Рельсы под луной - Александр Бушков

– Хусаиныч, это – что?

Он ответил через силу – тоже рот будто кашей набили:

– Это такая молитва… а может, заклятье. От джиннов. Дедушка научил. Он много чего знал, мулла его не любил, а вот люди приходили за разным… Ты смотри, и на здешних тоже сработало… Не должен он вернуться, раз сработало, дедушка говорил…

– Погоди, – сказал я, – Хусаиныч… Джинны, они вроде бы в запечатанных кувшинах обитать должны…

Я же говорю, читал про Хоттабыча. Я тогда много читал, я за библиотекаршей ухаживал, а какой самый простой и надежный способ подзадержаться в библиотеке и бывать там почаще? Книжки брать. Активный читатель, ага. Ну, и волей-неволей приходилось что читать, что бегло проглядывать – она ж спросит, понравилось или нет, если нет, почему, о книгах разговор заведет.

Приходилось соответствовать…

Хусаинов отвечает:

– Джинн не обязательно сидит в кувшине. Джинн – это злой дух, а они бывают всякие…

Мокрый я под комбинезоном, как мышь в ведре. Вынул фляжечку, поболтал, прикинул, честно оприходовал половину, протянул Хусаинову:

– Выпьем, Хусаиныч, за твоего дедушку, царство ему небесное или как там у вас…

– Да он еще живой, – говорит Хусаинов.

– Ну, – отвечаю, – тогда долгой ему жизни, и здоровья, и всяких благ, правильный он у тебя старик, ей-богу… Нам бы тут и аллес капут… Не вернется, говоришь? А стаями они не ходят?

– Вроде бы нет, – говорит Хусаинов. – Они поодиночке больше. Не любят они друг друга, плохие они…

– Законченные гитлерюги, – киваю я. – Это понятно…

Вот так сидим мы с ним, спокойно разговариваем о всякой чертовщине, в которую я раньше верить не верил… А, с другой стороны, что делать? События имели место. Не биться же головой об стену и не причитать? Тут нужно срочно прикинуть, как жить дальше.

– Хусаиныч, – сказал я. – А этот твой дедушкин наговор… Он одноразовый, как резиновое изделие второй номер, или его можно применять сколько захочешь?

– Дедушка говорил, сколько захочешь…

– Совсем хорошо, – сказал я. – Пошли-ка отсюда на хер, хоть и потемну… Не хочется мне тут до утра сидеть…

Собрали мы наши скудные пожитки, взяли оружие, вылезли через нижний люк и двинули пешедралом. Тишина, лунным светом все залито, луна уже опускается, и тени от деревьев легли длиннющие, черные…

Иду я и про себя рассуждаю о всяких вещах, про которые раньше как-то не думал, пока не знал про дедушку Хусаиныча. Думаю я: а может, дедушка его не только наговорам научил, но еще и наложил на него что-то такое? У нас в Сибири, в старые времена, знающие люди много чего умели… С тех пор, как появился у нас Хусаинов вместо убитого Маляренко, стало нашему экипажу везти так, что кто-то «заговоренными» окрестил. Вот уже год с лишним в экипаже потерь нет. А у других сплошь и рядом, иногда – весь экипаж сразу. Ну да, горели мы дважды – но всякий раз так удачно складывалось, что вываливались необожженные и оставались целехонькими. До того было совсем иначе – в первый раз из четырех выбрались мы только двое, во второй – мне спину прижгло…

Спрашивать я его ни про что не стал, ни тогда, ни потом. Неудобно как-то. Лучше уж верить потихонечку, что так оно и есть, – жить легче, надежду придает…

Добрались мы до расположения без всяких приключений и нехороших встреч. Еще затемно. Часовой нас, неожиданных гостей, враз положил мордой в землю – ну, на него обижаться не стоит, он – лицо неприкосновенное, обязан. В прошлом году наши, белым днем, клали на землю генерал-майора еще с тремя. Водитель, адъютант и охранник. Они заплутали, машина поломалась так, что не починишь, и двинули они пешком искать своих. Генерал ничуточки не обиделся – судя по наградам и ухваткам, боевой был генерал, не тыловая хомячина.

Да, а еще до того, по дороге, мы с Хусаинычем быстренько договорились об этой твари и прочем молчать намертво. Ну к чему нам болтать? Высмеют или подумают черт-те что…

Особисты, не то что в той песенке, лютовать не стали нисколько: вот он, танк, наглядным доказательством, дыра в борту, двигатель порушен, и на месте мне его починить невозможно…

И закончили мы войну тем же «заговоренным» экипажем – что меня окончательно убедило в некоторых догадках…

Да, а сапог мне эта сволочь попортила качественно: почти от верха до каблука словно четырьмя ножами резануло, насквозь, только кожу не задело. Ну, проявил солдатскую смекалку, подкатил к старшине кое с чем трофейным, новые получил.

Теперь, когда всему конец, и войне тоже, можно объяснить, почему я поначалу его нисколечко не испугался.

В тех местах, откуда я родом, о мохнатых лесных людях говорили, так можно выразиться, испокон веков. И не просто говорили: можно понять так, что они там действительно обитали неизвестно с какого времени. Это не бабки сплетничали – вполне серьезно говорила куча серьезных мужиков: охотники-промысловики, тайгу исходили вдоль-поперек. Да и те, кто не охотничал, с ними в тайге сталкивались частенько. Слишком многое рассказывали, слишком часто: да, живут, да, есть, там-то видели и там-то, тогда-то и тогда-то…

Причем – никакой чертовщины. О них всегда говорили… как бы это выразиться… буднично. Никто их не считал нечистой силой в отличие от леших и банников, отношение к ним устоялось как к самому обычному зверью, наподобие медведя или ежика. У нас в деревне ничего такого не было, а вот в соседней, севернее расположенной, рассказывали, что когда-то, в лютые морозы, они приходили к деревне и в банях сидели, и мальчишки их бегали палками дразнить.

Звали их у нас «соседями». И никто никогда не говорил, что они сделали кому-то что-то плохое. Сами они на людей никогда не выходили, увидеть их можно было чисто случайно, первым, когда они человека не замечали. А как только замечали, то как-то так проворно и непонятно, в мгновенье ока исчезали с глаз. Вот только что вроде бы стоял – и нету.

Сам я их не видел ни разу. То есть… вроде бы и есть у меня детское воспоминание, что будто бы и видел что-то такое на опушке, когда мне было лет пять, но, с другой стороны, мне могло потом уже втемяшиться в голову, будто видел. Родители не помнят, чтобы в детстве я им что-то такое рассказывал. Так что, не исключаю, попросту втемяшилось…

К тому времени, как я подрос, их уже, говорили взрослые, в наших местах почти что и не попадалось. Встречали их все реже, реже, реже… а там они и вовсе пропали. Почему, объяснение было. Потому что не стало в наших местах прежней глухомани. Начались разные великие стройки, лесозаготовки на больших территориях, прокладывали узкоколейки, шоссе. И лагеря появились… Одним словом, там, где была глухомань, объявилась куча народу и техники, началась непрестанная суета, тайгу сводили… Поговаривали, что «соседи», скорее всего, ушли от этого многолюдства и грохота подальше на севера. На северах и до сих пор на сотни километров тянется невероятная глухомань, совершенно необитаемые места. Ну конечно, там им гораздо спокойнее…

Вот потому я поначалу нисколько и не испугался этакого ночного гостя. В жизни не слышал, чтобы «соседи» навредили человеку. Только он оказался совсем другой породы: джинн, мать его об колодец… Уж не знаю, как там обстоит с джиннами, больше в жизни ни с какой чертовщиной не сталкивался, и слава богу.

Никаких сомнений: если бы не дедушка Хусаиныча и его наговор, порвала бы нас эта тварь, как Тузик тряпку. Я ведь в него бил из автомата метров с полутора, в упор, а ему это было, что слону дробина. Пули не рикошетили, но вреда ему не наносили.

Хорошо еще, по ночам, паскуда, никогда не снился…

Возвращаясь…

Объяснений этому у меня и сегодня нет ни малейших. Быть может, они когда-нибудь и станут известны, но сколько времени пройдет, гадать не берусь. Может, и не доживу…

Главная причина, по которой именно я оказался на той поляне, – мое везение. Нет, не в ироническом смысле. Я всегда был везучим, это столько раз подтверждалось, что рассказывать можно долго. Кто-то из летчиков-испытателей писал, что считает везение чисто физической категорией, наподобие заикания, цвета волос или способностей к чему бы то ни было. Если у человека нет задатков музыканта, его можно учить хоть двадцать лет, но ничего не получится. Так и с везением: либо оно есть, либо его нет. Он приводит массу интересных примеров. И я с ним полностью согласен. Полагаю, так и обстоит.

Одну разведгруппу мы на этом задании уже потеряли: как камень в воду – ушли и не вернулись, и никто никогда так и не узнал, что с ними случилось. Такое бывало. И потому, едва я вернулся, заштопавши свое легкое осколочное, начальство меня моментально пристроило к делу. Ранение было – царапина, нисколечко не мешало. Вот и сказал майор: давай, везучий, авось вытянешь…

Командование очень заинтересовала новоприбывшая немецкая танковая дивизия. Прибытие танковой дивизии в непосредственную близость от боевых порядков – это всегда верный признак готовящегося наступления. Чья бы дивизия ни была. Для обороны такие соединения решительно непригодны – только для наступления. Так что крайне желательно было узнать, намерена ли она оставаться на месте или собирается передислоцироваться куда-то еще. А самый верный способ – взять «языка»…