вновь безвозвратно утратилась. Её внешне скрытое, но отчётливо призывающее к угадыванью живительное присутствие сошло потихоньку на нет, оставивши окружающее совершенно в сем смысле прохладным — как в той детской игре, где отыскивающему сокровенный предмет подсказывают «тепло» или «холодно» в зависимости от близости находки.

Кроме того, он столь же безусловно, как и бездоказательно, понял, что служит сейчас живою пешкой в чьей-то замысловатой пространственной игре, и сознание это тотчас естественно породило в нём живейшее желание смешать, спутать ходы надменному гроссмейстеру, направившись вовсе не туда, куда ему было назначено непрошеным путеводителем и положено как будто непереступаемыми правилами поведения в беде.

3

Он лишь из одного приличия, чтобы не оскорблять показательным невниманьем, проследовал ещё немного за табунком краезнатцев к верху горушки, прислушиваясь поневоле к частному разговору, который вёл по пути к следующей остановке руководительственный мужчина с прицепчивою доточницей, всё никак не желавшей успокоиться из-за лишения великой радости поползать немного ужом по подпочвенным норам. В приватной беседе тот куда пространней пересказывал ей предположения и поверья, что соединенными стараниями с подлинными землекопами превратили весь холм в некое подобие чудного муравейника.

Не считая ходов, сообщавших палаты и храмы между собою, сказания протягивали их нити далее ко Кремлю и даже за Москву-реку на посады. Впрочем, не всё оно вышло на поверку одним лишь сплетением россказней: когда в начале тридцатых годов рыли открытым способом вдоль по Мясницкой до Красных ворот метро, одно из преданий удалось подвергнуть учёному испытанию. На дворе роскошного особняка княгини Юсуповой — графини Сумароковой-Эльстон в Хоромном тупике, где нынче Сельхозакадемия, а некогда был охотничий дворец Иоанна Грозного, издавна вызывали чрезвычайное любопытство четверо люков, уводивших, как думали, в глубокое подземелье. Два из них по вскрытии оказались напрочь засыпаны, третий просто, обыкновенный колодец, — а вот последний, четвёртый, как водится, и был настоящим ходом, спускавшимся по направлению к Белому городу.

Множество ответвлений, по большей части обрушенных намеренно или же загромождённых оползнями подмытой почвы, убегали от него в стороны к домам местной масонской знати, которая имела здесь некогда даже и особый свой храм в славной Меншиковой башне, куда как будто тоже существовал нарочный лаз из-под земли. Скопившийся за века едкий газ тушил керосиновые фонари и колол очи не шибко оснащённых исследователей, да и подпиравшие сроки строительства не давали возможность особенно забираться вперёд, и поэтому поиски пришлось остановить в самом ещё зачатке. Но, как предполагается, главная вена этой подспудной системы вела в самое сердце столицы, через Хохловку ныряя под Иванов холм до Солянки и виясь далее книзу.

4

А в начале ещё нашего века в газетах прошелестело однажды сообщение, будто при земляных работах для центральной городской электрической станции на Соляном дворе, где во времена оны располагались владения Малюты-Богдана Скуратова-Бельского, на глубине в пять сажен обнаружен был засыпанный с головой полусгнивший колодезный сруб. Снявши восемь аршин древних бревенчатых венцов, на дне его натолкнулись на хорошо сохранившийся остов лошади, а под ним на некотором расстоянии нашли мужской скелет. На ногах у него были сапоги с загнутыми кверху носками, а рядом отыскался и другой, женский уже сапожок...

Конечно, вся эта недосказанная головоломка из ветхих ужасов неминуемо; породила пропасть страшных догадок о несчастных следствиях любви в опричное лихолетье. Впрочем, тут романтические выдумщики несколько намешали в московской географии, ибо сей Соляной двор был отнюдь не родня тому, что остался жить своей тенью в имени улицы Солянки, — он заодно с Винным стоял тогда против храма Христа Спасителя, на Болоте. Но всё-таки упрямая правда вещественной достоверности, безконечной в стремлении уточнять всё до мельчайшей подробности, всегда остается ниже достоинством правды художественной, что при той же безпредельности в поиске истины направлена не долу, а вверх. Потому-то в двадцатые годы появился даже довольно ловкий приключенческий роман «Подземная Москва», где допотопные басни и дитячий восторг перед скороспелыми преобразованиями соединяются иногда довольно успешно с подлинными разысканиями одержимого охотника за библиотекой Ивана IV — профессора Игнатия Стеллецкого.

5

На это звучное имя как бы некий замочек ответно щёлкнул у заглуппюй дверцы где-то в заповедных хоромах памяти Вани-Володи, но вход, охраняемый им, будучи отперт, словно ещё ожидал какого-то дополнительного движения, чтобы отвориться как следует нараспашку.

— Кстати сказать, — просунул опять свое коронное словцо для перехода на боковую ветвь повести рассказчик-водитель, не замечавший как будто Ванина чрезвычайно возросшего любознайства, — это был человек со старым академическим образованием, настолько болевший жаждою отыскать скрытый в московской земле клад мысли, что даже собственную свою квартиру обставил он наподобие подземной галереи, выложив в нишах настоящие, найденные при раскопках черепа, осколки