Рельсы под луной - Александр Бушков

И снова моя везучесть подтвердилась на практике. Мало того, что мы прошли в немецкие тылы необнаруженными – мы на второй день встретили на малоезжей, проселочной дороге «кюбельваген», немецкий вездеходик с эмблемой той самой искомой дивизии. Катил себе в полном одиночестве, что со стороны немцев было крайне неосмотрительно.

Там сидели водитель и обер-лейтенант, что было вовсе уж распрекрасно: офицер нам как нельзя более кстати. Если он окажется тыловой крысой, каким-нибудь интендантом, то порой так, самое смешное, даже лучше. Сплошь и рядом оказывалось, что сытые тыловички, что наши, что немецкие, даже лучше осведомлены о будущих перемещениях и планах, чем строевики…

Этот подарок судьбы мы приняли аккуратно, без лишнего шума и пальбы, мы умели. Ребята у меня дело знали, да и сам я – не первый год… При наличии офицера водитель нам оказался без всякой надобности, и его моментально отправили в Валгаллу – или во что он там верил. Обера выдернули, как морковку из грядки, руки связали, в рот культурно запихнули водительскую пилотку, чтобы не вздумал, скажем, распевать арии из «Тангейзера» или другой оперы. Как-то я равнодушен к опере. Отогнали «кюбель» на обочину, к ближним деревьям, и не пожалели нашу единственную противотанковую гранату, рванули под капотом. Осталось полное впечатление, что эти незадачливые ездуны зачем-то свернули на обочину и там напоролись на мину. А сами рванули лесом, со всех ног, форсированным марш-броском. Обер тоже несся, как бегун на спартакиаде, – были у нас доходчивые аргументы, любой проникнется…

Никаких иллюзий я не строил: немцы бывают дураками только в кино. Машиной обязательно займутся их спецы, которые быстро определят, что никакой мины не было, а была граната. Когда станет известно, что обер-лейтенант пропал, быстренько сложат два и два. В наступлении, в отступлении, в неразберихе могло и проскочить – но здесь линия фронта устоявшаяся, затишье, пусть не глубокий, но тыл. Обязательно прикатят ихние особисты.

Вот только несколько часов мы при таком раскладе, безусловно, выигрывали. К тому времени, когда они поймут, что мы есть и нас надо ловить, мы уже будем далековато и ловить нас будет в сто раз труднее, чем если бы по горячим следам. К тому же у нас было хорошее местечко для выхода, на стыке двух немецких частей, километрах в десяти от того места, где мы к немцам входили. Только несведущие люди полагают, что линия фронта – это такая сплошная линия окопов и укреплений. Ничего подобного. Бывают такие местечки, где можно просквозить, так и не напоровшись на противника.

Леса там густые, не сибирская тайга, но глухомань изрядная. Никакая техника не пройдет, только конный или пеший человек. Собственные следы мы обработали на совесть, трижды на первых километрах. Вот и чесали, как спринтеры – мы пятеро и обер, белокурая бестия. Делали короткие передышки, в основном ради обера – о нем, тевтонской харе, приходилось заботиться больше, чем о себе. Сломай он или вывихни ногу, потащили бы на себе со всем усердием, драгоценного нашего…

Вот так, в хорошем темпе, где бегом, где размашистой рысью, мы отмахали километров пятнадцать, ни разу не напоровшись на немцев – примерно половину расстояния, отделявшего нас от точки выхода. Я уже успел все прикинуть. Получалось неплохо: если двигаться тем же аллюром, мы до темноты или уж к первым сумеркам выйдем к точке, а ночью и перейдем. Однако нужно устроить не передышку, а короткий привал: кратенько, чтобы не зацепили пеленгаторщики, доложить начальству, перекусить, попить водички, сокровищу нашему дать пожрать-выпить, чтобы приободрился. Знакомый расклад. Без короткого привала нельзя, люди все же не механизмы.

Какой бы передовой идеологией ни были вооружены. А с тевтона и вовсе уж взятки гладки: его идеология насквозь неправильная и человеконенавистническая. Марш-бросок он перенес похуже нас – откуда у него навык, привык на гусеницах, на колесах…

Карта у меня была отличная, «двухверстка», выпуска весны сорок первого года. За прошедшие три с лишним года места эти особенно измениться не могли: лесозаготовок тут не велось, строительства не было никакого, как и прокладки дорог. Если за это время и вырастут новые деревца, то будут этакими прутиками. Так вот, на карте значилось впереди несколько полянок. И я решил для себя: как только достигнем первой же, остановимся на привал. Не на поляне, конечно – кто бы так подставлялся? Поляна мне служила исключительно ориентиром, намеченным конечным пунктом марш-броска.

Садчиков, как самый двужильный, двигался впереди, оторвавшись от группы метров на пятнадцать – олицетворяя своей видавшей виды персоной боевое охранение и передовой дозор одновременно. Иногда я его терял из виду в чаще. Но тут увидел впереди его спину – он не бежал и не шел, он стоял, сторожко пригнувшись, держа автомат на изготовку, и это было неспроста. Я махнул своим, чтобы остановились, а сам тихонечко добрался до Садчикова. Он покосился на меня и сказал негромко:

– Вот она, поляна, старлей. Только там тело. И еще какая-то херня… Вон, правее…

Первым делом я повернулся к своим. Здесь и говорить ничего не требовалось. Условленных знаков у нас имелось немало, и все их знали назубок. Подал знак – и Бережной с Галимовым бегом обошли поляну с двух сторон, чтобы изучить обстановку справа-слева, да и впереди. Сам я вынул бинокль – расстояние небольшое, но оптика есть оптика, особенно «Карл Цейсс»…

Тело у меня особого интереса не вызвало – для военных будней зрелище, прямо скажем, привычное. Женщина в странноватой одежде, сразу видно, что мертвая – глаза широко открыты, неподвижные, дыхания не фиксируется, неподвижность полная, по лицу ползают какие-то жучки… Гораздо интереснее показалось то, что наблюдалось метрах в трех правее, – если смотреть с моей позиции, для трупа, соответственно, левее. Примерно на высоте двух метров часть леса выжгло, но как-то странно: на пространстве, ограниченном правильной полусферой примерно метров десяти радиусом. Внутри этой полусферы сожгло все: стволы, сучья, ветки. Границы полусферы выделены четко: стволы, сучья и ветки, те, что ее очерчивали, черные, подвергшиеся воздействию высокой температуры, но гарью не пахнет, и пожара нет. Совершенно непонятно, что могло оставить такой след. Никак не похоже на дело рук человеческих либо на след падавшего самолета. Нам однажды, совсем недавно, пришлось искать в лесу, в нашем тылу, сбитый немецкий самолет – очень он начальство интересовал по некоторым причинам. Он прорубил, падая, длинный след, по которому, собственно, место падения и нашли, но там была совсем другая картина: верхушки сбриты по наклонной линии, и никаких следов огня.

Нужно было, конечно, осмотреть все детально. Вернулись Бережной с Галимовым, доложили, что в окрестностях ни единого живого существа: ни человека, ни представителей лесной фауны. Я сказал, что можно сесть и отдохнуть, а сам пошел на поляну. Вблизи окончательно убедился, что это именно правильная полусфера. Занялся телом – без малейших эмоций. Осматривать и обыскивать мертвых мне приходилось уже не раз. Ну, а разведчик должен уметь делать наблюдения и проводить осмотр быстро. Ничего нового, в общем. Иногда то, что осталось от человека, выглядит так, что целехонькое, неповрежденное тело – прямо-таки благодать божья… Результаты моего осмотра, которые я сейчас подробно опишу, были сделаны за каких-то две-три минуты. Чтобы рассказать, понадобится гораздо больше времени.

Итак. Еще не закоченела, но уже застыла. Смерть, я бы сказал, произошла в течение ближайшего часа. Точнее я не мог определить, не будучи врачом, к тому же посмертное окоченение, меня учили, частенько происходит для каждого индивидуально. Причина смерти совершенно непонятна: ни ранений, ни видимых травм, кости конечностей не повреждены. Белая женщина, европейка, хотя национальность, конечно, определить невозможно. Красивая, молодая, не старше тридцати, волосы светлые, примерно до плеч, никакой прически, просто аккуратно подстрижены, с челкой. Глаза серые. Очень красивая девушка… была. Никаких украшений, мочки ушей не проколоты, косметики незаметно (или, как мне теперь думается, косметика была совершеннее, что ли, тогдашней). Губы, безусловно, накрашены – странный, светло-сиреневый цвет, но помада опять-таки совершеннее тогдашней. Я без всякой брезгливости послюнил палец, потер губы – остался след. Да, помада.

Одежда больше всего похожа на тогдашние спортивные костюмы: светло-серый свитерок под горло, с высоким воротником, того же цвета шаровары – но не такие мешковатые, как в наше время, хотя и не облегающие. Нечто среднее. Короткие, до середины икры, сапожки на низком каблуке. И одежда, и обувь на ощупь странноватые, не похожие на обычную материю, на трикотаж, тем более на вязаные. Теперь я не сомневаюсь, что это была какая-то синтетика, но тогда мы этого слова и в фантастике не читали. Слева, над грудью, три красных диска один другого меньше, величиной с монетки. Непонятно – и до сих пор непонятно – эмблема это или попросту марка производителя.